Слава молчит. Он не садится, чтобы быть повыше полковника, а тот продолжает: — Не может же она вечно с тобой, не рассчитываешь же ты, но так не будет, с таким, ну извини, но ведь ей действительно нужен нормальный мужчина. Она нормальная женщина. У нас будут когда-нибудь дети. Я знаю, что все из-за этого. Чтобы выйти вместе куда-нибудь, не стыдясь, или принять гостей. Но Слава не обижается. Он раньше тоже так думал, а потом смотрит. — Это же ей пока так, для разнообразия и потому что на меня зла. Чтобы мне досадить. Он ждет, чем закончит, когда замолчит и беспомощно взглянет, потому что нечего уже будет. Уже зная, как поступит. — Все равно же рано или поздно она уйдет от тебя со временем к такому, как я. Пусть это буду я, — просит полковник. — Как будто ты меня сам пожалел, понял, что так нельзя со мной, семья, все-таки муж я ей, и сам принял решение. А то это будет твое поражение, если она к другому и просто бросит. Не знаю, как бы я поступил на его месте, но представим себе, что в конце концов согласился. Затем сначала представим, что это стоило ему большого труда, он был собой недоволен и очень переживал. Потом — что, наоборот, гордился быстрым решением. Своей решительностью. Наконец, выберем из этих двух устраивающий нас вариант.
Он идет и стучит ей в комнату. Затаилась. Но он же знает, что она не уходила от двери. Это я, открой мне, пожалуйста, мышонок, я один, — говорит Слава, а полковник крякает и скрипит зубами. — Тебе нечего бояться. Она открывает. Он ей говорит, что там ее муж в ужасном состоянии, грозится, что застрелится, а сначала застрелит их обоих. Ты же понимаешь, что в любом случае это будет ужасный скандал, я не могу. — Как будто она не слышала все от начала до конца. — Мне тут жить, жалко его, все-таки вы вместе прожили, и он обещает, что больше не будет тебя. — Я все слышала, — отвечает. И если ты боишься. — Я не боюсь. — Хорошо, я вернусь к нему, если ты хочешь. Она собирается, а полковник время от времени заглядывает в комнату. Бросает в чемодан не глядя. Но это все, которые он ей. Вышел полковник и ждет на лестнице. Снимает с подлокотников, спинок кровати и кресел, берет их с подоконника или стола. Все навалено, как всегда. Не попрощался, уходя, даже. Коньяк забрал. Он посмотрел, сбегав на кухню. Таща за собой разбухший от купленных. Подхватывает его у нее у лифта. Он за ними закрывает.
Представим, что ему несколько грустно, одиноко опять. Он старается не пожалеть раньше времени, чтобы не бежать вслед. А потом будет поздно, тогда можно. Он не знает, где они живут. И что проходит сначала в ее комнату, потом к себе, вдыхая (нюхая, принюхиваясь) воздух. Потому что ею в обеих, ее духов, а Слава любит. От него самого всегда хорошо. Любит поливать одеколоном носовые платки. Окна, чтоб выветрилось. Надо будет пригласить потом какую-нибудь поскорее, чтобы воздух сменить. И направляется в ванную, где берет с полки и капает осторожно в ладонь, стараясь себя контролировать. Слегка трет друг о друга, потом как будто омывает их тыльные стороны несколько раз. Прикладывает к щеками и лбу. Еще раз ладони, пока не загорятся изнутри. Как и всегда делает, когда чем-нибудь озабочен. Представили?
Тогда представим себе высокого, темнокожего, длиннорукого. С гривой спутанных, торчащих (падающих на лоб). И голым мощным волосатым торсом (в ковбойке, очень тощего). То ли узбека, то ли армянина. Шорты Джинсы порваны в нескольких местах в нескольких местах небрежно заляпаны залатаны краской. Темная кожа в прорехи. Босого. Рассказывающего мне все это Пока мне все это Стоит перед пустым еще холстом, пока мне все это рассказывая мне все это. Художника. Хорошего художника. Хорошего художника, который рассказывает. Потом, отступив, — его захламленную обрезками стекол и металлоконструкций мастерскую. Наконец, представим, вернувшись, ничем не занятый пустой холст художника.
И не тебе одному, — заметила сидящая напротив меня Лариса (молодая, рослая женщина в строгом сером костюме и с небольшим, также серым, галстуком под белую рубашку. Я еще подумал, что у этой рубашки непременно должны быть). — Я даже не знаю, кому он может понравиться. Мне, например, — что он такой пространный да детализованный, целая очень подробная история. Не помню, я тебе говорила, что не любила никогда, если он лез во все эти разработки сюжета, которые у него никогда не получались?
— Да.
— Разве это вообще можно читать? Его стихия — крошечный рассказик на одну-две страницы, на которых все есть, потому что события только называются, как будто просто записал для памяти, что встретилось. Но он этого не понимал никогда. А тебе что не нравится?
