Пармен раз-другой хитро огляделся по сторонам, усмехнулся каким-то своим каверзным мыслям, а затем повернул голову к понуро тащившемуся в хвосте Бучуте:
— Вы ведь как будто говорили, что негоже слишком много болтать? — Но будь благословенны твои родители, я еще не видел человека, который бы так без устали молотил языком.
— Да, он впал в крайность, — отметил Ардалион Чедиа.
— Эхмаа! — выдохнул Бучута.
И так маленький, низкорослый, он сейчас, в неверном свете чуть занимавшегося дня, казался еще меньше.
— Так вот, если это ваше «потом» еще сложнее и вы собираетесь о многом сказать, — рассмеялся Пармен, подмигнув нам и прихлопнув себя по бедру, — так давайте уж лучше совсем поселимся в лесу, и чешите тогда себе вволю язык, сударь.
В строю там-сям раздался смех, и Пармен еще пуще закуражился:
— А правда, откуда ты взялся, парень?
Бучута молчал, низко опустив голову.
— Не проглотил ли ты случаем язык, а? Вчера в лесу небось так здорово плел турусы на колесах. Или, может, бережешь слова на завтра?
— Завтра меня уже не будет...
— Ишь как?! Уж не собрался ли умирать?
— Нет. Сегодня я уйду.
— Чего торопиться, сударь, — заблестели у Пармена глаза, — не пожалели бы нам на пользу еще двух-трех словечек...
— И то, что говорил, все, оказывается, впустую, все не в коня корм, — ответил Бучута. — Хотя тебя пока еще можно исправить.
— Да ну! Ишь ты как! Не хватало еще, чтобы ты меня исправлял... Ба! Кто это там?! — оторопел вдруг Пармен. — Нет, нет, не этот, а воон там, на горке... Вон таам, там, по ту сторону на склоне... Ух ты, никак это Тереза, люди добрые...
— Он, — подтвердил Папико.
— Чего-то, видать, зол, рвет и мечет. Глядь, как набычился. А это кто же с ним рядом?
— Шашиа, Кутубидзе.
— Вот так-так. В чем же, интересно, дело...
Теперь мы снова набрались страху, но это был уже другой страх — страх перед явным и зримым. Озлясь на кого-нибудь и войдя в раж, Тереза мог, под горячую руку, налететь на любого и так его отделать, что об этом хорошо помнили наши бока, которым не раз от него перепадало. И все это будто бы в шутку. Ничего себе, хороши шуточки... А сейчас он грозно сверкал глазами и сжал пальцы в такие огромные кулачищи, что мы было окаменели на месте, а когда немного очухались и собрались пуститься наутек, Тереза сделал один исполинский шаг, второй, третий и двинулся прямо к Бучуте (только этого бедняге недоставало). Подойдя вплотную к этому щупленькому человечку, он навис над ним всей своей устрашающей громадой.
— Я, значит, не высокий... да?!
— Нет, — послышалось в ответ: самого Бучуты уже не было видно, Тереза полностью его перекрыл. — Не высокий ты.
— Таак. А что же, какой я тогда?
— Просто длинный, — снова послышалось в ответ.
— И как он осмеливается, этот шибздик! — поразился Пармен. — Видать, совсем малохольный. Вот кого мы, оказывается, слушали...
— Почему-то все кретины и ненормальные должны собраться у нас, — с обидой проговорил Титико Глонти.
— Это оскорбление, Тереза! — прохрипел в спину Терезе Шашиа Кутубидзе.
— Так как, значит? — грозно спросил Тереза маленького Человека, расправив свои беспредельно широкие плечи.
— От правды не уйдешь, — донеслось до нас.
— Вы слышали, что он сказал? Слышали, ну?! — вылупил на нас глаза Тереза. — Теперь, двинь я его разок, он ведь копыта откинет, а меня ни за что укатают в Сибирь. Нужно мне это! Пшел вон отсюда, недоносок, уматывай, пока цел... — И в недоумении: — Ну?..
— На наших глазах происходило чудо — Терезу впервые осмелились обидеть!
Но не равнять же было себя отчаянному сорви-голове с подобным плюгавцем, о которого и руки марать стыдно. И Тереза, видать, собрался уходить, но...
— Никуда я не уйду, — услышали мы вдруг.
— Что-о? — не поверил своим ушам Тереза. — Не пойду, говорит? Уух, ты...
— Я сказал, и кончено.
— Это я тебя сейчас прикончу! — проревел Тереза, угрожающе приподняв плечи. — В порошок сотру, слышь ты...
— Сморчок, мелкота! — подсобил Шашиа.
— Слышь ты, сморчок, вот схвачу тебя сейчас и башкой о камни...
— А теперь, теперь мы посмотрим, кто зажимает пятачки и кто кого расплющит, как пятачок. А ну, давай-ка, Тереза, ну, Терезико!
— Раз дам по твоей поганой башке кулаком, она и развалится, как тыква.
— Заткнись, парень! — прикрикнул на него Самсон.
— Сам заткнись, будь ты батька или дядька!
— Прав отец! — выкрикнул Шашиа.
— Я вот схвачу вас с отцом обоих за шкирку и так стукану мордой о морду, что твой нос достанется ему, а его нос — тебе. Я тут никаких батек-дядек не знаю!
