— Мы и не мешаем, — сказал Андропов, поражаясь либерализму степняка. Мы просто отстаиваем свою точку зрения.
— Это правильно, — согласился с ним Брежнев. — А если кто из завсегдатаев позволит себе дебош… перебьет посуду или еще чего…
— Пресечем, — сказал председатель КГБ.
— Именно. Холодный душ и вытрезвитель! — обрадовался Леонид Ильич. — И не забывайте о перевоспитании, о моральном воздействии…
— Я никогда об этом не забываю, — заверил его Юрий Владимирович.
— И хорошо, — от сердца Брежнева отлегло, и Генеральный секретарь светло улыбнулся.
— А правда, — вдруг спросил он интимно, наклоняясь через стол к собеседнику, — что теперь в вытрезвителе пьяниц сильно бьют?
— Почему я должен об этом знать? — терпеливо спросил Юрий Владимирович.
Ресторанов он не любил, к пьяницам относился, как к ползучим гадам. Россия поэтому была для него чужой.
— Ну вы же органы, — сказал Брежнев. — Если не вы, то кто же знает?
— Я могу уточнить, — пообещал Андропов.
— Не надо! — и Леонид Ильич, взяв себя в руки, встал со стула. — Какие у нас еще остались вопросы?
Он зашел за спину Председателя КГБ и внимательно оглядел его шею. На ней чернели точки аккуратно сбритых волосков. В нос Леониду Ильичу ударил приятный и легкий одеколон. «А у меня не такая шея, — огорченно подумал Брежнев, — у меня хуже. Зря я все-таки назначил его на этот пост!»
Воротнички белых рубашек генсека засаливались почти сразу, и он был вынужден менять их через каждые два часа.
— Я хотел бы остановиться на вопросе, который разлагает нашу армию и молодежь, — без задора сказал Юрий Владимирович.
От общения с первым лицом партии его вдруг потянуло в сон.
Услышав слова «разложение» и «молодежь», Брежнев внутренне оживился. Он любил и первое, и второе. В голове его снова возник стог сена с румяной, охочей до всего девкой.
— Я внимательно слушаю вас, — и Леонид Ильич снова уселся за стол перед председателем КГБ.
— Вам известно, какую музыку пражские экстремисты заводят нашим войскам?
— Какую?
— Ливерпульских жучков, — произнес бесстрастно Андропов. — Выносят на площадь перед танками магнитофоны и включают их на полную мощность.
Брежнев расстроился. Он сразу же вспомнил, что жучки появились в Москве после закупок Хрущевым канадской пшеницы. Между зерен, приобретенных на валюту, сидели маленькие черные насекомые, источавшие тошнотворно-горький аромат. С тех пор они встречались везде — в развесной муке, сухарях, макаронах, в городских булках за 7 копеек. Но при чем здесь музыка?
— И как реагируют танкисты?
— Слушают, — саркастически доложил Юрий Владимирович. — А один экипаж после этого отказался выполнить боевое задание!
Он бросил короткий пристальный взгляд на Генерального секретаря, надеясь, что эта информация растрясет его, наставит и опохмелит.
И не ошибся. Степняк заметно помрачнел, руки его начали инстинктивно цепляться за письменный стол, будто случилось наводнение и выплыть из захлестнувшей волны можно было только на этом столе.
Брежнев не понял, где произошло безобразие, но главное уловил — экипаж боевой машины под действием разлагающей музыки изменил Родине.
— Какие жучки? — спросил он хрипло. — Кто это?
— Битлзы, — пояснил Юрий Владимирович. — Но вы, наверное, не в курсе…
— Почему не в курсе? — раздраженно спросил Брежнев. — Это вы не в курсе! А я-то в курсе!
Улыбка сошла с уст председателя КГБ, он понял, что перед ним сидит энциклопедист.
Однако Леонид Ильич смирился. Он не любил кричать на людей, не оттого чтобы слишком уважал их, а просто опасался, что когда-нибудь эти обиженные люди ответят ему тем же.
— С Александрой я разговаривал… — пробормотал он. — Наводил справки у Александры…
Юрий Владимирович на всякий случай кивнул, хотя и не понял, о ком идет речь. Кто такая Александра, с какого сена?
— Александра Пахмутова, — сказал генсек, опять заглянув в записную книжку. — Ей ведь можно верить?
— Всецело, — подтвердил Андропов, ожидая продолжения.
Но Брежнев молчал, призадумавшись. В этом нелепом разговоре с Александрой был виноват премьер-министр Великобритании, который не нашел ничего лучше, как подарить Леониду Ильичу полгода назад комплект пластинок неведомой музыкальной группы. Премьер-министр был лейбористом, в душе склонялся к социализму, музыкальная группа считалась национальной гордостью его страны и поддерживала лейбористскую партию как могла. Леонид Ильич, естественно, не стал слушать пластинки, но сделал себе зарубку на память, чтобы спросить какого-нибудь хорошего композитора, кто это. Что это за пластинки и правда ли, что в них усмотрена социалистическая направленность?
