Сам слышал, как, нарочно спустившись к нам, где телефон, ворковал, называя мышкой. Нарочно. Говорит, что давно с ней живет, она его обожает, он тоже ее любит. Хотя на самом деле у него там тоже есть свой. А я думаю, что каждый раз новая девушка. Как это у него получается. Чтобы мы все слышали, но мы сейчас же выходим. И что одно средство к ним всем равно подходит, уж он-то знает, умеет с ними обращаться, завоевать, на что их взять. Тут и мудрить много нечего, сейчас расскажу. Представим, как однажды позвонила, а он ее уже не видел года три, например. Он знал, что ее муж — полковник МВД. Плачет и говорит, что приедет сейчас, ты не против? Ты меня узнал? — Да. Ты так долго не появлялась. — Это же я. Я не могу с ним больше жить. — Зачем? Да что случилось? Приезжай, разумеется.
Он рад. А у них с ней ничего никогда. Ладно, приехала. Слишком быстро, на его взгляд, из автомата, что ли? С чемоданом и уже веселая. Тащит. Показал, куда поставить пока. Сухие глаза сияют. В нем только немного белья, потому что не хочу ничего от него брать. Очень возбужденная и решительная. Бросила в указанном месте на стул. Он попробовал и правда — чемодан был легок. Я у тебя пока поживу, ухаживать за тобой стану, как собака. Только не отдавай. Не говори никому. — Нет, конечно. Не беспокойся, — пообещал Слава.
Они сидели на кухне и пили привезенное ею сухое. Сама открыла, сказав "дай я", он сходил за рюмками, разлила. Никогда не любил, кислое. Он же, когда напьется, бьет меня, прямо гоняется. Я так больше. Почти каждый день. Она гладила ему руку, как щенка. — Пустишь? Только ты не обижайся, пожалуйста. — А что? — Я тебя очень люблю и вообще. Ты такой очень хороший, добрый, но я с тобой не смогу никогда, понимаешь? Он убрал руку. — Так я же с тобой не торгуюсь, я никогда никого не заставляю. Не ставлю условий. Вон тебе вторая комната, живи сколько надо. (А у него к этому времени теперь уже была.)
Теперь представим, как они живут: она — у себя, он — через стену. Готовит, убирает, стирает, бегает в магазин. В раздражении дожидается вечера. Вечером к нему всегда приходит другая. Он договорился, чтобы ему устроили. И они устроили. К этому времени загодя запирается у себя, он предупредил, не хочет видеть, чтобы не встретиться. Он смеется про себя. Проходят к нему и нарочно сейчас же поднимают возню. Скрипят и раскачивают диван, кричат и стонут, сидя рядом. Этой, конечно, интересно и весело. Длинная, худая девка. Что значит "без комплексов". Что он в ней нашел. Он представляет, как слушает, затаившись, их через стену, прижимая ухо к стене. Стелет себе на полу, на диване девушка остается, так было договорено. Да ему и не хочется. Он только же о том думает, чтобы достичь. Утром уходит. А он провожает в дверях, дотягиваясь, чтобы поцеловать. Нагнулась. Подлая, как будто так и надо. В квартире тишина, как будто ее нет. Не выглянет, ничего. Он даже заволновался. Выходит.
Бледная, с кругами под глазами, на которые волосы. На кого похожа. Очень некрасивая. Как ни в чем не бывало он к ней подходит и спрашивает: что с тобой, ты так плохо. Представим себе также его торжество. Она его спрашивает: кто это к тебе все время это ходит. Я не хочу. А он ей отвечает: так, знакомая. Тебе-то что? Живешь — и живи, раз не гонят. А у нее уже ноздри раздуваются. — Ты ей платишь, что ли? — Нет, почему? Она сама. Значит, нравится. — Мне она не нравится, как ты можешь. С такой. — С какой? — смеется он про себя. — Блядь, блядь она, и все. — И прямо рыдает. А он ей хладнокровно: Я тебе запрещаю так говорить о моих друзьях. Какое ты имеешь. Я же не могу, как монах, только ты же сама захотела. А мне что, пожалуйста. — Да я ей волосы повыдергаю, придет. — Знаешь, возвращайся лучше. Мне тут не нужны, указывает. К мужу. Чтобы мне указывали. От тебя толку нет. Он чувствует, что по-настоящему рассердился, и его это радует. — Тогда я тебе. Вцепляется в волосы и давай валять. Я отбиваюсь, хохочу, пихаю ее. Да разве справлюсь? Сильнее раза в три. В смысле не могу же ее по-настоящему. Потому что испугался. Ведь если ударю. — Что-бы-боль-ше-я-ее-здесь-не-ви-де-ла, понял? То ведь убью. Отпустила. Я лучше сама к тебе. И убежала, задыхаясь.
— Мне этот рассказ не нравился никогда. Казался же не столько претенциозным…
— Я не знала, что ты его читал.
— Я читал.
— Я просто не знала.
— сколько именно тривиальным. Хотя автор, конечно же, претендует на психологические изыски. Я его обнаружил на этом месте вправленным в машинку.
— Он ими гордился, может быть, думая, что делает открытие.
