— Да, да, — сочувствовали заведующие. — Ох уж эти комиссии, они и нас достали.
Потом воспитатели рассаживали детей и ждали обещанного чуда.
К Закулисному подошла Елена Дмитриевна.
— Володя… ты разговаривал с контролером? — спросила она, понизив голос.
Закулисный молча кивнул. Больше на эту тему не говорили.
Дети уже аплодировали в зале и то и дело выкрикивали:
— Лилипутик, лилипутик!
Когда потух свет, воспитатели бросились наводить порядок с криками:
— Тише, тише, а то лилипутик рассердится!
Занавес открыли, и из-за ширмы вприпрыжку в белых шортиках, в белой футболочке, в белых носочках и сандалиях выбежал веселый Пухарчук. Он добежал до края сцены и закричал пронзительным голосом:
— Здравствуйте, ребята!
Воспитатели, как по команде, вскочили, и каждая, обращаясь к своей группе, проскандировала вместе с малышами:
— Здравствуйте!
Пухарчук расплылся от удовольствия.
— Ребята! — закричал он, показывая свои ручки с непомерно большими ладонями. — Видите, какой я чистый?
— Да-а! — протянул зал.
— А вы сегодня все умывались? — допытывался Пухарчук. — И зубы чистили?
— Да-а!
— А вот я раньше не умывался, — вдруг огорчился Пухарчук. — И за это дедушка Чуковский написал обо мне целую книжку, которая, знаете, как называется?
— Мой-до-дыр! — протянули малыши.
Петя с Колей из-за ширмы вдруг затопали ногами… Пухарчук прислонил палец к губам, показывая залу «тихо», и прошмыгнул между ширмами. В темноте одна за другой под блатную музыку тридцатых годов начали появляться светящиеся буквы.
— Мой-до-дыр! — дружно сложили дети.
Буквы исчезли, и «лягушки» осветили: печку, самовар, кружку, столик…
— Рано утром… — послышался вкрадчивый голос фонограммы. — На рассвете…
И тут на черном бархате стало медленно появляться солнце, которое Ирка, одетая в «черное», поднимала над собой. На раскладушке в это время зашевелился Пухарчук. Он отбросил одеяло и лениво потянулся, протирая глаза. На руках и на лице были наклеены черные липучки, изображавшие грязь, пижама была серого цвета, наверно, ее не стирали с самого создания представления. Женек только хотел надеть сандалии, как они взлетели над его головой, он потянулся к рубашке, но и она оказалась там же, то же самое случилось и с брюками. Он хватался то за одно, то за другое, но Петя с Иркой были начеку. Потом Горе схватил подушку и врезал Пухарчуку по голове. Дети довольно рассмеялись.
— Ну, Петякантроп! — прошипел на него Женек. — Сколько раз говорить, чтобы полегче… ответишь за это… козел…
— За Петякантропа расплющу — прошипел Горе. -А за козла, за козла…
— Что такое, что случилось? — развел Пухарчук руками, обращаясь в зал. — Отчего же все кругом завертелось, закружилось и несется колесом. Я за свечку! — продолжал кричать Женек. — Свечка — в печку! Я за книжку — та бежать…
Женек бегал под музыку «По улице ходила большая крокодила…» залетающими предметами, и, когда погнался за брюками, Горе поднял его над головой — и Пухарчук… ПОЛЕТЕЛ… под торжествующие крики ребятишек, без ниточек, без веревочек, без лесочек…
— Сейчас я тебя расплющу, лилипутище! — зло-радостно сопел Горе. — Сейчас ответишь за свои слова!
— Петя… — пищал Женек. — Я больше не буду!
Видов все это время кемарил возле батареи. У него в балагане было только два выхода — Мойдодыром и крокодилом Геной, остальную черновую работу с предметами выпахивали Ирка с Петей и, конечно, Пухарчук.
— Вдруг из маминой из спальни! — закричал в ужасе Женек. — Кривоногий и хромой, выбегает умывальник и качает головой.
Видов напялил на себя фанерный разукрашенный ящик с умывальником, надел брюки-чехлы, огромные туфли, взял зубную щетку размером с Пухарчука и, хромая, двинулся на Женька. Он дошел до него, вскинул руками, что должно было изображать удивление, и потом, уже размахивая щеткой, продолжал под фонограмму:
— Ты один не умывался…
Вскоре появились щетки, которыми Петя начинал тереть Женька. Коля в это время уходил и переодевался в крокодила Гену. Надевал черные брюки, белую рубашку, бабочку, перчатки, надевал маску из папье-маше и прицеплял хвост. Когда Женек убегал за мочалкой, которую водила Ирка, появлялся Коля с коляской, из которой выглядывали два крокодильчика. Дальше все развивалось по сказке.
Женек благополучно спасался от злого и нахрапистого Видова-крокодила, Петя переодевался в «Мойдодыра», и под фонограмму они втроем заканчивали спектакль.
