– Училище осмотрено, замечаний нет!
Вот такой доклад дежурному всякий раз после обхода.
Небольшие юноши в робах, восемнадцати лет, обходят училище дозором.
Рубка дежурного по училищу помещалась на первом этаже старого учебного корпуса – за стеклом, перед ней колонны, высоченные потолки, на полу мозаикой выложена роза ветров, а напротив – дверь.
Утром в нее входит начальник училища, о чем известно, все отслеживается, все на местах.
Утром дверь открывается – «Училище! Смирно!» – и пошел дежурный по училищу деревянными ногами навстречу адмиралу, доклад, потом: «Вольно!» – и неторопливые разговоры адмирала и дежурного в уважительном тоне.
А Володя Коровенок, пьяненький, вышел из окна третьего этажа прямо на асфальт. Но это на третьем курсе.
Конечно, можно было выйти с другой стороны – у нас в казарме окна и на север, и на юг – но с южной под окнами рос шиповник, о чем Володя Коровенок в любом состоянии помнил, так что вышел он с севера и сейчас же на асфальт.
Потом жопой очень сложно выруливал, до полугода, наверное.
Штаны б/у, фланель под ремень. Есть форма парадная, а есть повседневная.
Чаще всего мы ходим в робе: негрубого брезента брюки и рубаха навыпуск.
Сверху – воротничок, гюйс и тельняшка, конечно. Мы ее называем «тельник».
Он бывает и зимний, с начесом.
Начес к телу. Это тепло.
– Поздравляю вас с Днем Нашего Поз-зор-ра!
Это мы про праздник, 23 февраля, День Советской Армии и Военно-Морского флота.
Нам на первом курсе преподавали историю военно-морского искусства. Герой Советского Союза летчик Кирин, обгоревший лицом и руками, рассказывал нам про разные виды искусства, в том числе и военно-морского.
К примеру, он говорил, что во время войны другой герой, подводник Магомед Гаджиев, поступал с вражескими транспортами следующим образом: он всплывал среди кучи кораблей в надводное положение и расстреливал их из артиллерийской пушки. Пару раз это ему сходило с рук, потому что противник от такой наглости совершенно хуел, а потом его потопили, потому что перестали столь сильно переживать от его внезапного присутствия.
Истина: если ты подводная лодка, то и веди себя как подводная лодка, а не как неудачный надводный корабль, то есть не стреляй из пушки. Твое дело подкрасться и вжарить торпедами, а потом желательно свалить потихонечьку в тридцать три секунды и остаться целым. В этом и состоит героизм подводника – в отсутствии всякого героизма. Под водой по мелочам не рискуют.
А еще он нам рассказывал о том, как 23 февраля одна тысяча девятьсот восемнадцатого года, регулярные немецкие части гнали перед собой деморализованное русское воинство, отчасти уже большевистское, со скорость двести километров в сутки, и все это происходило именно 23 февраля, а остановили их только под Псковом уже 25 февраля некие ополченцы, не ведающие пока, что они и есть Красная Армия, уже непобедимая.
Так что 23-его мы празднуем непонятно что, может быть, скорость того самого перемещения – двести километров за сутки.
Вот тогда мы и стали всех поздравлять с Днем Нашего Позора.
Полковник Кирин нам рассказал много чего.
Он рассказывал нам про войну с белофиннами.
И про Маннергейма.
И про то, как он приспосабливал гранитные скалы под непроходимую линию, и про то, что этот русский генерал, а потом и финский маршал, учился в Академии Российского Генерального штаба и там же преподавал, и о том, как он не хотел воевать с русским солдатом, и о том, как он расправился у себя с революцией, и о том, как он сохранил свой народ, лавируя между Гитлером и Сталиным, и о том, как он сразу же, как только представилась такая возможность, повернул штыки и выступил на стороне России.
Финны выбивали в наступающей Красной Армии прежде всего офицеров.
Они стреляли в чугунные полевые кухни, что на морозе немедленно разлетались на куски.
Они прятали обезболивающее в трусах, чтоб оно сохраняло свои полезные свойства, они владели еще кучей и кучей всяких мелких военных премудростей, с помощью которых можно уничтожать вражеские армии в сорокоградусные морозы.
А Малую Землю, ту, что в районе Новороссийска, прославленную в одноименной книге, обгоревший герой и летчик Кирин осмеливался в те времена называть «неудачной десантной операцией», за которую надо ставить двойку по тактике.
– Задача морского десанта: захватить плацдарм на побережье и удерживать его до подхода основных сил. И это должно быть сделано молниеносно, а не получилось с этой самой молниеностью, так отступайте, и нечего окапываться под артиллерийским огнем, когда тебя поливают со всех сторон, а ты только в воронки от бомб да от снарядов перебегаешь, чтоб на клочки не разнесло. Там же еще и авиация тебя сверху долбает!
