Ильза Айхингер - Великая надежда

«Да, — во второй раз сказала ночь. — Да», — нетерпеливо сказала она, потому что над крышами, торжествуя победу, уже вставало утро. Бабушкин нос торчал, заострившись, щеки ввалились. Сама Смерть искусно нанесла последние удары резцом и стерла то, что стиралось. Эллен распахнула глаза, она шевелила руками, словно что-то лепила, словно могла вырвать у сумерек то слово, которое разбудит бабушку. Сжавшись, словно перед прыжком, она лежала в изножье кровати и стыла в тишине, в молчаливой готовности.

Рубашка на бабушке порвалась, одеяло было сброшено. От ночи осталась только тень в складках одеяла.

— Бабушка, что ты ищешь? Бабушка, ты хочешь жить?

Из-за какого-то маленького движения у ночника ослабел контакт, свет погас. Голова умирающей еще раз дернулась назад перед приближающейся темнотой, тело приподнялось. Эллен подскочила, схватила полупустой стакан. Не хватало всего трех глотков. Остаток воды она вылила на бледный угловатый лоб, на шею и грудь, в неподвижные подушки, и, когда послышался еще один, последний хрип, сказала: — Бабушка, благословляю тебя во имя Отца и Сына и Святого Духа, аминь.

Ночь опустилась на руки дню.

В ту ночь маленький отчаявшийся дезертир пришел домой около двух часов, а утром его арестовали.

За три минуты до отправления поезда машинист забыл, куда ехать. Он сорвал с себя китель, сдвинул фуражку на затылок и стер пот со лба. Соскочил на землю, пробежал немного вперед. Остановился, развел руками и медленно пошел назад. При этом он громко разговаривал сам с собой. Он должен вспомнить, вот именно, он должен вспомнить. В темноте, за лучом прожектора. Там она лежит, спрятанная, — цель назначения, вот и лежала бы, пока поезда с людьми летят сквозь тьму и никому не приходит в голову выключить прожектора и немного пройтись в одиночестве. Там она должна бы лежать, тихая и неподвижная, перед их безумием, там должна была бы она лежать, пока они считают своей великой, светлой целью унылые, затемненные станции, пока у них вместо мудрости — имена, пока они пускаются в объезды, чтобы избежать узловой станции, которая расположена посредине, пока они путают отправление и прибытие, пока то, пока се… но было уже слишком поздно.

Времени больше не оставалось, Господи, нет больше времени! До отправления три минуты.

Почему вы так спешите? Идите сюда, выходите из вагонов, помогите мне сообразить. Цель, цель.

Но поезд был товарный, эшелон с боеприпасами, поезд, обязанный доставлять на фронт оружие, а оружие из вагонов не выйдет. Машинист в отчаянии бегал вдоль поезда. Не выходите? Почему? Не хотите. Лучше на фронт. Где фронт? Фронт там, где вы проклинаете цель, фронт вечен, фронт везде, фронт здесь. Человек задыхался. Один из кочегаров изумленно глянул ему вслед.

— Не уезжайте, не уезжайте, — прошептал машинист и снова повернул назад, — вы не покорите ее своими колесами, она всегда останется так же далеко. Мошенничество. Вы перегоните вагоны через всю страну и обратно, вокруг земли и обратно, и это будет передвижка вагонов и ничего больше. Туда и обратно, туда и обратно, имена, имена, и ничего кроме. Новые вагоны будут прицеплены, а старые вы отцепите, а когда стемнеет, вы начнете стрелять, и все ваши границы будут называться фронтом. Имена, и ничего больше, и ни одно из них не попадает в самую точку. И я должен вам помогать? Нет, не буду я больше вам помогать. Довольно я уже поездил по этому перегону, взад и вперед, взад и вперед, все это вместе — надувательство, пасьянс, времяпрепровождение для тех, кому скучно, а мне не скучно. Я найду цель. Три минуты опоздания легко наверстать. Опоздание длиной в целую жизнь — послушайте, это намного хуже.

— Эй, — испуганно закричал начальник станции, — куда вы бежите? — С сигнальным флажком в руке он большими шагами помчался следом.

— Куда мы едем? — крикнул машинист, обернувшись назад, и удвоил скорость. — Вы знаете, куда мы, собственно, едем?

Он снова попытался пересечь луч прожектора, за которым пряталась цель.

— Стой! — закричал начальник станции. — Стоять сейчас же! Куда вы бежите?

— Куда мы едем?

— Силы небесные! — задохнулся от испуга начальник станции.

