Со временем стало проще отличать будущих бездетных женщин. В них нет рода. В них нет простоты действия. Они все сделаны из разных элементов. А женщины рода... О... Их вылепила земля.
Это была их мать. Она дала им силу. Она дала им диабет, варикозное расширение вен! Кариес, тромбофлебит, язву желудка! Но она дала им силу. Земля ведь щедрая!
Я смотрел на них из другого мира. Моя мать была другой. В такие вот воскресные дни я ее чувствовал как никогда. Мне было обидно за мать. Она бы могла быть женщиной рода! В ее венах могла бы течь густая жирная кровь! Кровь пополам с землей.
Иногда, в дождливое воскресенье, они исчезали, разъезжались быстрее, и я оставался один на один с пустым двором. Это были самые удивительные минуты... Я видел себя со стороны. Себя, прилепившегося к стеклу. Свои глаза... Я как будто ждал чего-то.
Нам всем рассказывали одни и те же сказки. Это был один и тот же голос. Да. Голос рода. Хриплый голос... Почему я до сих пор слышу этот голос? Почему?
Мы все видели одни и те же сны... Глядя на этот двор, видя себя будто издалека, я чувствовал, что так близко разгадка... Мы все помнили одни и те же сны. Сны рода одинаковы. Может, это один-единственный сон? Как голос рода. И единственное, что нас отличало, — это то, какие из наших снов мы забыли. Да. В этом все дело. Именно...
Такие дежурства у окна давали мне передышку. Будто я жил среди этих людей, с ними под одной крышей, ел, спал в их домах. Купался в их ванных. Срал в их уборных. Слушал радио и отцов. Мыл посуду. Закрывался в своей комнате. Мастурбировал, глядя в потолок. В потолок с люстрой. В пустынный потолок, который мое желание и руки населяли женщинами и мужчинами...
Я не смотрел их жизнь. Я был в ней. Там. Я жил ее. Да. Становился их сыном. Более настоящим, чем их сыновья! Я жил их жизнь... От этого у меня ломило шею, руки! Я чуть не блевал в раковину! Это была прививка! Я еле держался на ногах.
Трусы! Рубашки! Простыни! Носовые платки надо было ломать об колено, так они были накрахмалены! С такой любовью! А рубашки?! Ни одна сука не стирала их здесь, в умывальнике! Никто, кроме Гришки и меня. Никто!
Мы с ним стояли ухо в ухо над нашими тазами! Щека к щеке, как грустные лошади над рекой! Мы изучили все трещинки в раковинах! Мы не здоровались и не разговаривали! Молча. Как два глухих! Как глухие, которые не хотят слышать. Мы терли тряпки в полном молчании! Выливали из тазов, полоскали наши трусы, носки, майки, простыни. В четыре руки мы выжимали наши джинсы. Наши простыни. Сначала его. Потом мою. Мы стали как братья. И все это молча! Мы молча вывернулись наизнанку! Нам нечего было прятать... Встряхивая простыню, мы встречались руками. Мы были деловиты, как дети. Я не знаю, видели ли мы друг друга... По-настоящему...
Он только один раз засмеялся: «Я думал, что ты из детдома... »
Я не спросил, почему. Я тоже засмеялся. Мы выкручивали мою простыню. Я не сказал ни «да», ни «нет».
***
А потом наступила эпопея капусты! Да. Я не шучу. Наверное, хуже этого могут быть только сахарные плантации.
Я ее жрал. Капуста... О-о-о! От нее я впадал в такую тоску! От одного запаха. И не только я. Тараканы! Даже они забеспокоились! Они вставали на дыбы и сучили лапками! До меня дошло! Они молились!
Ну и вонь же это была! Не тушеная капуста, а какой-то Реквием! Похороны! Ею надо кормить актеров, которые должны плакать! Не луком! Нет. Лук — ерунда! Вот капуста — это то самое! Потом ты и сам не заметишь, как оказываешься в бреду. Все эти печальные пиздострадальцы жрали капусту! Эти... поэты, о которых говорила Англичанка! Байрон и все прочие! Я уверен! Они все сидели на ней! А уж от этой отравы жизнь раем не покажется. Вспомнил! Монахи! Там, в монастырях, это было как наказание! Сто ударов мешком по жопе! Ооооо! Или кастрюля пареной капусты! Бр-р-р! От нее бы петухи начали нестись! Никогда я еще не был так близок к самоубийству, как в те дни! Я превратился в старого облезлого кроля! Моя шкура не просто не стоила выделки! Ее бы цыган не поднял на дороге!
О-о-о! Ебаная капуста! От этой вони яйца протухали в холодильнике! Желток и белок менялись местами! От этой вони на кухне пацаны качались! Она была как морская болезнь! Как они меня только не выбросили в окно?! Вместе с моей скороваркой!
Меня и сейчас тошнит от одной только буквы «К»! Вот прямо сейчас! А тогда — не то слово! Мои ноздри мгновенно зарастали кожей, стоило этой вони только появиться! Нос вообще поворачивался задраенными ноздрями вверх! Даже от намека на этот горячий тошнотворный сквознячок! Желудок съеживался, как устрица под каплей уксуса! Как сосок на ветру!
