Ознакомительная версия.
Лонгин спросил себя: «Проверяет ранимость моего национального чувства?» У него появилась бесхитростная улыбка, ибо чувство пребывало в покое. Оберлейтенант сказал:
– Мы, немцы, привыкли, что в нас видят разорителей. Но на сей раз мы спасли маленький мирный и сверх похвал мужественный народ финнов.
Лонгин услышал то, что до сего мига оставалось неизвестно ему, заверченному деятельной жизнью. Когда немецкие танковые клинья входили всё глубже в страну Советов, а именно 25 июня, советская авиация принялась засыпать бомбами Финляндию, которая не нападала на СССР. 2 июля 1941 Красная Армия перешла советско-финскую границу.
Это вторжение Сталин стал тайно готовить сразу же после окончания «зимней» войны с Финляндией 13 марта 1940, дабы со второй попытки добиться своего: обратить независимое государство в советскую республику. На сей раз был создан такой громадный перевес в силах, что отчаянные финны неминуемо должны были быть задавлены. Немцы же спутали планы Сталина, колосс СССР не оказался с Финляндией один на один, и небольшая финская армия разбила советские войска, выбросила их со своей земли, продолжая наступление (7).
Найзель признался Лонгину, как ему приятно, что финны наверняка благодарны немцам. Молодой человек хотел заметить, что Гитлер, нападая на СССР, вряд ли заботился о Финляндии, но хозяин опередил:
– Так определило Провидение! Немцам в этой ситуации дана роль спасителей – благодаря нам Красная Армия не топчет Финляндию, НКВД не расстреливает интеллигенцию, финнов не выбрасывают из их домов.
Лонгин подумал – сидящий перед ним немец сентиментален, ему свойственно чистоплюйство (не оттого ли, что его воспитали в дворянской России?), он вознаграждает себя за застарелый груз упрёков, под которым большинство его родичей вовсе не собираются гнуться.
Немцы кажутся Лонгину нацией богатых смельчаков, которые настолько уверены в превосходстве над всеми, что для них обычно приподнятое настроение (8).
Какая у солдат неотразимая молодцеватость благодаря засученным рукавам!
А офицеры, конечно, и родились с той походкой гимнастов, с той непринуждённой статью, блеском выправки, которые вселяют тоску приниженности в советского человека.
И если ты в силах, ты учишься восхищаться всем немецким без зависти, начиная с горделивого властного немецкого языка. Тебе нравятся мужественные голоса немцев, нравятся их форма, оружие, их тминная водка и консервированная, в банках, колбаса, их техника – всюду проезжающие мотоциклы с пулемётами на люльках, амфибии и приземистые вездеходы Порше: когда их видишь на болотистой местности, они кажутся стремительно плывущими по траве лодками. А высокие стройные германские кони – смешно сравнивать с ними беспородных советскими лошадёнок.
Уютно побулькивал самовар, хозяин поднёс к губам чашку дымящегося чая – Густав Александрович Найзель, который, не будь первой мировой войны и переворота всего бытия, счастливо жил бы в России с её благополучно сохранившимися усадьбами, монастырями, часовнями.
– Вы явный оптимист, – обратился он к молодому человеку, – и мне хочется услышать от вас – каким вы видите будущее русского народа?
«Если ты любишь свой народ и желаешь ему процветания, то почему я должен верить, что мой достоин того же?» – задал себе вопрос Лонгин, думая об ответе, который понравился бы собеседнику.
– Лучше бы мне вас послушать. У вас опыт, а у меня только пожелания, – промолвил гость.
Густав Александрович оказался расположен поделиться накопившимися мыслями. Я мечтаю, сказал он, чтобы русские крестьяне и рабочие стали благодарны немцам за спасение, как финны. В прошлую войну германские войска были в Крыму, в Ростове-на-Дону, в Батуми, всюду свергая диктатуру коммунистов. Если мы и теперь будем там же, народ, которому пришлось так пострадать от коммунистов, изгонит их изо всех уголков страны, и Россия может стать союзником Германии, её надёжным другом.
Найзель долил гостю чаю и, понизив голос, сказал:
– Но в Германии сегодня культивируют высокомерие к другим народам, нацисты считают заразой симпатии, которые испытываем к России мы, немцы, родившиеся в ней, – он нахмурил кустистые брови. – А что за симпатиями? Дань нашему общему германо-русскому прошлому, гордость за сделанное немцами в России.
