Дорожная ситуация, когда кто-то пятился под натиском Денисика, сопровождалась криком «Возвращаюсь в депо!» и вызывала всегда бурный переполох.
Разговаривать Денисик особо не пытался, освоив к пяти годам два слова: «угуда» и «габада». Что это значило, никто не мог догадаться, понятно было только то, что за каждым этим словом стояло большое разнообразие смысловых оттенков. Позже вроде все раскусили, что «угуда» чаще произносилась, когда ребенок был чем-то доволен, а «габада», наоборот, когда собирался плакать и буянить или что-то требовал.
Однажды ребенка заперли на кухне, чтобы ненадолго присесть за любимый сериал, так он со всего размаху врезался двумя руками в дверное стекло. Кровь хлестала из него как из поросенка, и стало страшно, что до «скорой» не доживет. Кроме рук, пострадала от осколков и часть уха, но все закончилось хорошо. После работы сына на перевязки возил Борис: никто из женщин с Денисиком в транспорте справиться не мог – особенно если он не хотел по какой-либо причине входить в трамвай или троллейбус.
Борис сажал сына на плечи и шагал четыре остановки пешком, надеясь похудеть от такой серьезной физической нагрузки. До этого он, как и все приезжие сибиряки, бывал в центре один раз, на второй день пребывания в Москве, а тут как-то рванул с Денисиком на плечах на Красную площадь.
Кремль привел ребенка в восторг и возбуждение. Невидимый наверху отцом, он развязал свои бинты, и они развевались подобно двум свадебным лентам за быстро идущим Борисом, держась на руках присохшими кровяными концами. Все это действо сопровождалось криками «угуда» и «габада» и было со стороны похоже на небольшую кубинскую демонстрацию. Прохожие озирались и в ужасе уступали дорогу.
Апофеозом истории с порезом стала госпитализация Денисика в специальную клинику для детей с подобным заболеванием, где за ним стали присматривать квалифицированные специалисты. Это тоже подняло имидж Москвы у семьи из Ангарска на необыкновенную высоту.
Что ждало Денисика в провинции? Так бы и ползал в песке под насмешки слоняющейся по улицам шпаны и засовывал бы в рот камни и палки. А здесь врачи наверняка улучшат его состояние. Да еще на государственные средства. В Москве у всех всегда все будет хорошо. Особенно если кому-то ходить на работу.
А тут – через полтора года мытарств – наконец-то Борис получил новую работу, где и зарплата была сразу выше в два раза, да еще и годовой бонус полагался – таких размеров, что весь Ангарск – со всеми одноклассниками, однокурсниками, членами всех кружков, что посещал в детстве, – мог стоять на коленях и плакать от зависти.
3
Постепенно женщины в семье Бориса стали жить ожиданием этого бонуса. А связано это было с желанием искоренить главный корень всех бед – семейную полноту.
Ни у кого не было сомнений, что именно она мешает развиваться как карьерно, так и в плане личных отношений. Где-где, а в Москве за деньги можно купить любой каприз.
Семьей был проведен тщательный мониторинг всех возможных видов коррекции фигуры, причем сразу тотальных – без долгих мучений и диет, проанализированы прайс-листы.
На вопросы: «Стоит ли все деньги пускать на это?» – ответ женской половины был безапелляционен: «Стоит, Боря, конечно, стоит!»
Боря дал добро, мечтая, что, постройнев, сестры наладят свою личную жизнь и освободят жилплощадь, переехав к коренным, влюбленным без оглядки, москвичам.
Без находившегося на лечении в специальном интернате пять дней в неделю Денисика, да еще и без сестер его жизнь могла приобрести совершенно иной характер, что даже позволяло бы ему иногда полежать на диване у телевизора и послушать программу Гордона или Соловьева.
Они переехали в подвернувшуюся от сибирских знакомых трешку в районе метро Измайлово. Но при этом продолжали бредить главным.
Выбранные виды услуг по коррекции фигуры были одобрены на семейном совете. Долгожданного бонуса хватало даже на комплекс операций – откачка жира плюс размещение в желудке специального резинового пузыря. Пузырь занимал в животе большую часть пространства и не позволял объедаться, облегчая муки диеты.