— Да здравствует мыло душистое! — кричал Женек.
— И полотенце пушистое! — взмахивал полотенцем Петя.
— И зубной порошок! — чесал огромным гребнем Пухарчука Видов. — И густой гребешок.
— Давайте же мыться, купаться! — скандировали они потом вместе.
Женек кричал в конце: «До свидания, ребята!» и падал занавес.
Дети кричали: «До свидания!», недоумевающие заведующие и воспитатели толком не могли понять, что это: хорошо или плохо?
— Главное, что детям нравится, — говорили они друг другу.
— Лилипутики, лилипутики! — толкались возбужденные дети и радостно смеялись. Как-то одна заведующая сказала мне в сердцах:
— Это мы вам скажем: хорош ваш «Мойдодыр» или нет, а детям лишь бы что-то мелькало, гремело и убегало. Палец сгибайте под музыку целый час — целый час они будут смеяться.
На плаху бы этот палец…
* * *
Первый день спектаклей был закончен. Закулисные пошли в гостиницу, Женек, заняв денег, побежал в «Детский мир» покупать подзорную трубу, Коля с Петей решили сходить в кино.
— У меня никогда еще не было такой женщины! — размахивал ручищами Горе. — Она нас всех за пояс заткнет! Знаешь, что она мне сегодня сказала?
— Ну? — пробасил Коля. — Что же она тебе такого сказала?
— А ты не фарисействуй! — еле выговорил Горе, почувствовав насмешку.
— Ты хоть знаешь, что это такое? — снисходительно улыбнулся Видов.
— Я институтов не заканчивал, но не дураче ваших артистов!
— Ты на что намекаешь? — повысил голос Коля.
— На то, что там бездельников готовят, а не артистов! Два раза вышел, щеткой махнул, а ты вот попробуй в «черном» — да лилипута потаскать на вытянутых руках! Был бы лилипут, как лилипут, а так, что Закулисного таскать, что его — никакой разницы! Он скоро больше меня будет. Возьми, на спор, подними его?
— Думаешь, не подниму?
— Поднимешь… Да если б не я, его давно уже разогнали. А мне за это никто не платит!
— Вот пусть Пухарчук тебе и доплачивает, он получает столько же, сколько и я.
— Да он работает в два раза больше тебя!
— Зато он институт не заканчивал, может быть, я тебе должен доплачивать?
— А мне все равно, кто будет! — со злостью воскликнул Горе. — С Левшина и Евгеши пусть высчитывают по рублю, и мне будет достаточно! Сегодня Левшин получит за заделку червонец. Ни-и черта себе!
— Да кто с тобой спорит?! — рассмеялся Коля. — Пусть платят не рубль, а два! Так будет честнее! Левшин тоже лилипута не поднимет, и Евгеша не поднимет. Так сегодня и скажи: «Кто не поднимает лилипута, тот платит мне по два рубля с заделки!»
Горе остановился, как бы прицеливаясь, с какой стороны Видову наладить в ухо, но передумал.
— Скажи спасибо, что у меня сегодня хорошее настроение, — сжал он зубы.
Видов, не слушая его, пошел дальше.
— Вот если я заболею, кто меня заменит? — догнал его Горе.
— Петь, — остановился Коля. — Я знаю наизусть, что ты мне сейчас скажешь, и вообще расхотелось в кино… Иди со своим шкафом…
— Что? Ты кого шкафом обозвал?! — злобно выпучил глазки Петя.
— Ну вот, опять, — вздохнул Коля. — Попробуй поговори с тобой.
— Да ты знаешь, какая это женщина?! — быстро зашепелявил Горе. — Она во мне человека увидела!
— Когда не видят мужчину, тогда находят человека,
— буркнул Видов.
— Что ты этим хочешь сказать? — приблизился к нему вплотную Горе.
— А что ты у нее не спишь? — отскочил Коля. -Ночью приходишь к себе досыпать, меня каждый раз будишь.
— Ты хочешь сказать?! — задохнулся от негодования Горе.
— Я хочу сказать, что она тебя не пускает в постель,
— ответил Коля. — Сидите там до утра, друг другу душу изливаете.
Видов пошел дальше, но Петя опять догнал его:
— Ты хочешь сказать… я знаю, кто тебе сказал это,
— Петя помолчал и добавил: — и я просто не хочу об этом говорить, потому что вы все пошляки и мне с тобой больше не о чем разговаривать! Ты думаешь, что все женщины такие, как у Левшина?
Так в дружеском разговоре Петя с Колей, поневоле связанные друг с другом роковыми обстоятельствами, дошли до гостиницы.
— Что же она тебе такого сказала? — спросил Коля, вспомнив, с чего начался разговор.
— Она сказала, — взволнованно ответил Горе, что если б я был ниже ее во много раз, то и тогда б она мечтала со мной подружиться…
