…нельзя знать наверняка.
ДАННОЕ УТВЕРЖДЕНИЕ — ЛОЖЬ.
Ложь, которая уничтожила мою уверенность во всем.
Я сбежал из библиотеки. Джули окликнула меня, но слезы мешали видеть ее лицо и слышать голос. Я наугад бежал по коридорам, лишь бы куда-нибудь бежать. Дождь бомбардировал окна сотнями капель в секунду, слишком много, чтобы сосчитать.
Часы в холле отсчитывали секунды: 6:47, а мамы все не было. Я достал из кармана телефон и набрал Бел, но она не ответила. Я попытался позвонить Ингрид, но не смог заставить себя нажать на кнопку. Я вспомнил ее глаза, когда я рассказывал ей про АРИА, загоревшуюся в них надежду, и не смог, просто не смог растоптать ее.
Я привалился спиной к шкафчикам и сполз на пол, горячие слезы текли по моим щекам. Я чувствовал себя одним во Вселенной.
Но я был не один.
Я услышал шаги слишком поздно.
Бен Ригби, с мокрыми от дождя волосами, сбросил с плеча футбольную сумку и отделился от компании приятелей.
— А ты какого черта все еще здесь?
СЕЙЧАС
— Один… один…
Тест первый.
Отголоски электрических разрядов пульсируют в висках, не дают сосредоточиться. Глаза слезятся, веки тяжелеют. Спать. Мне нужно поспать. Щупальца переутомления обвивают мои конечности, увлекая за собой вниз, в темноту.
Я лезу под свою испорченную рубашку. Пальцы нащупывают безобразные чешуйки ожога, все еще липкого от электродного клея. Я хватаюсь за край облезшей кожи и тяну. От боли туман снимает как рукой, и я резко вдыхаю сквозь зубы. Я моргаю, пока перед глазами не проясняется, и продолжаю таращиться на дверь.
— Один… Д-д-д… Один.
Я вздыхаю. Сверлю эту дверь взглядом, кажется, уже целую вечность, и за это время мы достаточно хорошо с ней познакомились. Она из металла, облезшая краска на ней синего цвета, а драпировкой служит ажурная тень паутины вокруг одинокой голой лампочки. На двери на первый взгляд нет замка, но, увы, и ручки с этой стороны тоже нет. Однако она может похвастаться аккуратными маленькими заклепками, бегущими по всему периметру. Я устал, я хочу есть, я растерян и напуган, но все было бы ничего, если бы только сосчитать эти заклепки.
— Один, один… один… черт.
Успехов пока нет. И к тому же я никак не могу перестать пускать слюни, а моя правая рука в настоящий момент прижата задницей к банке краски, на которой я сижу, потому что она сильно тряслась и отвлекала меня. (Банки с краской непременного для госучреждений цвета яичной скорлупы повсюду. Видимо, здесь, в шпионском штабе, у них нет настоящих тюремных камер, поэтому меня бросили в чулан завхоза.)
А хуже всего то, что я не могу считать дальше одного. Если я не могу даже этого, что будет, когда подступит паника и устроит тут погром.
Голос Ингрид эхом звучит в моей голове: «Мы будем давать тебе разряд снова и снова, пока ты не разучишься считать». Но я продолжаю попытки. Если я смогу сосчитать заклепки, то смогу рассчитать размер двери. Если я могу рассчитать размер двери, я смогу вычислить объем чулана. Если я смогу вычислить объем, то смогу удостовериться, что в этом крошечном помещении больше воздуха, чем в стандартном гробу. А если мне удастся и это, то, возможно, я смогу подавить рвотные позывы, задушить истерические крики, застрявшие пока что у меня между зубами, и сделать что-нибудь полезное.
Например, придумать план.
Я сдираю очередной кусок обожженной кожи, морщусь, вытираю что-то, надеясь, что это не рана на моей руке начала гноиться, опять пускаю слюни и пялюсь на дверь.
— Один, — решительно говорю я.
Помимо банок с краской, в моей камере есть еще одно удобство, которого в гробах обычно не найдешь, — вентиляционное отверстие в стене высоко у меня над головой, закрытое металлической решеткой. Агент Блэнкман (укушенный в детстве радиоактивным двигателем сюжета) мог бы залезть на стену, снять решетку… допустим, зубами и поставить на то, что с вероятностью десять тысяч к одному лаз приведет его к свободе, а не к топке центральной котельной.
