— В субботу выходим замуж, — сказал Кроцца. Он всегда так говорил, сообщая, что есть заказ.
Аличе в этот момент надевала джинсовую куртку. Через несколько минут за ней должен был приехать Фабио.
— О'кей, — сказала она, — а где?
— В церкви Гран Мадре. А потом еще прием на вилле, что на холме, где богачи живут, — с некоторым презрением заметил Кроцца. Потом, правда, пожалел об этом, потому что Аличе ведь тоже оттуда.
— М-да… А кто, не знаешь? — поинтересовалась она.
— Прислали приглашение. Я положил его туда, — ответил Кроцца, указывая на полку рядом с кассой.
Аличе нашла в сумочке резинку и скрепила волосы. Кроцца искоса взглянул на нее. Однажды он мастурбировал, думая о ней, — перед глазами стояло, как, опуская металлическую штору, девчонка нагнулась в полумраке лаборатории, — но потом ему стало так плохо, что он даже не ужинал.
На другой день он с утра отправил ее домой, бросив сквозь зубы:
— Сегодня отдыхай, никого не хочу видеть.
На полке лежала груда бумаг. Аличе порылась в них, скорее, из желания обмануться в своем предположении, чем из простого любопытства. Конверт с приглашением отыскался быстро. Она открыла его и сразу же увидела имя, напечатанное позолоченным курсивом со множеством завитушек.
«Ферруччо Карло Баи и Мария Луиза Турлетти-Баи объявляют о бракосочетании дочери Виолы…»
В глазах у нее потемнело, она даже не сразу смогла читать дальше. Во рту появился металлический привкус. Ей показалось, будто она заново пережила все, что испытала тогда в раздевалке, глотая проклятую карамельку.
— А что, если я одна проведу эту съемку? — рискнула она обратиться к Кроцца.
— Что? — спросил он, закрывая кассовый аппарат, который странно звякнул.
Глаза девушки загорелись, и Кроцца невольно улыбнулся — какие же они, оказывается, красивые.
— Я ведь уже научилась, правда? — спросила Аличе, и голос у нее дрогнул. — Могу и одна провести съемку. Ведь надо же когда-то начинать.
Кроцца взглянул на нее с подозрением. Ее глаза умоляли его согласиться, не спрашивая никаких объяснений.
— Не знаю…
— Прошу тебя, — прервала его Аличе.
Кроцца потрогал ухо и невольно отвел взгляд.
— Ну ладно… — Он сам не понял, почему говорит так тихо. — Но только смотри — без всякой там фигни!
— Обещаю, — кивнула Аличе и улыбнулась.
Потом она наклонилась вперед и поцеловала его в заросшую трехдневной щетиной щеку.
— Ладно, иди, иди, — сказал Кроцца, сопровождая слова энергичным жестом.
Аличе рассмеялась, и ее звонкий смех висел в воздухе, пока она не удалилась своей особой, прихрамывающей походкой.
В тот вечер Кроцца без всякой надобности задержался в лаборатории. Окинув взглядом комнату, он обнаружил, что некоторые вещи видит несколько иначе, чем много лет назад, когда они, казалось, сами напрашивались, чтобы их фотографировали.
Немного подумав, он бережно извлек аппарат из кофра, куда Аличе всегда помещала его, окончив работу и почистив линзы. Потом вставил объектив, повернул его по часовой стрелке до упора и направил на первый попавшийся предмет — на подставку для зонтов у входа. Вскоре круглый обод подставки, увеличенный в несколько раз, превратился в кратер погасшего вулкана. Но снимать он не стал. Отложив аппарат, Кроцца взял куртку и, погасив свет, вышел. Он шел совсем в другом направлении, чем обычно. И ему никак не удавалось стереть с лица глупую улыбку. Домой ему идти не хотелось.
Церковь была богато украшена цветами. По обе стороны алтаря — роскошные каллы и маргаритки, на концах каждого ряда скамей — миниатюрные букеты из этих же цветов. Установив софиты и панель-отражатель, Аличе присела в ожидании в первому ряду. Служительница церкви чистила пылесосом красный ковер, по которому через час пройдут жених и невеста. Аличе подумала о том разговоре, какой однажды состоялся у них с Виолой. Она не могла бы сейчас сказать, о чем именно они говорили, но хорошо помнила, с каким восхищением смотрела на одноклассницу, какие мысли будоражили ее тогда и… какие планы она вынашивала.
В течение получаса все скамьи заполнились гостями, вновь прибывшие толпились у входа, обмахиваясь листками с текстом литургии.
Аличе вышла на улицу, ожидая прибытия свадебного кортежа. Полдневное солнце грело руки и, казалось, просвечивало их насквозь. В детстве она любила смотреть на ладонь, поставив ее против солнца, — сомкнутые пальцы окаймлялись красным. Как-то она показала это отцу, и он поцеловал подушечки, притворяясь, будто сейчас съест их.
