Мне рекомендовано эти годы забыть.
Я живу во Всеволожске, вместе с отцом-инвалидом, у которого скончалась вторая жена. У меня есть отец. Он инвалид.
Иногда мы играем в скрэббл, а по-нашему – в «Эрудит». Мой отец почти не ходит, но память у него не хуже моей.
В Санкт-Петербург я попал за долгое время впервые. Мне рекомендовано сюда не попадать.
Я сожалею, что так получилось. Я не хотел ее убивать. Моя большая вина.
Но как мне кому объяснить, как я, по сути, Тамару любил?! Кто любил хоть кого-нибудь, тот поймет. У нее была масса достоинств. Я не хотел. Но и она. Ей не надо было. Зачем? При таком избытке достоинств и такое сказать! Нельзя же быть непроходимой дурой. Нельзя! Дура. Такое сказать! Нет, просто дура! Дура, дура, тебе говорю!
Официант принес счет в элегантной папочке на крохотном металлическом подносике. Берг, прикинув сдачу и будущие чаевые, положил в папочку зеленую купюру с готическим мостом и второй раз за эту минуту посмотрел на часы. Вероятно, официант решил, что посетитель торопится, но, если бы он действительно спешил, не стал бы, наверное, пить чашечку кофе более часа. Лицо Берга выражало досаду, быть может, растерянность, но отнюдь не нетерпение: он теперь сам не знал, куда и зачем пойдет. Просто пора уходить – встреча не состоялась. Ждать дальше было бессмысленно.
В этот момент и подошла к его столику рыжеволосая мадам, – минут двадцать назад ей уже довелось быть замеченной Бергом. Тогда ему бросилось в глаза необычное выражение лица – что, собственно, и отличало ее от других посетителей кафе, – какое-то восторженно-блаженное, словно ей что-то мерещилось чрезвычайно возвышенное и приятное; она одна сидела за столом, вот так улыбалась и бессмысленно водила пальцем по краю фужера, наполовину наполненного красным вином. В ней не угадывалось ничего специфически русского, но Берг почему-то решил, что наверняка русская, и, потеряв к ней интерес, отвернулся, чтобы больше не смотреть в ее сторону и не думать о ней. Теперь, услышав «Привет!», Берг несколько напрягся, сразу осознав, что зацепил ее взглядом тогда не случайно. Берг не был любителем встреч с прошлым. Время от времени он начинал жизнь с белого листа, не озадачивая себя подробной и долгой памятью.
– Так и думала, прилечу в Париж и кого-нибудь встречу. Можно? – присела к нему за стол.
Берг не знал, что говорить, поэтому так сказал, будто то имело значение:
– Едва не ушел.
– Здорово, – сказала она, широко улыбаясь. – Сколько же лет прошло? Десять, двенадцать?
Подсказка.
Но… Десять-двенадцать – это эпоха. Две эпохи. В масштабах берговских сроков десять-двенадцать – это позапрошлая жизнь.
Он не стал врать: «Ты совсем не изменилась», – он сдержался. Но, если бы так сказал, она бы поверила. Он видел, что она знает, что выглядит молодо – моложе, чем есть. И видел, что знает, что ее невозможно не помнить – как бы давно и в чьей бы жизни она ни мелькала.
Но она, по-видимому, не знала, а если знала, забыла, особенность Берга, доставлявшую ему множество неудобств, – его, как он сам считал, патологическое неумение запоминать лица. Это друзья-художники Берга были способны запоминать раз увиденное лицо едва ли не на всю оставшуюся жизнь, он же со своей стороны обладал другой профессиональной способностью (увы, в быту не дававшей ему никаких преференций) – держать в голове номера страниц, даты, формулировки, цитаты. Он мог почти дословно повторить свою же прошлогоднюю статью, но он забывал имена людей едва ли не в момент знакомства с ними, точнее, он просто не утруждал себя необходимостью запоминать их. Это можно было бы назвать безразличием к окружающим, а можно было назвать свойством головы. Такая у него голова. Имена из библиографических указателей он запоминал легко и надолго.
– Одно плохо в Париже, негде покурить по-человечески. А так здорово. Ты здесь живешь?
Вся сияет, и блеск в глазах. Пишите, господа художники, портрет счастливого человека.
– Не совсем, – ответил Берг.
Он по опыту знал, что если вспомнить имя, вспомнится все остальное.
– Слушай, – сказала она, – я тебе точно не помешала?
И он вспомнил – не имя еще, а то, что имя у нее было – в смысле было и есть – с прибамбасинкой, нестандартное. Типа Гертруды или даже Лукерии.
– А давай что-нибудь съедим, – неожиданно предложила его новоявленная визави, – съедим и выпьем. Тут подают какие-то невероятные устрицы. Или вот – хочешь улиток? Я плачу. Только без предрассудков, пожалуйста. У меня куча денег, и я просто обязана их все потратить в Париже.