Полковник Кирин знал о чем говорил. Его подбили ровно над этим самым местом и он, догорая, падал в море, а потом плыл, загребая остатками обгорелых рук, несколько километров, а на Малую Землю в это время шли и шли катера – туда с боеприпасами, обратно с ранеными.
Они шли, а их били, били, били – и с воздуха, и с берега.
Та-та-та-та-та! – строчили пулеметы, домолачивая то, что оставили в живых бомбы да снаряды.
А потом катерами подвозили еще и еще, а их опять молотили, сбрасывали в море. Немцы расстреливали их, как в тире.
Катерники рассказывали, как приходили забирать раненых, совершенно не ведая о том, дойдут ли они назад с ними или не дойдут.
Они рассказывали о полковнике Брежневе, который бежал от того кошмара на катер, бежал обезумевший, по людям, по раненым, по мертвым, по еще живым, и какой-то перемотанный бинтами матрос дал ему, бегущему мимо, в ухо, и полковник Брежнев полетел через леера в воду. Это привело его в чувство.
– Как ты, Саня?
– Нормально.
Память часто достает из своих закутков вот такие обрывки разговоров.
Кажется, по любому поводу «нормально» говорил наш командир Раенко.
– Смирнов! Вы что, спите на занятиях?
– Никак нет! Не сплю!
Олегу Смирнову не везло. Он спал на лекциях, и его ловили. Я сидел рядом, он у меня списывал.
Он вообще считал, что дружба – это когда списывают.
– Покровский! Что придумал Александр Македонский?
– Он придумал македонскую фалангу.
Фаланга – это строй. До Македонского нападали ордой.
Он придумал строй и завоевал полмира.
Жаль, что меня не спросили про зулусского короля Чаку.
Он придумал асегай – копье с лезвием в сорок пять сантиметров.
Я любил тактику.
А строевые я терпеть не мог. Наверное, среди нас тогда трудно было найти человека, который бы их обожал.
На втором курсе мы должны были участвовать в московском параде на Красной площади 7 ноября.
Тренировать нас начали еще летом. Мы шагали на плацу месяца три.
– На-кррра-а-ул!.. К-но-ге!.. На-кррра-а-ул!.. – и так часами.
Шесть часов в день строевые занятия под барабан – сто двадцать ударов в минуту. Пятьдесят минут ходьбы, десять перекура – спина в соли.
– Раз!!! Два-а!.. Раз!!! Два-а!.. – это мы ножку поднимаем и держим на весу. По счету «два» мы ее опускаем на землю. На «раз» – опять вздергиваем.
Учимся настоящему строевому шагу, для чего нам из Москвы, из роты почетного караула прислали консультантов – взвод полковников.
До этого мы ходили ненастоящим строевым, теперь все будет по-другому.
Мы маршируем с карабинами. Его надо держать на согнутой в локте левой руке. Он тяжелее автомата грамм на двести. Через пятьдесят минут рука не своя.
А после шести часов мы ее в роте под краном в теплой воде вымачиваем.
У меня до сих пор на левой руке сухожилия толще.
Мне рассказывали, что перед Великой Отечественной солдат так задолбали шагистикой, что они встретили известие о начале войны криками «ура».
Это потом я оценил строевую подготовку.
Когда пришел лейтенантом служить.
Сразу стало понятно, что матроса можно воспитать в духе нежной стойкости только строевыми.
На его невнятное хамство в сторону меня как молодого лейтенанта следовало:
– Назначаю вам занятие. Тема занятия: одиночная строевая подготовка. Строевые приемы на месте и в движении. Цель занятия: совершенствование строевой выучки. Место: плац. Участник: вы. Руководитель: я.
И началось.
Совершенствование строевой подготовки.
Я бы даже сказал: самозабвенное.
Матросы самопроизвольно дергались.
Особенно если я обращался к нему на «вы» и называл их: «Товарищ матрос!»
Это потому что рефлексы есть у каждого. Надо только найти к ним дорожку.
Я вел его на плац – снег, мороз в рожу. Ему холодно, мне тоже. Ничего, сейчас согреемся.
Как только я вступил на плац, я пошел по нему строевым – «товарищ матрос» вздрогнул в первый раз. Теперь он будет часто вздрагивать.
Через пять минут, при разхлябанном, с ухмылочкой, начале, я прекращал занятие со словами:
– Вы не умеете поднимать ногу. Строевой шаг красив только при правильном положении ноги. Показываю. Раз! – я задрал собственную ногу, прямую как палка, и через минуту медленно ее опустил. – Два! Раз! Два! Попробуем еще раз. Спина прямая, грудь приподнята, живот втянут, пошла ножка – Раз! Два!