— И что же вам рассказала товарищ Пахмутова? — навел Андропов на всплывшую, как труп, тему.
Брежнев вздрогнул, отвлекаясь от дум.
— Александра… Она ведь лауреат?
— Лауреат премии Ленинского комсомола, — напомнил Юрий Владимирович и, чтобы побыстрее натолкнуть генсека на мысль, пропел: «И снег, и ветер, и звезд ночной полет…».
— «Тебя, мое сердце…» — хрипло подхватил Брежнев, но, забыв слова, запнулся. — Талантливая музыка, — сказал он. — Не пойму только, почему слова пишут не один, а двое?
— Гребенников-Добронравов, — как машина, выдал из себя Юрий Владимирович.
— Это что, очень важные слова?
— Не думаю. Но у нас и текст гимна написали двое.
— Так это ж гимн! А здесь «и снег, и ветер»! — Леонид Ильич опять раздражился, помрачнел. — Нельзя, что ли, одному такое придумать?
— Конечно, можно, — мягко согласился Андропов. — Нужно указать товарищу Пахмутовой, чтобы выбрала себе одного.
— Именно, или Гребенникова, или Добронравова. Мне все равно. Но пусть будет один! — Леонид Ильич вскочил со стула и вдруг начал жаловаться, как ребенок: — Я спросил ее, что это за битлзы? А она говорит: «У них очень спортивная музыка!».
— Так и сказала? — не поверил ушам Юрий Владимирович.
— Спортивная, говорит… А я не понял, они что, футболисты?
— Насколько нам известно, нет.
— Если футболисты, может, их пригласить к нам? Сыграют один матч, и наша сборная их потопчет.
— Англичане довольно сильно играют, — напомнил Генсеку Андропов.
У обоих еще была жива в памяти ничья в Лондоне два года назад, где вратарь нашей сборной Пшеничников творил чудеса, метаясь, как Яшин, от девятки к девятке и вынимая из-под перекладины абсолютно неберущиеся мячи. Численко тогда закатил две банки, но англичане все-таки отыгрались, скорее от испуга, чем от мастерства. Счет 2:2 забылся сразу, но моральная победа осталась за нами, призывая к новым матчам и новым спортивным авантюрам.
Но футбольную тему Юрий Владимирович откинул из головы сразу, сконцентрировавшись на оценке популярного советского композитора. Прошли времена, когда партия разделывала творческих интеллигентов под орех за одно неосторожное слово. Настала пора дружбы и отеческой заботы, так что Юрий Владимирович решил ничего не опровергать, а предоставить Генсеку лишь голые факты.
— Их музыка звучит повсюду. Например, у американского экспедиционного корпуса во Вьетнаме.
Здесь Андропов сделал эффектную паузу.
Брежнев вскинул на него мутноватые глаза.
— Наверное, поэтому американцы все просирают?
— Наверное, поэтому, — согласился Андропов, поймав себя на мысли, что такой простой и логичный вывод ему, аналитику-интеллектуалу, никогда не приходил в голову.
«А ведь наш Генсек — умница!» — подумал он.
— Вы правы, они разлагают все участвующие стороны. Но меня сейчас интересуют не американцы, а наши граждане. Что толку, если американцы под действием битлзов разложатся, а наши люди в это время морально деградируют?
— А Вьетнам? — вдруг спросил Брежнев.
— Что Вьетнам? — не понял Юрий Владимирович.
— Там что, тоже?
— Ну да, — подтвердил Андропов, догадавшись, о чем идет речь. — Наши информаторы сообщают, что одна и та же музыка несется по обе стороны фронта.
— И что из этого следует?
— Из этого следует, что война скоро окончится. Не с кем будет воевать, поскольку все будут петь одно и то же… Но это я шучу, — поправился Юрий Владимирович, почувствовав, что перегибает палку в своем парадоксализме. Война окончится победой сил Вьетконга. Благодаря нашей военной помощи.
Степняк сдвинул густые брови к переносице, о чем-то тяжело размышляя.
— Ну и пусть, — сказал он решительно. — Пусть играют!
— Не понял, — пробормотал Юрий Владимирович.
— Ведь Александра сказала… Она ведь попусту не скажет! Александра!
— А как тогда относиться к фактам вербовки? — выложил председатель КГБ свой последний козырь.
«Вот ведь, не отстает! Прилепился как банный лист! — подумал Леонид Ильич, начиная утомляться от этого тяжкого разговора. — Одно слово гэбуха!»