Здрасьте-приехали – с какой еще стати она должна за него платить? От угощений Берг отказался категорически.
– Нет, ты должен обязательно что-нибудь выпить. Какого-нибудь элитного коньяка.
– Я не пью.
– Как не пьешь?
– Совсем не пью.
– Вот это да. И давно ты не пьешь?
– Около года.
– Ничего себе. Кто бы мог подумать. Помнишь, купались в фонтане?
– В пруду, – сказал Берг.
Она твердо сказала:
– В фонтане.
Он помнил, что не в фонтане, хотя плохо помнил, с кем и при каких обстоятельствах, и до какой степени коллективно, но если где, то только не в фонтане, хотя какая разница, пусть в фонтане будет. Но был пруд.
Он сказал:
– Ты на меня не смотри, хочешь, выпей и что-нибудь съешь.
Сами по себе купания где бы то ни было, равно как и походы по крышам, ни к чему особенному не отсылали – мало ли что вспомнится из того, что забылось. Молодые были, безбашенные.
– Я, пожалуй, еще бокал «Шато Жискур», если это тебя не будет смущать.
Она заказала бокал «Шато Жискур» на не вполне чистом английском, а когда Берг подтвердил, что отказывается даже от кофе (сколько ж можно), опять же по-английски, в присутствии официанта, сказала Бергу, что он не прав. Потом произнесла: «Минуточку», – и ушла в туалет.
У Берга был метод, он его сам придумал. Надо в уме повторять алфавит и на каждую букву вспоминать имена. Их на самом деле не много. Имен. (А букв еще меньше.) Обычно срабатывает.
А – Анна, Алена, Алина, Арина, Аглая… Б – Броня, Бэлла… В – Валя, Варя, Вика, еще Василиса… Г – Галина, Генриетта…
Сработало на И:
Ира, Инга, Илона – тут и щелкнуло в голове: Инна!
Инна. Инесса.
Гора с плеч.
Припоминание обрело хотя и смутные, но все ж очертания. Даже стали припоминаться детали контекста – имена пары-другой персонажей одного из тех необязательных кружков, с которыми в разное время пересекался главный круг знакомых Берга, – круг, в центре которого был готов Берг представить себя.
Берга иногда удивляло, что знакомству с ним некоторые люди придавали значение. Ничего лестного в том он для себя не находил. Было бы лучше, если бы его забывали вовремя.
Инесса вернулась.
– Короче говоря, – сказала Инесса, – с Юрочкой все покончено. Ты, наверное, не помнишь Юрочку?
Кого-кого, а уж Юрочку помнить он тем более не обязан.
– Мы потом с ним поженились. А теперь все. Четыре года прожили вместе.
Берг не хотел думать о Юрочке, но в памяти замерцал один кандидат на Юрочкину роль. Личность совершенно бесцветная. Берг даже удивился, что в его памяти способен себя обнаружить столь бесцветный персонаж.
– Здорово, – сказала Инесса, отняв от губ бокал вина, – просто счастье какое-то, там у окна сидел Хемингуэй, писал роман, представляешь?
– Тут многие побывали, – сказал Берг.
– Я все простить могла бы ему, всех любовниц, все измены, но Париж, Париж я ему никогда не прощу!.. Он меня ведь три года за нос водил. Ездил в Париж будто бы в командировки, иногда и в командировки, но не всегда!.. Больше всего он, знаешь, чего боялся? Чтобы я в Париж не сунулась. И правильно боялся. Тут у нас достаточно общих знакомых, все бы сразу раскрылось. Да ты и сам ее знаешь.
– Думаю, что нет, – сказал Берг.
– Ладно бы я из квартиры не вылезала, я ж по миру поездила! Я в Гонконге была. В Египте была. Даже в Новой Зеландии была. В Европе где только не была. Италию всю объездила – Милан, Венеция, Флоренция, Рим… А в Париже никогда не была. Только теперь вот. Не поверишь, я первый раз в Париже. Это он, это он меня от Парижа отговаривал. Это он мне про Париж гадости рассказывал. Ты можешь поверить в то, что я в то поверила?
– В то? – переспросил Берг.
– В то, что Париж – грязный скучный городишко?! Не можешь?
– Могу ли я поверить, что ты поверила, что Париж грязный скучный городишко? – сформулировал Берг вопрос, не будучи уверенным, что именно на него от него ждут ответа.
– Я сама не могу поверить, а я ж поверила!
Бергу стало интересно. Спешить ему было некуда.
– Я ж с детства знала, что Париж это Париж. Что Париж это всегда ого-го. А тут – поверила. Сволочь мой Юрочка, вот что я тебе скажу. Ты помнишь Веронику? Ну, лупоглазенькую?…
Напряг память.
– Ну, как же не помнишь, она еще с Голоноговым была…
– Господи, да я и Головоногова не помню! – воскликнул Берг.