— Да, — засмеялся машинист и в восторге остановился, — вот видите, я тоже это подумал. Потому я и вышел из поезда. Пешком, думается мне, выйдет быстрее. Нам нужно найти новый перегон, нужно построить новый перегон, такой, по которому еще никто не ездил, перегон без конечной станции, перегон, ведущий к цели.

— Эй! — в ужасе вскричал начальник станции, схватил его за рукав, стал дергать туда-сюда и успокаивающе похлопывать жезлом по его тощим плечам. — Придите в себя!

— Сами придите в себя, — воинственно огрызнулся машинист, как будто и речи не могло идти о том, что господин начальник станции находится в себе или где-то неподалеку от себя. — Куда мы едем?

— На северо-восток, — в изнеможении ответил начальник станции, — на фронт. — И назвал маленький городок, местечко; название было длинное, серьезное, и начальник станции произнес его неправильно.

Машинист замотал головой. Он совершенно ничего не помнил. Он, как ересь, отмел от себя все воспоминания — воспоминания обо всех этих названиях и сигналах, обо всем, что лежало вне света, вне круга, очерченного лучом прожектора. Огромное забвение вошло в него, как совсем свежее воспоминание.

— Это важно, — возмущенно крикнул начальник станции, — это чудовищно важно, слышите? Оружие, оружие, оружие! Оружие для фронта — это будет стоить вам головы!

Но машинист не двинулся с места и затряс головой, как будто она не очень крепко сидела на плечах, как будто головы ему, в общем, не жалко — лишь бы только это не стоило ему сердца. Оказалось, что никак нельзя объяснить ему в его плачевном состоянии, какую важность представляют двадцать орудий и в этой связи три минуты, потому что в эту связь он больше не верил.

— Отправляйте поезд! — вне себя крикнул начальник станции, поднял флажок и ударил им машиниста в лоб. — Отправляйте поезд! На помощь, на помощь! — Он бушевал и топал ногами. — На помощь! — Он так кричал, словно щуплый машинист по меньшей мере располагал своим собственным орудием и твердо намеревался немедленно выстрелить и отправить начальника вместо снаряда на луну, туда, где совсем пустынно, где нет ни названий населенных пунктов, ни флажков и где есть время для раздумий. Однако согласно служебным представлениям это и было хуже всего, что только могло произойти. Никакого расписания и никакого свистка в левом верхнем кармане, никаких инструкций. Только не на луну, ради всего святого, только не на небеса! Начальник станции кричал как бешеный. Машинист не шелохнулся.

От здания станции бежали люди. Они тоже кричали и возбужденно махали руками.

— Идите же! — торопил начальник станции, — если вы сейчас пойдете, я вас не выдам.

— Выдать можно только то, что сам знаешь, — равнодушно откликнулся машинист.

— Я буду действовать так, словно ничего не было, — устало объяснил начальник станции.

— Вы всегда так действуете, — сказал машинист. Он хотел еще что-то добавить, но они его уже схватили и злобно потащили назад, к паровозу. Они лезли ему в душу с вопросами и сорвали у него с головы фуражку.

— С ума сошел, что ли?

— Да, — ответил он, — или еще с чего-нибудь, — и ему удалось поднять с земли фуражку. Он остановился и стал ее чистить. Они угрожали ему и толкали в спину. Растерянные, стояли они полукругом у паровоза.

Кочегар свесился со своего мостика. Он громко смеялся.

— Полицию! — бушевал начальник станции. — Сообщите в полицию! Немедленно!

— Великая мобилизация, — сказал машинист. Кочегар засмеялся еще громче.

— Охрана! Где полицейский патруль? — задыхался начальник станции.

— Невозможно найти. — Голос кочегара потерял равновесие. Машинист весело поддакнул.

— Расстрелять! Тебя расстреляют на открытом перегоне!

Над машинистом вновь взметнулись кулаки.

— Все ваши перегоны открытые, — сказал он. — Разве мы теперь не на открытом перегоне и разве нам не предстоит вернуться на открытый перегон?

Кочегар примолк.

— Все ваши перегоны — открытые, — пробормотал машинист, изо всех сил вытаращил глаза, опустил руки и пристально посмотрел вдаль поверх голов.

Начальник станции туже обдернул на себе китель: — К счастью, у нас есть наручники, есть зеленые фургоны с зарешеченными окошками и стены с колючей проволокой. — Его голос радостно задрожал. — И есть виселицы, и эшафоты, и инструкции, и…

— И есть ад! — угрожающе крикнула из-за вагона Эллен, — и есть машинисты, которые не знают, куда едут! Запечатанный конверт — и все. Не очень-то радуйтесь! Не уезжай, не уезжай, пока не узнаешь куда!

Она спрыгнула на землю. Дежурные полицейские затравленно суетились вокруг нее. Безмолвно застыл поезд.