Представляю, продолжил он, как мало вам известно о немцах в России-монархии. Они составляли костяк государства, были дипломатами, генералами, градоначальниками, судьями, чинами полиции, казачьими атаманами – службисты, преданные престолу. Его с 1762 года занимали цари-самодержцы германской династии фон Гольштейн-Готторпов и немудрено, что они находили опору в земляках и вообще в европейцах.
– Пётр Третий происходил из Голштинского Дома, – вставил Лонгин о факте, с которым был ознакомлен, правда, без должных выводов, на школьном уроке истории, и добавил, что о преобладании немцев среди царских генералов ему рассказывал старший брат. И ещё молодой человек слышал: из деревни, где он родился, возили молоть зерно на паровую мельницу богача-немца. А что до династии, то разве русские цари были не Романовы?
Густав Александрович взялся за объяснение вопросов, к которым не мог быть равнодушен.
У Петра Великого остался единственный наследник мужского пола внук Пётр. Он умер в 1730 году и с ним оборвалась мужская линия Романовых. Были у Петра Великого и две дочери: Анна и Елизавета. Анна вышла замуж за герцога Карла Фридриха фон Гольштейн-Готторпа, в старом добром германском городе Киле родила Карла Петера Ульриха и вскоре умерла от родильной горячки. Вдовец не оказался долгожителем: покинул бренный мир, когда Карлу Петеру Ульриху исполнилось одиннадцать лет. И вот он, государь Гольштейна, в 1762 году был объявлен русским царём Петром Фёдоровичем Романовым. Жена Карла Петера Ульриха, немецкая принцесса, стала Екатериной Второй.
– В историю она вошла как Екатерина Великая. Время её правления помнят как «золотой век», – произнёс Густав Александрович растроганно. – Русские признали полную ничем не ограниченную власть над собой новой династии, называя её династией Романовых.
Власть, по выражению Найзеля, должна была приносить и приносила свои плоды. Уже Пётр Фёдорович, или Пётр Третий, изменил решающим образом русское государство. В нём дворяне обязаны были служить – и лишь при этом условии они владели землёй и крепостными крестьянами. Пётр Третий освободил дворян от службы, сохранив за ними землю и крепостных. Отныне дворяне могли праздно, за счёт крестьян, жить где им по душе: в своих поместьях, в столице или за границей.
– Представляете, как это сказалось на Германии, в то время раздробленной на маленькие государства? – Найзель не без самодовольства увидел, что этим вопросом поставил Лонгина в тупик.
Молодой человек отправил в рот ложку варенья, отхлебнул чая, понимая, что хозяину не терпится самому дать ответ.
– Рабочие места! – сказал тот.
Лонгин догадался, в то время как Найзель говорил: в маленьких государствах из-за нехватки средств не могло число должностей расти так быстро, как появлялись на свет дети чиновников. Детей воспитывали в экономии и строгости, они с усердием учились, верили в свои силы, жаждали приложить их – а сделать это на родине было негде. И самые предприимчивые отправлялись в восточную страну, столь обширную, что в ней хватало должностей для иноземцев.
Они находили службу и до Петра Великого, который вовсю открыл европейцам дорогу в свою империю. Но уж после того как Пётр Третий освободил от службы русских дворян, вакансий стало более, чем летом птичьих гнёзд на берегах северных морей.
Брошенные рабочие места везде и всюду ждали честолюбивых людей, пусть на первых порах кое-как говорящих по-русски. С Запада в Российскую империю ехали и шли будущие губернаторы, прокуроры, смотрители больниц и тюрем, начальники прочих рангов, военные высших чинов и не очень, инженеры, плыли мореходы.
Густав Александрович вспоминал сказанное о немцах Пушкиным, Гоголем, Тургеневым, Толстым, другими русскими писателями. Вдоволь напившийся чая с вареньем гость восхищался его памятью, вобравшей столько подтверждений той мысли, что Россия, как писал германский учёный Арнольд Руге, представляла собой неустроенный материал, обработкой которого немцы создали её великую силу, красоту и славу.
Чаепития у Найзеля, когда Лонгин узнавал о германском влиянии на Россию, случались снова и снова. Молодой предприниматель немало изумился факту: немцев в империи стало так много, что без них не обходилось ни одно идейное течение, даже то, согласно которому роль их была вредоносна. Член Арзамасского кружка друг Пушкина немец Филипп Вигель написал трактат о России, захваченной германским племенем. А сколько им досталось от Герцена, у которого мать была немка Луиза Гаак.
Ознакомительная версия.
