– Вот! – сказал Берг.
Берг встал.
Маша увидела его и устремилась к нему, едва не натыкаясь на другие столики.
– Я не перевела часы!.. По московскому как раз вовремя!..
– Два часа разницы, – пояснил Берг персонально для Инны.
Инна кивнула, изобразив улыбку понимания.
Берг взялся знакомить.
– Маша, – сказал он Инессе. – Инна, – сказал он Маше. – Когда-то мы с Инессой варились в одном котле у Слободского.
– У какого Слободского варились вы с Инессой? – спросила Инна, как если бы она была Машей (Маша сумела вопрос не задать).
– В студии Слободского, – сказал Берг, приподняв брови. – Или нет?
– Леша, меня зовут Надя, – сказала, стало быть, и не Инна вовсе, а Надя. – Ты меня с кем-то перепутал.
– Леша? – переспросила Маша.
Берг смотрел в глаза Наде, что не мешало ему замечать, как стреляет взглядами по их лицам ничего не понимающая Маша, – а собственно, что тут сравнивать? – одинаково недоумевают оба, Надя и Берг, разве что с той, может быть, разницей, что Берг (кажется ему) уже обо всем догадался.
– Я Борис, – сказал Берг.
Немая сцена длилась недолго, – громко воскликнув «о боже!», Надежда ударила по лбу себя и, словно запустившись от этого удара, начала громко, даже очень громко смеяться. Но это был не совсем хохот, это был смех, спазматический смех, надрывный, временами захлебывающийся, – тушь мгновенно размазалась по лицу.
Берг тоже смеялся, но без слез.
Маша и хотела бы посмеяться, но не могла, – она дипломатично улыбалась, как улыбаются в расчете на будущие объяснения.
– Это ничего, это пусть, – Надя наконец смогла говорить. – Какая разница. Ерунда. Надо обязательно отметить знакомство. У меня в номере «Жан Дюсу»… Или нет!.. Это потом. Машенька, вы первый раз в Париже? Давайте для начала что-нибудь посетим. Вот что, Боря, можно успеть в Катакомбы. Или в Центр Жоржа Помпиду, например. А вечером – в «Мулен Руж». Не знаю, туда заказывают билеты или как?… В Гранд Гиньоль, если хотите… Вот куда – в Гранд Гиньоль!..
– Извини, – сказал Берг.
У Берга с Машей были другие планы.
Попрощавшись, они ушли.
1
Есть истории, которые лучше вообще не рассказывать. Тем более, если знаешь конец. Во-первых, небезопасно, во-вторых, могут не так понять. Могут вообще не понять. А могут понять, но не те, кому надо. Правда, под Новый год некоторые такого рода истории обнаруживают способность восприниматься вполне адекватно, на них даже появляется недолгосрочный спрос, например, как на ту, что хотел рассказать некто Фомич о писателе Тургеневе, если я это правильно понял… Только я сейчас не о Тургеневе и не о таинственном Фомиче (о котором знать ничего не знаю), а о вполне реально представленном в нашей повседневности человеке, зовут его Судаков Евгений Валерьевич.
Судаков был менеджером по персоналу, фирма, в которой он работал, процветала. Все у него было хорошо, все ему удавалось. Здоровьем он отличался отменным, не курил, пил в меру, пользовался зубной пастой, рекомендованной лучшими стоматологами. В будущее смотрел с оптимизмом. Как-то раз (дело было в конце декабря) лежал Судаков на диване и от нечего делать крутил ручку старого радиоприемника. Жена его и дочь в этот вечер осуществляли решительный шопинг, результатом чего быть обещал, как он догадывался, новогодний подарок, возможно, Большой Словарь Афоризмов на 64 тысячи единиц. Он ценил мудрость, а также – краткость и точность. Он представлял, как жена и дочь скоро придут с мороза и как будет жена отвлекать его разговорами, чтобы дочь с увесистым свертком успела прошмыгнуть незамеченной в комнату или, в крайнем случае, запрятать подарок между дверей. Дочь у него училась в музыкальной школе по классу виолончели, а жена была вегетарианкой и состояла в обществе защиты животных.
Круглый стол на тему, кажется, экономики… Судаков не знал, что за волна. Он бы проскочил ее, не заметив, но внимание остановила какая-то странная, почти неврастеническая манера вести беседу. Участники передачи словно были напуганы чем-то. И словно их волновало что-то другое, вовсе не то, о чем они сейчас говорили. Их трое было, одного двое других называли Фомичом, без имени, только по отчеству, и эта странная бесцеремонность придавала всей программе оттенок неуместного междусобойчика. Фомич низким голосом вещал о снижении котировок фьючерсных контрактов на нефть, часто путая слова и забывая термины. Внезапно он замолк, не завершив фразы. Послышалась возня. Пыхтение. И вдруг:
– Фомич, ты где?… Ты здесь, Фомич?… Он здесь или нет?
