На Кавказе Бестужев-Марлинский получил крест за храбрость. В сраженьях вскоре перестал находить вдохновение. Товарищам говорил с грустью:
– Для меня свист пуль – то же, что свист ветра, даже менее. В последнее время на меня пули не производят никакого впечатления.
Товарищи в ответ говорили ему, что он байронист, полный, и советовали все же быть осторожней, потому что если пуля попадет в голову, то обязательно произведет впечатление. Но от их советов Бестужев-Марлинский только отмахивался бледной рукой. Потом с группой отчаянных русских десантировался на мыс Адлер, как в первых кадрах «Спасая рядового Райана», и примерно с таким же успехом. На берегу моря тогда стояли не топчаны и раздевалки, а густые леса, и жили там не армяне – они местными стали намного позже, – а убыхи – лютые горцы. Они отпускали русским десантникам не горячую кукурузу, а горячий свинец. Бестужев-Марлинский в числе первых, как подобает герою, устремился в лес, где состоялась кровавая резня, одна из тех, что в последнее время нагоняли на него зевоту. Резня была недолгой. В реальной жизни долгой резня не бывает. Долгая резня – это уже компьютерная игра. Когда бой кончился, горцы отступили, а русские вышли из леса, чтобы прикинуть потери. Среди живых Бестужева-Марлинского не оказалось. Потом был обмен телами. Но и среди выданных горцами тел Бестужева-Марлинского не было. Предположили, что горцы не выдали тело, потому что оно было изрублено в куски. И стыдно было горцам выдавать эдакое безобразие вместо красивого мужчины, каким был декабрист. Но на самом деле горцы никогда бы не сотворили подобного с литератором. Русских писателей горцы хоть и не читали, но почитали. Сами русские почему-то всегда поступали наоборот. Вот, например, с Лермонтовым тем же самым был такой случай. Когда он воевал на Кавказе, он принял участие в сражении на реке Валерик. Чеченцы – а дрались с русскими на реке Валерик именно они – по ходу бойни передавали друг другу: «Во всадника в красной одежде не стрелять – он ашуг». Всадник в красной одежде – это Лермонтов. А «ашуг» – это значит «поэт». Чеченцы считали, что убить ашуга – большой грех. Потому что складывать слова так, чтобы получались стихи, может только человек, которого Бог считает своим любимым ребенком. Вот так. Так что ни ашуга Лермонтова, ни байрониста Бестужева убивать горцы не стали бы, а уж рубить на куски и подавно. Провели даже следствие по делу о пропаже без вести Бестужева. Нашли письма, в которых декабрист, по своему обыкновению, жаловался: жизнь стала скучной, пули не пугают, женщины не вдохновляют, вино не вставляет, ну и так далее. Затем Бестужев писал: «Развлечений не предвидится, разве что при взятии мыса Адлер…» Слова эти показались многим странными. Действительно, горцы устроили русским при взятии мыса Адлер отличное развлечение. Но откуда мог знать это Бестужев? Впрочем, он был романтиком, а дар предвидения у романтика – обычное дело. Затем нашли отчего-то дотошно составленное декабристом за день до десанта завещание, в котором он подробнейше расписал, где хранятся его деньги и ценные вещи, что с ними делать, если он погибнет, и все в таком духе. Документ поразил современников. Бестужев участвовал во множестве сражений и никогда не оставлял подобных завещаний. Некоторые, правда, решились усмотреть и в завещании свидетельство пророческого дара: мол, декабрист предчувствовал скорую гибель и, как человек щепетильный, привел в порядок дела, перед тем как покинуть скучную бойню под названием «жизнь». Но и тут что-то не клеилось. Ведь Бестужев был байронистом. О себе он говорил: «Моя чернильница – сердце!»
Что такой человек должен был оставить, располагая такой чернильницей и терзаемый предчувствиями скорого конца? Короткое пылкое стихотворение, а не гроссбух. Тут что-то явно было не так. Возникла даже скандальная версия: не перешел ли декабрист на сторону убыхов? Бестужев-Марлинский и раньше был замечен в сочувствии к горцам, писал о них романтические повести, в которых выставлял их людьми чести, носил черкесский костюм и кинжал, а однажды, в подражание горцам, даже обрил наголо голову. Вполне можно было предположить, что вместо того, чтобы проводить в жизнь колониальную политику царя, поэт-вольнодумец встал на сторону повстанцев-горцев. И потом, поэт по своей сути изначально повстанец, так что встретил своих, ну и… В общем, разные были версии по поводу таинственного исчезновения Бестужева-Марлинского. Но шла война за Кавказ, и разбираться, куда и почему пропал один декабрист, не было времени. Его объявили погибшим.
Теперь на месте резни за мыс Адлер фотографируются отдыхающие. И вот за этих дикарей с синими рожами, сидящих верхом на пушке, отдал свою жизнь байронист. Так получается. Печально, думал Антон.