Я пожал плечами.
— Но, может быть, это для него попытка перейти к большой форме, новый этап, эпическому повествованию, от двух-трех к пяти, шести и т. д. персонажей?
— Тебе ничего не нравится.
— Мне не нравится, во-первых, неуместный, во-первых, мне кажется неуместным избитый, очень тривиальный образ художника, кто это только не делал, который сейчас же все перечеркивает. Хотя и нельзя не отметить: он оправдан здесь тем, что только подхвачен, продолжен. Его можно было бы назвать сквозным. Например, сюжет картины "Карлик у ног (в ногах) бледнокожей красавицы (наездницы)" и т. д.
Обратим внимание в также отметим в приведенном рассказе настойчивый интерес, который испытывает автор к неправдоподобности и вымышленности происходящего с его героями, как это часто, а мы чувствуем, и бывает в жизни, мы это чувствуем, которые (вымышленность и неправдоподобность) в конце концов (одерживают над ними верх над героями одерживают), и (к тем страданиям, которые они доставляют) (к тем страданиям, которые они чувствуют) к тем страданиям, которые он хотел бы им доставлять, а также к способам и инструментам, которые для этого можно (использовать), как-то: монолог, диалог, пейзаж, портрет и проч. — что в дальнейшем, как увидим, и послужило
— Мне все это не слишком понятно, — равнодушно пробормотала Лариса.
— Все дело в том, что есть некоторый ограниченный набор литературных приемов, то есть их можно сосчитать, которые можно назвать маркированными. Они сейчас же ведут к первоисточнику, что снижает эстетическое значение текста.
— А Вы знаете, что у него было несколько вариантов финала, кроме того, который Вас так раздосадовал?
— Он меня не.
— Он мне их показывал.
А я и не знал.
— Я не знал, — сказал я.
Она сказала, что они часто их с ним обсуждали. Вот как!
— Да. Он даже хотел их вместе подряд поместить, но не успел.
— Интересно! — А как я мог еще откликнуться?
— Согласно им всем должен был прозвучать выстрел и появиться труп. Но в одном случае убийцей оказывался горбун. Улучив момент, пока полковник говорил и пистолет лежал рядом с ним, он бросается к этому пистолету, полковник успевает тоже схватиться за него, завязывается борьба. Но дуло повернуто к полковнику, он держится за дуло. Горбун случайно нажимает, и силой выстрела полковника переворачивает вместе со стулом. Скорее озадаченно, чем испуганно горбун глядит на задранные, торчащие со стула ноги. Он выпускает из рук, проскользив по залитому коньяком столу, пистолет останавливается у края. Он оглядывается. Девушка стоит в двери. Она уже давно с любопытством наблюдала за поединком. Когда выстрел раздался, она с силой вдохнула воздух. "Ты сделал это для меня!" — говорит она, прижимая руки к груди. — "Что же нам теперь делать?" — говорит карлик. — "Нам надо все получше устроить, скорее, у нас еще много работы, — отвечает девушка. — Не бойся, я тебя не выдам, ты же это сделал для меня." Они заворачивают полковника в ковер, а ночью вывозят его за город и там зарывают. После этого они живут вместе еще счастливее и согласней, потому что их теперь объединяет тайна.
— И никто их не разоблачил?
— Конечно, кто?
— Ведь знали же, что полковник к ним едет.
— Нет, он никому не говорил, что он едет к ним. По другому варианту, который должен был следовать за этим, стрелял полковник, самый неинтересный. Из гордости, упрямства и обиды горбун отказался быть посредником между ним и его женой. Приходя все в большую ярость, полковник грозил, подскочив совсем вплотную, тыча пистолетом в лицо и косясь на девушку, она давно из двери с любопытством наблюдала за поединком, ради которой и устроил не вполне искреннее представление. Вероятно, он случайно нажимает, опустив пистолет, испуганно рассматривает далеко отброшенное силой выстрела, неловко свернувшееся на полу маленькое тело. Смотрит то на тело, то на девушку, с силой вдохнувшую с выстрелом горьковатый воздух. "Ты сделал это для меня!" — говорит она, прижимая к груди руки. — "Что же нам теперь делать?" — беспомощно спрашивает полковник. Она подходит к нему, и он прижимает губы к ее лицу. — "Не трогай ничего, я все сделаю, вытру, — отвечает девушка, имея в виду отпечатки пальцев. — Что еще ты тут трогал?.. Оставь, как лежит, мало ли кто, никто же не знает, что ты ехал к нам?" — "Нет." Обняв ее за плечо, а она склонила головку к нему на плечо, он уводит ее, осторожно прикрыв входную дверь. Говорят, после того, как их объединила тайна, у них никогда больше не было ссор.