– Здесь он, здесь, – отвечал второй первому.
– Я здесь, ребята. Я с вами.
«Да что же это за непрофессионализм такой?» – возмутился про себя Судаков.
Вот тут и попросили Фомича рассказать историю.
Фомич. Какую историю?
Первый. Какую-нибудь.
Второй. А то что-то жутко стало, Фомич.
Фомич. Какую же вам историю рассказать?
Первый. Любую, Фомич, только не страшную.
Второй. Не надо страшных историй, хорошо, Фомич?
Фомич. Все истории страшные. Я только страшные знаю.
Первый. Врешь, не только страшные.
Второй. Фомич, не пугай нас, ты же видишь, нам и так страшно…
Первый. Ну давай, давай, ну рассказывай…
Судаков не верил ушам. Что за бред? Только что говорили о ценах на нефть…
Фомич. Ладно. Слушайте. Отца звали Сергей Николаевич, он был отставным кавалерийским офицером. Мать Варвара Петровна происходила из богатой помещичьей семьи. Детство Тургенева прошло в родительском имении в Орловской губернии. Федор Лобанов, крепостной секретарь, был его первым учителем. Однажды шестилетний Тургенев нашел гриб, обыкновенный гриб – свинушку. Это может показаться странным, но в ХIХ веке свинушки относили к разряду съедобных грибов, по крайней мере, их считали безвредными…
Первый. Фомич, ты что? Что с тобой?
Фомич. А что? В чем дело, собственно?
Второй. Ты где, Фомич?
Фомич. Что значит «где»? Здесь.
Первый. Фомич, тебя нет. Один голос.
Второй. Фомич, подай голос.
Фомич. Ну?
Первый. Вот: «ну» есть, а самого нет…
Фомич. Ну? Ну?
Первый. Не нукай, Фомич. Ты где? Почему тебя нет? Скажи что-нибудь! Мне страшно, Фомич…
Второй. Не пугай нас, Фомич. Ты зачем так, Фомич?…
Фомич. Ну?
Первый. Опять «ну»!
Фомич. Сами-то, сами-то… на себя посмотрите!.. сами-то вы где?
Второй. Мы здесь! Что за вопрос?!.
Первый. Мы тут… Мы шевелимся…
Фомич. Шевелятся они! Если вы тут шевелитесь, ну-ка, хлопните в ладоши…
Второй. Это как, Фомич?
Фомич. Ага! Не можете! Потому что рук у вас нет, вот почему!..
Первый. Фомич… что ты мелешь, Фомич?…
Второй. Это неправда, Фомич…
Фомич. Если неправда, ногой топните. Ну?
Первый. Что же это такое, Фомич…
Фомич. Нет у вас ног! Ничего у вас нет! Одни голоса.
Второй. А где же мы сами?
Фомич. А кто его знает…
Первый. Фомич, ты сказал «его»… Кого знает – «его»? Это кого – «его»?
Фомич. Я просто так сказал. Никого.
Первый. Нет, Фомич. Не просто так. Отвечай. «А кто его знает», это твои слова – кого знает?
Фомич. Ну, того, кто слушает… нас.
Второй. А нас кто-то слушает?
Фомич. Думаю, да.
Первый. Кто нас слушает?
Фомич. Откуда я знаю. Не может быть, чтобы нас никто не слушал.
Второй. А вдруг мы там – у него? Он слушает – а мы у него…
Первый. Я в прихожей, за вешалкой стою… Может, такое быть?
Второй. А я в комнате, за занавеской… Там дует. Фомич, мне холодно.
Первый. А ты где, Фомич?
Фомич. А я в ванне… Я в ванне лежу – лицом вниз.
Второй. А зачем лицом вниз, Фомич?
Фомич. Это уже мое дело, зачем.
Первый. Фомич, а у тебя есть… лицо?
Фомич. Любопытство – порок… мои дорогие. Ыыы… Ы. Ы.
Второй. Фомич, а что у тебя с голосом?
Фомич. Ничего, все в порядке. Ы. Ы.
Первый. Фомич, а если он в машине сидит – кто нас слушает, а? Мы где тогда?…
Фомич. Ы… ыыы… ы… он не в машине… ы.
Второй. Фомич, а вдруг он нас – раз и того?…
Первый. Выключит, что ли?
Второй. Ну да. Мы останемся там у него?… Или нет?
Первый. Без голосов?…
Фомич. Пусть только попробует. Ы.
Второй. Фомич, не говори «ы».
Фомич. Ы. Ы.
Первый. Ты зачем так, Фомич?