Потом стал решать, что теперь со всем этим делать. Эффективные тактики, к которым Рампо прибегал раньше, здесь не работали. Не подходил и прием «прекрасного далёка». Прекрасное далёко – один из основополагающих образов в массовой пропаганде. Это когда людям говорят, что то, что им сейчас плохо, – это временно, это пока, а потом будет хорошо и на месте говна, которое они сейчас наблюдают, будет город-сад. Прекрасное называется далеким, потому что будет оно очень не скоро. Это неприятно, конечно, но это естественно. На выращивание даже обычного сада нужны годы, на выращивание города-сада – тем более. Город-сад не может расти быстро, как плесень, даже если создать идеальные условия: тепло и сырость. Кстати, подумал Антон, именно эти условия в Сочи есть – здесь тепло и сыро. И что это дает? Ничего. Грибковые колонии здесь выращивать удобно. А взращивать положительный образ – нет. И, кстати, у грибковых колоний не очень положительный образ, скорее отрицательный. Древесину от плесени обрабатывают строители, пальцы ног – бегуны. Люди плесень недолюбливают, видимо в глубине души понимая, что все на земле начиналось с грибов, ими все и закончится, и, конечно, ты недолюбливаешь того, кто тебя переживет и будет когда-нибудь всей колонией смеяться над твоими убогими достижениями в виде зеленоватых от плесени бетонных руин. Нет, понял Антон, сыро и влажно – это не то. Положительный образ – это наоборот, когда сухо и холодно. Мороз и солнце. День чудесный. Пушкин. Антициклон. А в Сочи, наоборот, циклоны друг друга сменяют, как члены большой семьи по утрам у двери в сортир. 100 дней в году здесь обложной дождь и еще 100 дней в году – просто осадки. Так было сказано в справке по климату в Сочи, которую подготовил для Антона энергичный идиот Игорь Беленький.
100 дней обложного дождя. Обложной – это значит, дождь все небо обложит, как матом – продавщица свиных ног профессора орнитологии. Профессор в итоге и ногу свиную не получит, и, попав под мат, как под ливень без зонтика, придет домой голодный, униженный, глянет на любимые чучела тех, кого всю жизнь изучал, и тихо вымрет, как те, кого изучал. А продавщица ног будет жить и размножаться, и чучело сделать из себя не даст никому… Да. Значит, 100 дней тут обложной пиздец – льет как из ведра. Еще 100 дней просто пиздец, не обложной – просто льет, но не как из ведра, а как из хоккейного шлема. Ну и еще 100 дней низко, к дождю, летают ласточки. Значит, 300 дней в Сочи Ханой. Остается 65 дней. Но 65 солнечных дней в году – это как-то… Это звучит депрессивно.
Антон с тоской подумал о своем острове, на котором солнечных дней 300 – другое дело. Скорей бы туда. Скорей бы создать этот гребаный положительный образ.
Небо менялось, и настроение Антона менялось вместе с ним. Небо темнело. В душе Антона тоже стало как-то темней. Стало душно. Где-то далеко, над горами, вспыхнула молния. Антон сначала подумал, что надо ехать в гостиницу. Но в «Бомбу» возвращаться ему не хотелось. Было понятно, что после ужина, приготовленного сестрами Эдо, начнет клонить в сон. Ужин будет, как перед казнью, очень вкусный, обильный, и сразу захочется спать, а день не хотелось так быстро заканчивать в гостиничном номере с видом на адскую баржу. Хотелось проветриться, подумать о чем-то хорошем.
Антон снова стал думать про положительный образ, не обращая внимания на темное небо. Ладно. Прекрасное далёко тут не прокатит – думал Антон. Людям, писающим в йогурты в пробках, не стоит говорить, что город-сад будет, но очень не скоро и надо еще потерпеть. Они могут понять это как издевательство, выйти из машин и забросать обидчика бутылками из-под йогуртов или бутылками с зажигательной смесью. Тактика прекрасного далёка хорошо работает только на наивной целевой аудитории: пубертат, домохозяйки, офисные простейшие. Но одного взгляда на Эдо было достаточно, чтобы понять: местное население в Сочи не наивное. Это ушлые армяне с очень устойчивой, если судить по истории с бензопилой, и очень подвижной, если судить по манере вождения Эдо, психикой. Да, климат в Сочи – говно. 300 дней в году на голову льется вода. Но вот эти 65 солнечных дней – в них все дело. В эти дни местные успевают заработать на остальные 300 дней обложного Ханоя. Это значит, что работать они умеют успешно и быстро, им удается внушать отдыхающим, что в номере может быть роза ветров и что роза ветров даже лучше кондея, потому что от нее нет простуды. Они знают, как убедить приезжающих в главном: что те отдыхают «как люди». А это уже гипноз, в сущности. Ведь в Сочи все намного хуже и при этом дороже, чем в Турции, Греции, Египте, Камбодже, Вьетнаме и даже наверняка чем в Монголии. То есть хуже, чем вообще везде. И раз армяне способны убедить миллионы людей, что те отдыхают как люди в месте, хуже которого нет, их самих – местных – ни за что не убедишь, что они ссут в йогурты в пробке, но пробка – по дороге к прекрасному далёку. Никто не поверит.
