— Но ты и в самом деле скотина.
— И все же с детьми я не связываюсь.
— Удивляюсь. И никогда не связывался?
— Никогда.
Ощущая мой хмурый, грозный тон, Ванда не настаивает на продолжении этой темы, тем более что нам подают заказанное. Идеальные зубки Ванды с радостью вонзаются в мясо.
— Давид. Давид Каресян. Я знакомил тебя с ним?
— Я ведь не жена твоя. Ты несколько раз упоминал о нем.
— Моя жена тоже с ним незнакома. Его убили.
Ванда продолжат жевать, отпивает глоток вина.
— Кто убил?
Пожимаю плечами.
— Вкололи смертельную дозу героина.
— Кто знает, может, это и не такая уж страшная смерть.
— Дело в том, что я тоже рискую.
Она никак не реагирует на мои слова.
— Не веришь?
— Кино, с тех пор как я тебя знаю, ты всегда говоришь, что тебя убьют.
— На этот раз меня и в самом деле могли убить, как и Давида.
— Не знаю, что и сказать тебе. Я в самом деле не всегда понимаю, когда ты говоришь серьезно, а когда дурачишься. Но ты сам виноват.
— Попробуй представить. Мы с Давидом знаем имена некоторых крупных поставщиков наркотиков. Естественно, что они хотят заставить нас замолчать.
Ванда качает головой:
— Может, это и так, но поверь мне, не стоит прибегать к подобным устрашениям, лишь бы выглядеть интересно, лишь бы тебя больше ценили. Знаешь, что ты такое, Кино, — не слишком уверенный в себе человек.
Это замечание задевает меня.
— Ванда, знаешь, ты иногда бываешь даже умна.
— Все думаю, как мне следует одеться на твои похороны. Только не говори, что я должна явиться голой.
— Я не пошел на похороны Давида. Наверное, там никого и не было. Был только он один.
— Ты чудовище. Никого не уважаешь.
— Закончила? Не дождусь, когда смогу уйти отсюда.
Ванда живет в районе Париоли. Квартирка у нее крохотная, чуть больше почтовой марки. Однокомнатная, на первом этаже, нарядная, устланная ковролином, с крохотной кухней и ванной. Я принимаю участие в ее содержании, и это весьма обременительно для меня.
Помогаю ей превратить диван в кровать — в кровать, которая занимает почти все пространство комнаты.
Ванда любит долгие преамбулы.
— Ну подожди еще, — просит она, когда я хочу улечься на нее.
Ее возбуждает собственная юная нагота, вызывает эйфорию.
— Нравлюсь тебе?
— Ну конечно, Ванда. Конечно нравишься.
— А как?
— Не знаю. Очень.
— Ну что ты за журналист такой? Ничего не умеешь выразить как надо. Смотри, какие груди, какие круглые.
— Угу.
— Подожди, ну куда ты спешишь? А какие у меня соски?
— Самые прекрасные на свете.
— А бедра? Не слишком ли полные?
— Годятся и такие. Раздвинь.
— Кино, ну почему тебя еще надо учить, как заниматься сексом? Разве ты не знаешь, что это делают вдвоем?
— Наверное, потому, что поздно начал заниматься им.
— Сюда! Поцелуй меня сюда! — Она подставляет пупок. — Еще…
Она выгибается, чтобы я положил подушку ей под поясницу, наконец мне удается войти в нее. Тут она всегда начинает как бы постанывать. Теперь уже хочется поговорить мне.
— Скажи, что любишь заниматься сексом со мной.
— Да, да, люблю, — отвечает она с закрытыми глазами.
— Ты должна сказать, что очень любишь.
— Очень люблю!
— Скажи, что я лучше всех мужчин.
— Лучше всех мужчин.
— Это неправда.
— Перестань, дурак.
Наш диалог делается все труднее.
— Ванда, скажт, что любишь меня.
— Люблю.
— Повтори.
— Люблю тебя.
— Скажи, что не можешь обойтись без меня.
Она издает приглушенный возглас, начинает неистово метаться. Хватит, у меня больше нет сил.
Memow остановился на несколько секунд. Потом медленно вывел только одно слово:
Оргазм.
Аликино задал вопрос:
Что можешь сказать мне об оргазме?