И более чем вероятно, что он бы преуспел — такое случается во всех шпионских историях.
Но агент Блэнкман пропал. Остался только я, а я никогда отсюда не выберусь без посторонней помощи. Главное, я должен быть готов, когда подмога подоспеет.
Я смотрю на дверь. Дверь смотрит на меня.
— Один… один…
Поскольку свободного времени у меня в запасе навалом, я сочиняю некролог:
«Агент П. У. Блэнкман долгие годы провел под прикрытием, потрясающе убедительно вжившись в роль жалкого труса, когда на самом деле он являлся самым храбрым офицером в подразделении. Сегодня пробил его последний час: он истек кровью на полу грязной камеры для допросов от всаженного в хребет, в отсутствии которого ему так ловко удалось убедить окружающих, ножа вероломного двойного агента…»
Лязгает замок. Скрипят петли. Дверь открывается, и я вижу ее силуэт: светлые волосы в тени кажутся угольками. Я делаю глубокий вдох.
— Агент Белокурая Вычислительная Машина. — И в эту секунду призрак агента Блэнкмана говорит моими устами. — Какой приятный сюрприз.
Она пересекает помещение в два коротких шага и оказывается передо мной (ага, два, а вот и ты!), а невидимые руки закрывают за ней дверь. Она берет меня одной рукой за подбородок. Перчатки у нее влажные, как будто натянуты на мокрую кожу. Резкий йодистый запах раздражает ноздри.
Знакомые карие глаза скользят по моему лицу.
— Ты не удивлен моему появлению, Питер.
— Не удивлен? Ну, тебе ли не знать.
— Возраст, — говорит она сухо, словно выносит обвинение. — Номер дома. Не бог весть какое описание, но рано или поздно…
Она замолкает, — видимо, слишком злится, чтобы продолжать, и я перехватываю инициативу.
— Рано или поздно, — говорю я, — те, на кого ты работаешь, поймут, что ни один парень, соответствующий этому описанию, никогда не приближался к юбке моей сестры, и тогда они всё поймут.
— Да.
— Поймут, что ты их обманула, ради меня.
— Так это что, черт возьми, была ловушка? — шипит она, широко распахнув глаза, и она так близко, что я почти могу сосчитать крошечные капилляры.
Я не отвожу взгляд.
Ты их обманула ради меня. С тех пор как я встретил тебя, Ана, все было с точностью до наоборот. Злись сколько хочешь, но это тебя никуда не приведет. Теперь читай это в моих мыслях, если угодно.
— Это моя семья, Питер, — говорит она умоляюще. — Он мой отец.
Я не сразу ее понимаю, а потом…
Мой отец. Я боюсь своего отца. Это были одни из первых слов, что она мне сказала.
Ана — так она себя назвала. Ана Блэк. А чуть раньше этим бесконечным днем мы ехали в машине, и Рита разговаривала по телефону со своим боссом, человеком по имени Генри Блэк, и Рита сказала: «Если бы на его месте была ваша дочь, вы бы предпочли, чтобы я бросила ее одну на морозе?»
— Ты — дочь здешнего босса?
Она сухо кивает.
— Тогда зачем ты мне помогла? Ты знала, что я скрываю. Почему не рассказала им?
Она пронзает меня свирепым взглядом, но не находит того, что ищет, и принимается разглядывать все вокруг: краску, паутину — что угодно, лишь бы не смотреть на мое лицо. Пальцами она тянется к манжетам перчаток. Даже когда она наконец заговаривает, она не дает ответа.
— Они уже что-то подозревают. Параметры поиска слишком расплывчатые, чтобы совсем не дать результатов, но ни одно из совпадений не выглядит многообещающим. — Она размахивает перед моим носом блокнотом в твердой обложке. — ЛеКлэр отправила меня узнать, не станешь ли ты разговорчивее, если мы тебя накормим.
Она кивает на магазинный сэндвич с ветчиной и сыром и бутылку воды на подносе у двери. Поднос, видимо, всунули в чулан, уже когда она вошла. Желудок хищно рычит: с завтрака, которым меня все равно вырвало, прошло уже много времени. Я бросаюсь к еде.
— ЛеКлэр? — спрашиваю я, запихивая в себя резиновый хлеб.