Виола приехала на сером, сияющем чистотой «порше». Водителю пришлось помочь ей выйти из машины и подобрать огромный шлейф. Аличе принялась спешно щелкать кадр за кадром, скорее для того, чтобы скрыть свое лицо за фотоаппаратом. Зато потом, когда Виола проходила мимо, она специально опустила камеру и улыбнулась ей.
Их взгляды пересеклись лишь на мгновение, и Виола вздрогнула. Аличе ничего не успела прочитать в ее глазах, потому что та уже прошла мимо, ведомая в церковь своим отцом, — Аличе почему-то всегда представляла его более высоким.
Во время церемонии она старалась не упустить ни одного подходящего для съемки момента: новобрачные и их родители, обмен кольцами, клятва, причастие, подписи свидетелей и первый супружеский поцелуй… Она вела себя как настоящий профессионал — даже увеличила выдержку, чтобы добиться тончайшей нюансировки: сфумато, которое, по мнению Марчелло Кроцца, придавало снимкам особую изысканность.
И она была единственной, кто во время всего действа ходил по церкви. Это давало определенное преимущество. Аличе казалось, стоило ей приблизиться к Виоле, та слегка выпрямлялась и настораживалась, словно животное, чувствующее опасность.
Когда новобрачные выходили из церкви, Аличе пятилась впереди них, хромая и слегка наклоняясь, чтобы не исказить перспективу. Она видела в объектив, как Виола смотрит на нее с застывшей полуулыбкой, словно на какой-то призрак.
Раз пятнадцать она фотографировала Виолу крупным планом, и та испуганно жмурилась, ослепленная вспышкой.
Потом новобрачные сели в машину, и Виола отважилась взглянуть на Аличе из-за стекла. Конечно, она сразу расскажет мужу о ней, удивившись этой встрече. Назовет ее анорексичкой и добавит, что с этой хромоногой она никогда не дружила. Но умолчит о карамели, о том своем дне рождения да и обо всем остальном. Аличе улыбнулась при мысли, что это может оказаться первой полуправдой в их супружеской жизни, первой из тех крохотных трещин, которые возникают в отношениях и в которые жизнь рано или поздно умудряется вбить клин.
— Синьорина, новобрачные ждут вас на набережной, чтобы сниматься там, — произнес чей-то голос у нее за спиной.
Аличе обернулась и узнала одного из свидетелей.
— Конечно, сейчас поеду к ним, — ответила она и поспешила в церковь, чтобы забрать софиты и уложить принадлежности в кофр, и тут услышала, как ее зовут:
— Аличе!
Она обернулась, уже зная, кого увидит.
— Да?
Перед нею стояли Джада Саварино и Джулия Миранди.
— Чао, — пропела Джада, подходя к ней, чтобы поцеловать.
Джулия осталась позади, опустив, как и прежде, глаза в пол.
Аличе едва коснулась Джады щекой.
— Что ты тут делаешь? — защебетала Джада.
Аличе подумала, что это глупый вопрос, и губы ее растянулись в улыбке.
— Снимаю, — объяснила она.
Джада улыбнулась в ответ, показав те же ямочки, что были у нее в семнадцать лет.
Странно было видеть перед собой этих девиц, с их общим прошлым, которое, как неожиданно оказалось, нечего не стоит.
— Чао, Джулия, — сделала над собой усилие Аличе.
Джулия натянуто улыбнулась и с трудом выдавила из себя несколько слов.
— Мы слышали о твоей маме, — сказала она. — Мы очень сочувствуем.
Джада покивала в знак того, что тоже соболезнует.
— Да, — ответила Аличе, — спасибо. — И снова стала собирать свои вещи.
Джада и Джулия переглянулись.
— Не будем тебе мешать, — сказала Джада, коснувшись ее плеча. — Ты очень занята.
— О'кей.
Бывшие одноклассницы повернулись и направились к выходу. В опустевшей церкви звонко простучали их каблучки.
Новобрачные ожидали в тени высокого дерева, но стояли не в обнимку. Аличе припарковала свою машину рядом с их «порше», вышла и достала кофр. Солнце припекало, и она чувствовала, как волосы липнут к затылку.
— Чао, — произнесла она, подходя к ним.
— Али, — сказала Виола, — я не знала, что…
— Я тоже не знала, — прервала ее Аличе.
Они изобразили осторожное объятие, словно опасались помять свою одежду. Виола стала еще красивее, чем в школе. С годами черты ее лица обрели мягкость, глаза уже не казались столь колючими. Фигурка у нее оставалась по-прежнему безупречной.