На Борюсика также посчитали размещение пузыря, но без откачки. Сочли, что если он будет есть немного, это быстро отобьется, а значит, затраты в принципе эффективны.
В последние шесть месяцев жизнь начинала нравиться Борюсику все больше и больше. Это здесь, в Москве, он был малозарабатывающим неудачником со смутными перспективами и странными планами семьи на его годовой бонус. А для того Борюсика, уехавшего три года назад с малой родины в столицу как в последний бой, из которого шансов вернуться казалось и немного, он стал «Закрепившийся в Москве Человек». Сокращенно «ЗМЧ».
Он даже пытался ввести эту аббревиатуру в разговорный лексикон окружающих. Именно так Борюсик и называл себя в беседах с умирающими от голода (как ему теперь казалось) земляками из далекой Сибири.
«Я – как ЗМЧ (закрепившейся в Москве человек), – писал он в электронных письмах на родину симпатичным студенткам с сайтов знакомств, – советовал бы тебе поменять вуз с точки зрения перспектив дальнейшей карьеры в столице, переезд в которую все равно неизбежен».
Даже одно большое счастье случилось в жизни у Борюсика. Поскольку в его холдинге всегда были места, на которые никто из москвичей особенно не претендовал, а проявлять на этих местах нужно было рвение почище директорского, он наладил контакт с ассистенткой из отдела кадров, которой эти ничего не значащие вакансии и поручали выбирать.
От нее он, кстати, узнал, как сам попал в эту компанию.
До этого на месте Борюсика была страшная текучка – люди увольнялись каждые два-три месяца. Повысить зарплату возможности не было – для людей из малоразвитой страны бывшего соцлагеря, которым доверили управлять российским подразделением компании, московские зарплаты казались баснословными. Если с гонорарами менеджмента они, скрепя сердце, смирились, то все остальные виды труда как высокооплачиваемые не признавали.
И уставший руководитель Бориного отдела попросил зама по безопасности по своей базе найти, выражаясь дословно, «нищее многодетное отродье» и «желательно на почтительном расстоянии от Москвы, чтобы мыслей и денег сбежать не было». Боря всецело и радостно подошел под требуемые параметры, а его покорность и собачья преданность в глазах довершили дело.
К тому же, по заверениям безопасника, тучные люди в принципе не склонны к частой перемене мест, ибо любое передвижение претит их комплекции. Первым счастьем было осознание Борюсиком своей значимости и возможностей в глазах земляков, особенно выпускников вузов, мечтающих перебраться в Москву.
Зарегистрировавшись на сайтах одноклассники.ру, мой круг.ру, в контакте.ру и тому подобных, он с небрежным видом рассылал смазливым, но еще не тучным сибирячкам приветы и возможные вакансии в своем холдинге «на зацепиться для начала».
Конечно, это сработало не сразу. До счастья пришлось попотеть перед горящим в ночи монитором. Самым сложным моментом переписки было согласование условий, а проще говоря описание того унижения, которое требовал за свою услугу благотворитель.
Речь ведь шла не только о «ежедневном минете на весь испытательный срок, обязательном съеме комнаты и его вечерних визитов в оную во все дни, кроме критических». Борюсик требовал еще половину первой зарплаты, так как в любой ситуации привык думать о благосостоянии семьи.
Собственно говоря, самому Борюсику эта плата не казалась чрезмерной. В Сибири устроиться практически на любую работу можно было если не через знакомства, то «через топчан». Причем речь шла далеко не о престижных местах и конторах.
«А здесь – в Москве – все еще жестче. Ты же понимаешь, сколько желающих зацепиться в столице с востока и юга. Здесь на одно место приезжают с двумя подругами, и, пока счастливая обладательница рабочего места постигает азы профессии, подруги живут с хозяином – сосут и моют ему хату с утра до вечера. Хочешь, рассмотрим такой вариант?» – писал Борюсик в своих посланиях двадцатилетним жительницам Ангарска, Саянска, Усолья-Сибирского и других небольших прибайкальских городков.