Оргазм есть оргазм.
Аликино не повторил вопрос. Компьютер продолжил свою работу.
Некоторое время мы лежим в прострации и отчуждении. Затем Ванда высвобождает свое тело и переворачивается на живот рядом со мной.
— Кино, а ты знаешь, теперь и в театре раздеваются на сцене.
— Я никогда не хожу в театр.
— Ну и я тоже, если на то пошло.
— Что же ты за актриса такая, если никогда не бываешь в театре?
Она не отвечает. Я ласкаю ее ягодицы.
— Повернись. Хочу видеть тебя спереди.
— Кофе не хочешь?
— Я знал, что спросишь об этом. Нет, не хочу.
— Сколько чашек выпиваешь за день?
— Много.
— Тебе вредно. — Изображая маленькую девочку, она покровительственно говорит: — В твоем возрасте вредно пить, вредно курить и вредно женщин любить.
Между тем она поднялась и села подле меня, скрестив ноги, так что ее гениталии оказались у меня прямо перед глазами. Протягиваю руку и ласкаю их, теребя каштановые волосы на лобке.
— Ты просто зациклился, Кино. Секс — это для тебя не столько удовольствие, сколько мучение. — Тяну прядку волос. — Ай!… Это всегда так было?
Я утвердительно киваю.
— Даже когда занимаешься любовью, все равно чувствуется, что ты не уверен в себе.
— Теперь ты про эту мою неуверенность будешь вспоминать при каждом удобном случае, что бы я ни делал.
— Но это же верно. Ты занимаешься сексом словно для того, чтобы доказать в первую очередь самому себе, что еще чего-то стоишь, что ты молодец.
— Хорошо, тогда давай еще разок.
Она соглашается без особого восторга. Я снова лежу на ней.
— Помоги мне.
Она протягивает руку и теребит мой еще вялый член.
— Видишь? Зачем же тебе делать это через силу?
— Прекрати, лучше действуй.
Опытной рукой она начинает стимулировать меня.
— Ну скажи еще что-нибудь… скажи мне, что я свинья.
— Ты свинья.
— Развратник… А ты — проститутка. Разве не проститутка?
— Я — проститутка.
Я чувствую некоторую эрекцию.
— Мы с тобой настоящие подонки.
— Угу…
— Я — мерзкий подонок. Я — продажный Иуда. Скажи мне это. Скажи!
— Ты… — продажный Иуда.
— Вот… Еще…
— Ты — продажный Иуда.
Нет, всего этого недостаточно. Эрекция затухает.
Смирившись, усталый, ложусь рядом с ней. Мне трудно дышать, жутко раздражает ее попытка успокоить меня ласками.
— Становлюсь импотентом.
— Да нет, это нормально.
— В шестьдесят лет нормально, да? Что ты об этом знаешь? Пойди поищи себе какого-нибудь юнца.
Начинаю одеваться.
— Что ты делаешь?
— Одеваюсь. Разве не видишь?
— Не останешься на ночь?
— Четыре часа, проведенные с тобой, целый вечер, я бы сказал, — это для меня предел. Тебе не кажется?
Она не реагирует. Продолжает смотреть на меня, пока заканчиваю одеваться. Достаю из бумажника все деньги, какие в нем есть, триста тысяч лир, и высыпаю их на кровать:
— Это мой искренний вклад.
Ванда плачет.
— Дерьмо. Никак не мог обойтись без своей обычной сцены?
— А ты смотри! Ты ведь актриса.
— Пошел к дьяволу, идиот! Не ищи меня больше!
— Молодчина. И ты тоже знаешь свою роль наизусть.
Чтобы размять ноги, Аликино прошел к телефону позвонить миссис Молли. Ее голос сразу же приобрел тональность озабоченности.
— Это действительно вы, мистер Маскаро?
— Хочу предупредить вас, что со мной все в порядке. Занят по работе.
— Я была очень обеспокоена. И даже сказала об этом мистеру Холлу. Я сказала ему: «Куда же подевался мистер Маскаро?»
— Надеюсь, вы не звонили в полицию?
— Я как раз собиралась это сделать. А у вас в самом деле все в порядке?
— В полном порядке. Почта была?