— Как ваше самочувствие, Тереза-батоно? — выступил вперед Пармен Двали. Но его мигом приткнули:
— Заглохни! Злой я...
— Ну, так давай, чего ты ждешь, брат! — подстрекнул его Шашиа Кутубидзе.
Тереза задумался. И вот тут-то, именно тогда, в тот день, я понял, откуда у Терезы бралось столько силы, — когда он думал, у него напрягались мышцы.
Подумал он так, подумал и говорит:
— Был бы хоть на человека похож, ну, еще да. А этого, только тронь пальцем, он и сковырнулся. А когда меня загонят в Сибирь, не ты ли мне будешь гостинцы туда посылать? — Сказал и отвернулся. И вдруг — мы ушам своим не поверили:
— Стой, трус! — прозвучало четко.
Это был голос Бучуты.
«Трус»! — вот как назвали Терезу.
— Чтоо? Что ты сказал? Что он сказал, говорю?!
— Остановись, хам, мурло!
— Чтооо?! — совсем обалдел Тереза. — Да я тебя сейчас пополам разорву, сопляк, гнида!
— Послушай меня, хорошенько послушай, — сказал ему Бучута. — Чтоб я мог наказать тебя, ты должен совершить какой-нибудь проступок, а нет, так извинись перед отцом и я все тебе прощу. Проси прощения у отца, а я лично на тебя не сержусь. Решай, как тебе будет лучше.
— Больше ничего?.. — скорчил презрительную рожу Тереза. — Я вот тебе сейчас так извинюсь по уху... — и занес руку.
— Ты мне зубы не заговаривай. Стало быть, извиняться не будешь, да?
— Ии...
— Нет, да?
— Еще чего?
— Тогда, если ты настоящий мужчина, соверши какой-нибудь проступок.
— Проступок? — Тереза глянул по сторонам, да вдруг как грохнет по плечу оказавшегося к нему ближе других человека, а, именно Шашию, что тот свалился чуть не замертво. — Вот!
— Не-ет, это чепуха, — нахмурился Бучута. — Шашиа — твой сторонник, и если ты его все же ударил, то явно только по глупости. За глупость же я лично никого не наказываю.
— А кто тут твою сторону держит...
— Папико, вот...
— Этот? — спросил Тереза с брезгливой гримасой. — Фиф, к такому прикоснуться рукой! К этому обалдую, фиф...
— Ооо, это уже по-настоящему со зла, это уже прямое оскорбление, — сказал Бучута, переступил два шага, подпрыгнул и — что это было, люди добрые! — врезал Терезе такую затрещину по харе!
— Ии... — приложил Тереза руку к щеке, — правда ударил?!
— Да, — сказал Шашиа, с трудом поднявшись на ноги. — Правда.
— Ии... — растерялся Тереза, — ииэ...
— Послушайте меня, — сказал Бучута, — и вникните в мои слова как следует. Вы можете вызвать меня на дуэль, и хотя я стреляю очень метко, тем не менее я возражаю против пистолетов. Как никак пуля есть пуля, и тут недалеко от беды.
— Ии... вырвалось у Терезы. — Кого ударил, а? Ну?!
— И поэтому мы будем драться равно доступным каждому средствами, то есть собственными руками. Согласны?!
Он говорил, будто сажал пуля в пулю.
— Ииэ... руками?
— Руками, да.
— Не надо, сынок, Бучута, — воскликнул Арджеванидзе, — убьет он тебя, право слово, убьет... Он же вырос на моих глазах, я знаю, что тебя ждет, не надо, оставь, сынок...
— А у вас, оказывается, доброе сердце, Самсон. Это — хорошо.
— Не надо, Бучута, парень, — пустился в уговоры и Пармен.
— Цыц, Пармен... — с улыбкой пригрозил ему Бучута.
— Он и правда разорвет тебя до пупа, — предостерег Титико Глонти.
— Выражайтесь прилично, — строго сказал Бучута и насупился. — Слова надо выбирать.
— Оставь, Бучута, не надо, — вступил в разговор и Чедиа. — Давид, правда, одолел Голиафа, но у него хоть была в руках праща, а ты на что рассчитываешь?!
Но Бучута сказал:
— У каждого из нас есть свой секрет. — И повернулся к Терезе:
— Ну, так начнем...
Оии, люди, что за история стряслась в Харалети, врагу, врагу своему не пожелаешь. Два титана — один по силе, другой по уверенности в себе — схватились друг с другом, и ведь должен же был кто-то из них оказаться побежденным, а это для нас, харалетцев, и, главное, для них самих, было непредставимо. Но когда Тереза, ненадолго призадумавшийся после твердых слов Бучуты, стянул через голову сорочку, мы, потеряв всякую надежду, увидели — что? — мы увидели бугорки, тропинки, холмы, растекающиеся ручейками синие жилки, каналы, канавки, и мало ли, мало ли еще что; а Бучута тем временем осторожно снял часы и попросил первого, кто попался ему на глаза, — а им как раз оказался я, — спрятать их до окончания схватки, после чего Пармен Двали подал знак, и в тот же миг откуда-то издали послышался оклик:
