— Спасибо, Сол.
— Не за что. Дай мне знать, когда захочешь к хирургу. Они теперь нарасхват.
СВЕРХУ ДОНИЗУ или С головы до пят (наброски)Голова
Лоб — медный лоб, пулю в лоб.
Связь между «лоб» и «лобок».
Глаза — на лоб полезли, разбегаются, слипаются и т. д.
Нос — водить за…, держать по ветру, утереть…
Рот — не лезет в…, хлопот полон… См. также зубы.
Зубы — дать в зубы, язык за зубами.
Ухо — держать… востро, режет ухо.
Также хлопать ушами.
Туловище
Грудь — лучше груди, женские.
Бок — лежать на боку, выходить боком.
Спина — нож в…, спина ноет, гнуть…
Живот — надорвать…, худой живот без еды не живет.
Сердце — горячее, болит, доброе и т. д… Особо: сердце не камень.
Печень —? Печенка?
Почки — затруднительно. Разве что камни в…
Хороший оборот: набухли почки (на деревьях).
Рука — руку моет, длинная и т. д.
Низ
Зад(ница) — идти в…, старая…
Бедро — покачивала бедрами.
Член — дружок, ствол и т. д.
Кроме того — член комитета.
Яички — не яйца. Можно обыграть.
Нога — прищемить…, одной ногой в могиле.
Пятка — душа в пятки, засверкали пятки.
Nota bene: ахиллесова пята.
(Можно использовать! Кое-что вполне звучит).
Сюжет, выстраивай сюжет! Или хотя бы план, черт тебя подери!
УРОК АНАТОМИИ
Новый роман ЮДЖИНА ПОРХУ— Неплохо. Броско и точно.
— Ну да, поэтому я и остановился на нем. Мне понравилось.
— Как и всем другим.
— Другим? — возмутился Порху. — Кому это — «другим»?
— Которые уже его использовали. Думаешь, ты первый, кто придумал это название?
— «Урок анатомии»? Для романа?
— Угу. С ходу вспоминаю два, которые мы выпустили за время моего пребывания здесь, — сказал Пол, который почти сорок лет с редкими перерывами был редактором Порху. — Если покопаться, то еще с десяток наберу. Но ты не смущайся. Название на данном этапе не играет роли. Ты сюжет подавай.
— Ты прав, название пока не играет роли. Хорошо, что ты мне напомнил. Но я заготовил парочку других, по-моему, тоже удачных. Одно — «Сверху донизу»…
— А другое?
— Пожалуйста, не перебивай. Другое — «С головы до пят». Как — нравится? И еще одно есть — «В печенках сидит».
— Хорошо звучит. Даже смешно.
— Оно меня и подтолкнуло.
— Ну и оставь это название.
— Вряд ли. Не сочти меня за дурака, но «печенка» не звучит. Ни с чем не перекликается. У «печенки» нет литературной истории. «Живот» и то лучше. Но и он не вписывается в канву, в композиционный костяк.
— Какую канву? Какой костяк?
— Я так и знал, что ты спросишь. Структурный костяк, понимаешь? Смотри, вот моя задумка — роман, построенный как анатомический плакат, как топография человеческого тела, улавливаешь? Каждая глава соответствует какому-нибудь органу, части человеческого тела…
— Мужского или женского?
— Пожалуйста, не перебивай, сам собьюсь. Конечно, мужского, но, возможно, с комедийными выходами на женское. Эротико-комический элемент не помешает. А уж действие само по себе будет раскручиваться… Примерно то же самое, что Джойс сделал в «Улиссе» с Дублином. Только у него город, а у меня человеческое тело. В основном экстерьер, улавливаешь?
— Ты что, шутишь?
— Напрасно стараешься, не смешно. Я не шучу.
— Насколько я припоминаю, Джойс не старался охватить весь Дублин. Он взял часть города, где живут его герои, вот и все.
— Ты не прав, но об этом в другой раз. Итак, я выстраиваю композицию по форме человеческого тела. Сверху донизу, с головы до пят. На последних страницах — нога, спотыкающаяся о порог, намек на продырявленную пятку Ахилла. Это в том случае, если я настроюсь на несчастливый конец. Если же захочу закончить на оптимистической ноте, указать на возможность спасения биологического человека и человеческой цивилизации, нога перешагнет порог. Ну как? Я использую человеческое тело, как Джойс использовал «Одиссею». Это будет композиционный костяк.
— Ты с ума сошел.
— Нисколько. С чего ты взял?
— Впрочем, нет, не сошел. Это у тебя хроническое. Джойс сам талдычил, что в основе его книжицы лежит «Одиссея». Иначе никто не догадался бы об этом. Надо же было придать своему авангардистскому «эпосу» этакую снобистскую многозначность. И оправдать темные главы, которые никто не читал и читать не будет.
— Где ты понабрался подобных идей? — сухо спросил Порху.