— Потом посмотрел уже отпечатанную часть. Он вышел куда-то. Финал — еще в рукописи, я его тоже посмотрел.
— Не знал, что он сначала от руки.
— Да.
— Но я не знал.
— Может быть, был потом изменен. А в конце, как всегда…
— Мы помним, конечно.
— Почти поссорились, когда я выразил свое мнение. Он сказал: никто не позволял смотреть, что еще в работе. Не ожидал такого от меня.
— Самоощущение неполноценного…
— Это фашизм.
— Нет, он же в смысле термина.
— Конечно. Всегда тревожили писательское воображение. В самом же деле очень интересно, как они спят с женщинами, например. Швед Lagerloef…
— Kvist.
— Что?
— Lagerkvist, ты хотел сказать.
— Простите, конечно. Потому что там тоже о человечке. У него был целый роман…
— Да, "Dverg".
— Но его же переводили.
— Может быть. С замечательной сценой между ним и карлицей, с которой его свел господин из забавы. Карлик при его дворе, все в таком стиле позднего средневековья или раннего Возрождения, если я помню.
— Меня всегда удивляло, как че, в да слу — пи, обя мыс необы, отличающееся положение в мире как тяготящее, из которого надо
и сравняться с остальными. Маленький должен вырасти и т. д.
Необычное положение — скорлупа, которую надо разбить и выбраться. Тут общая модель
Хотя несомненны преимущества
Только видная перспектива стать лебедем, вероятно, может примирить
его положения и взгляда на мир. Кстати, все о тебе забо и проч. Он не мог этого не понима и не по.
утенка.
с необычным, то есть гадким, положением в мире. А значит, временным. Героя, или читателя, или
рассказ о еще дру ка. Один мстительный, озлобленный, второй карлик — добрый. Для контраста, и -
а что там, в этом слу.
Пожалуйста.
Только и могли бы быть интересны, но остались невыписанными.
Бой с карлой. (Карла нападает.)
Кулачки, которые он тянет, промахиваясь. Противник увертывается, глумясь, а он падает. Лежа на полу, плачет, уткнувшись. Стоя над ним, распростертым, и т. д. Мало тебе, может, еще хочешь? И проч.
В постели с карлой. Шевелящийся темный комочек в ее очень белых ногах. Поднимая голову, иногда взглядывает на него. И т. д.
Использовать фигуру умолчания. (Пропуски.) Читатель догадывается и сам восстанавливает. (В сознании читателя…)
Нет, ни один писатель выигрышные сцены
В конце концов
Писатель умалчивает обыкновенно о тех элементах сюжетах, которые либо не имеют для него непосредственно-художественного значения, либо перед которыми он отступает.
разнообразие читательских предположений всегда богаче предложенного писателем
(В плену) (Очарованный) (Плененный) сюжетом.
Писатель например может думать что сюжетная ситуация сами события говорят за себя достаточно выразительно говорит за себя достаточно сами по себе выразительны достаточны сами по себе
И проч.
Дальше сначала представим, как этим же вечером стучится. Нарочно запер, чтобы подольше открывать. А она бы ждала под дверью. Разделась уже. Я только свет погашу. Ежась и стесняясь. Прыгая к выключателю. Легла первой, а он еще топчется у двери. Ты чего там, иди скорее. Я тебя не вижу совсем. Затем — что была довольна, признала наутро: он лучше всех, конечно, лучше мужа-полковника и тех, кто был кроме него. Но так ей еще никто не делал. Представим себе и это. И наконец — как полковник через неделю. А они уже живут вовсю. Не знаю, как узнал, нашел, кто-то сказал. Она, конечно, спряталась за дверью, вздохнув в двери распущенным халатом, как парусом, не выходит. С коньяком. Поставил на стол, пройдя на кухню, рядом положил наган. Сейчас мы с тобой выпьем, а потом я тебя застрелю, где она? — Она от тебя ушла, сам виноват, что так себя вел, и возвращаться не хочет, а я тебя не боюсь, — сказал Слава. — Если ты меня убьешь, тебя судить будут. — Где стаканы? Он принес. Полковник молча разлил в стаканы коньяк.
Протягивает ему один, другой — себе. Они выпивают. Слава — несколько мелких глотков, а полковник — весь залпом. Садится, роняет голову на сложенные на столе руки, рыдает и говорит сквозь рыдания, что ему теперь все равно, пусть хоть расстреляют, потому что он без нее жить не может, он теперь понял. Я же тебя, правда, убью, а к чему это? Что хорошего? Уговори ее, а? — говорит, поднимая залитое слезами лицо, полковник. — Она тебя послушает. Скажи ей, что не буду больше ее и брошу пить. Представим, что все это происходило на самом деле. — Да зачем мне, — говорит Слава, чтобы набить себе цену. — Мне с ней хорошо. А он уже знал. — Я тебя очень прошу, — убеждает не знающий будущего полковник, — я для тебя что хочешь за это все сделаю. — У меня все есть, — гордо отвечает. — Денег дам, у меня, знаешь, какой оклад? Слава представляет его зарплату и качает головой. Деньги у него есть тоже. — Нет? Но зачем она тебе, ты же ее не любишь? Так, поиграть?