Я впадал в тоску. Мне ничего не хотелось! И это еще не все! Вот когда она оказывалась недоваренной... Вот тут-то и начиналась ебля с пляской! Коррида! Меня вздувало, как шар! До отказа! Я передвигался, как беременная слониха! Еще бы немного и все! Я бы лопнул! И все бы здесь забрызгал к чертовой бабушке! Господи! Мне приходилось держать ухо востро! Я боялся наткнуться на что-то острое! Я обходил все, что могло меня лопнуть! Чем черт не шутит! Неровен час!
И даже спать не получалось! Лежа на спине, я не мог натянуть одеяло! А спать на животе?! Моя любимая поза. Ха-ха три раза! Я чувствовал себя как мяч, на который наступил цирковой слон! И при этом еще и подпрыгивает!
У меня уши упали от этой гадостной капусты! Никакого оптимизма. Как подыхающий пес, я еле волочил свой хвост! Настроение было как у церковной крысы после свадьбы с дохлым попом! Даже хуже! Песня «Ямщик, не гони лошадей», спетая хором заик! Я стал как колодец, в который плевали, сморкались, бросали окурки, смотрелись и плакали все туберкулезники страны в течение года! Даже не так! В течение високосного года! Да! Именно! Ведь этот год, кажется, был високосный.
***
Мы стали гулять вместе. С Гришей. Даже стремно так говорить — гуляли. Мы шатались! Как два колокольчика на бродячих коровах! В разные стороны! Как мухи на слоновьих жопах, мы катались по джунглям! На трамваях, автобусами! Троллейбусами! О чем мы говорили? Да ни о чем. О чем мухи говорят, когда их мотает на заднице носорога туда-сюда?! О простых вещах. Именно! Что пожрать!
Так и мы. Говорили о голоде. Да. Ходили вокруг да около! Но у нашего голода еще не было языка! В этом- то все и дело! Только потом наш голод заговорил.
А с чего у нас началось? С кино. Да. Мы пошли в кино. Я — впервые в этом городе. Надо же нам было развеяться! Хоть как-то! А то из ушей уже тесто полезло!
Дешевле было брать кассеты в прокате. Но для этого у нас не было видео. Конечно, так было бы идеально. Да. И потом, доплачивая немножко, мы бы постоянно обменивали фильмы. Смотрели бы день и ночь! Жрали бы перед видео. А потом часов через восемь отрубались бы. С пустыми глазами. Голову на подушку и все.
Я мечтал. Это был рай. Да. Никуда не ходить. Закрыть все к чертовой бабушке и смотреть. Без света. Какая разница, что снаружи?! Да наплевать! Здесь у нас свое — снаружи! Даже не надо кричать «Занавес!». Закрыл один раз и все! За свет не мы платим. Да и какой свет! Волшебный экран. Синий выпуклый глаз.
Заранее все приготовить, чтоб не отрываться. Не нажимать на паузу. Да. Наварить пельменей. Разложить по тарелкам и поставить все на две табуретки. Ничего не забыть. Ни одного лишнего движения! Как в танце! Сами мы сядем на кровать. А потом нажимать на пуск. Даже отмотать все заранее! Да! Чтоб ни одной секунды потерянной! Ни грамма ожидания! Пельмени остывают так медленно! А вот и заставка «Интертайнмент пикчерз представляет»... Или «Коламбия пикчерз»... А еще лучше вот так — «XX век Фокс представляет»... И музыка! Там-там-та- рар и-там-там-там, ну что-то в этом роде. Зловещее.
Даже не надо было закрывать глаза. Я бредил наяву. Эти заставки... У них в Штатах еще снять не успели, а мы уже смотрим! Черт с ней, с копией! Пусть плохая! Не важно! Не такая уж она и плохая! Идиоты! И это они считают плохой копией! Что им еще надо?! Какого говна! С какой повышенной цветностью?! Это было не просто заманчиво! Это была мечта. Со сроком годности на весь семестр.
Но видео стоило дорого, а друзей у нас не было. Ни с видео, ни без. Про DVD я вообще молчу. Это было неисполнимо.
Сначала мы жили на две комнаты. Да. Ходили друг к другу. Вроде как в гости. Я даже начал чистить зубы по вечерам! Перед тем как пойти к нему! Понимаете?! Мне хотелось выглядеть лучше! Обмануть его глаза! Пахнуть иначе! Изменить что-то! Ну хоть что- нибудь, черт меня раздери!.. Хоть тень! Да. Хотя бы свою тень...
Итак, было две комнаты. Потом мы перенесли его кровать. Могло быть и наоборот. Мне было все равно. Абсолютно! Я меньше тянулся к людям. В том-то и дело. Наверное, в этом была моя тяжесть. Да. И наверное, именно поэтому он переехал — ко мне. Хотя и тяжесть моя была легкой. Очень легкой и даже легче! Со мной было просто. Не знаю как, но проще чем с некоторыми. По крайней мере, мне со мной было легко. У этой легкости была своя родословная! Да. Матерью ее было равнодушие! Иногда это равнодушие принимают или за скромность, или за гордость. Но со мной было не так! Просто равнодушие! Легкое, чистое, как пар изо рта в ясный морозный день! Ну, или почти так! Да. В моем равнодушии не было ни бодрости, ни цели! Ничего личного. Как обнаженность зимы за окнами. Как ее ледяная чистота.