— У тебя, дорогой, у тебя. Я лишь повторил почти слово в слово то, что ты писал в какой-то рецензии несколько лет назад. Забыл?
— Да-да, что-то было. Не думал, что ты помнишь.
— Какая хоть тема у тебя будет? Какое содержание?
— Я знал, что ты это спросишь. Ни темы, ни сюжета у меня пока нет. Но это все вторично. А содержание моего романа, как и в джойсовском «Улиссе», — это сам роман.
— Роман как действующее лицо романа — прелестно! Ну, а люди, герои?
— Потом придумаю. Это нетрудно.
— Насколько я помню, «Улисс» порядочно населен. Сам Леопольд Блум, его сыночек, умерший младенцем, папочка-самоубийца, дочка-шлюха — если вообще существует такое понятие, женушка, которую в тот день сзади ублажает Буян Бойлан, и она три раза доходит. Вообще клубнички — хоть отбавляй. Ничего этого у Гомера нет. И, конечно, Стивен Дедал, который выветрился из нашей памяти, — с ним тоже что-то происходит. А у тебя кто?
— Чего ты цепляешься?
— То и цепляюсь, что ты пришел за советом.
— Да я тебе десяток мертвых младенцев наделаю, вместе с папочками-самоубийцами. Могу даже породнить их с джойсовскими, конечно, в историко-литературном плане. Это мне раз плюнуть.
— Хорошо, наделаешь, породишь. А пока?
— Пока? Пока думаю.
— Пока ты думаешь, я тебе вот что скажу. Не знаю, как ты примешь. В конце года я ухожу.
Блин, подумал Порху.
— Как, и ты тоже? Пол, что происходит? Рак, Паркинсон, сердце?
— Ничего подобного, — ответил Пол. — По чести сказать — меня уходят. Ты не единственный, кто состарился.
— Как они узнали, что ты состарился?
— Заглянули в выплатную ведомость. Я порядочно в этом кресле просидел. Они произвели несколько простых арифметических действий и увидели, что на мое место можно нанять полсотни свежеиспеченных университетских гавриков.
— Да, но твой опыт… разве им не нужен твой опыт?
— Кому он нужен, мой опыт? Во всяком случае, не тем, которые наверху. Для них я просто винтик… Кто же еще уходит? Ты сказал: «И ты тоже?»
— А-а, — простонал Порху. — Мой шведский издатель запродал свое дело крупной компании. Теперь его потихонечку вытесняют, хотя он в этом не признается. Отправили на пенсию по возрасту моего датского редактора. В Голландии у меня прекрасный редактор; так вот, его из центральной фирмы перевели в филиал, полагаю, против его желания. Все они — хорошие и близкие мне люди. Умер граф Бомпьяни, и я не знаю, кто в Италии займется моими делами. Во Франции меня считают лучшим автором-американцем, пишущим европейские романы. Я не очень понимаю, что они под этим подразумевают, но книги таких авторов расходятся плоховато. Вряд ли меня будут издавать себе в убыток. И еще: перемерли почти все мои доктора, а где найти новых и хороших — ума не приложу.
— Да, Джин, новая генерация грядет, а старая в гроб сойдет… Но не так уж все плохо. Я вполне доволен своей пенсией, у меня большие планы. За мной сохраняют редактуру книг по договорам, заключенным с моим участием. Потом, ты знаешь, бывают рукописи, которые никто не хочет брать. Такие — тоже мне. К чему я это говорю? Пошевели мозгами, шевельни пальцем, пришли мне что-нибудь дельное в ближайшие пару-тройку месяцев, и я постараюсь пробить контракт. Таким образом мы с тобой до смерти вместе проработаем.
— Ты ведь не хочешь взять «В печенках сидит».
— У тебя же голая идея. Давай больше.
— Больше у меня нет.
— Напиши. О печенках напиши или еще о чем-нибудь, к чему тебя тянет. Накатай пару глав страниц на сорок-пятьдесят и план, которые можно представить на редсовет, а потом отразить в договоре.
— О'кей, есть такой план. Пожалуй, получше печенок. Чего-чего, а идей у меня хватает.
— Даже чересчур. Ты куда лучше писал, когда у тебя вообще идей не было.
— Послушай сюжет, — сказал Порху. — Тут тебе все: битвы, секс, семейные ссоры, счастливый конец. И помолчи, пока я не кончу. По-моему, тебе должно понравиться.
— Уже понравилось.
— Давным-давно, в незапамятные времена, жил один красивый и наивный молодой человек, назовем его условно царевичем. Идет он однажды, думает о чем-то своем и вдруг встречает трех женщин. Не молодых, не старых, как бы вообще безвозрастных, но очень привлекательных и живых, живее, чем в жизни. Чувствует он, что женщины эти какие-то особые, однако в чем их особенность — не знает. Они подзывают его и просят оказать им услугу. Хотят, чтобы он рассудил, какая из них самая прекрасная.
