— Правда? Почему?
— Давай оставим это… — он подложил в изголовье подушку и улегся на кровати.
— Я хочу сказать, что мне непонятно, где она нахваталась подобных словечек.
— Они носятся в воздухе, — сказал Оуэн, — в наше время.
— Чтобы дети отличались такой изощренностью, это так омерзительно.
Браун приподнялся на локте. — Разве это так уж плохо, если они понимают разницу между победителями и проигравшими?
— Я не хотела сказать, что они не должны понимать этого.
— А я не думаю, будто детям надо внушать, что в победе есть что-то предосудительное с точки зрения нравственности. Или, напротив, что в поражении есть что-то благородное.
— Оуэн, ты не слушаешь меня.
— Почему же? Слушаю и думаю над тем, что скрывается за твоими словами.
— Что за чепуха! — неожиданно вырвалось у нее. Алкоголь опять затуманил ей голову.
Он пристально посмотрел на нее, слегка уязвленный ее тоном.
— А не ты ли несешь чепуху, Энни? Меня волнует более глубокий смысл твоих слов. В жизни всегда есть победители и побежденные, то есть проигравшие.
— В жизни?
— От побежденных смердит, — настаивал он. — И дети должны знать об этом. Они должны испытывать отвращение к поражению!
— Я предполагаю, что ты вынужден исповедовать это, — заметила Энн. — В целях подготовки.
— Ты говоришь так, как будто все это придумал я. Но я знаю, почему это так беспокоит тебя. Рассказать тебе?
— Конечно. Расскажи.
— Потому что любая перспектива проиграть хоть в чем-то пугает тебя до потери рассудка. Этой навязчивой идеей страдаешь у нас ты, ты у нас зациклена на победах.
— Ты что, действительно так думаешь? — удивилась она.
— Да, думаю. Тебе настолько ненавистна мысль о поражении, что ты даже не можешь слышать слово «невезуха». Потому что на самом деле ты очень агрессивна и азартна.
Какое-то время она смотрела в пол, раздумывая над услышанным. Затем легла рядом и закрыла глаза рукой.
— Мне не нравится, — заметила она, — когда ты рассказываешь мне обо мне самой.
— Да, — произнес он, — тебе нравится, когда все происходит наоборот.
Даже в этот раз они не могли не любить друг друга. Ему казалось, что он не подкачал и доставил ей удовольствие. Довольный, он улыбнулся в темноте. На сердце было легко. Он видел залитый солнцем океан, лазурное небо над головой и развевающиеся флаги. Слабые уступают сильным.
— Это и есть победа? — спросила она, смеясь. — В данном случае ты победитель?
Он еще долго не мог заснуть. И, хотя они больше не разговаривали друг с другом, ему казалось, что она тоже лежит без сна рядом с ним.
— Выдающийся домик, — сказал Херси. Они припарковались в тупике напротив, на самом верху склона, спускавшегося к дому. Перетащив аппаратуру через дорогу, Стрикланд нажал кнопку звонка на воротах.
Дом был небольшой, явно стародавней постройки. Снаружи он был выкрашен в белый цвет, который, однако, уже утратил свою свежесть. Петли зеленых ставен покрывала ржавчина. Над парадным входом нависал балкон, поддерживаемый квадратными колоннами. Отделанный деревом фасад радовал глаз старинной ручной работой и выглядел неким диссонансом на фоне современных построек.
— Здесь ночевал Джордж Вашингтон, — объявил Стрикланд.
— Без дураков? — удивился Херси.
Деревья во дворе чувствовали себя так же вольготно, как в лесу. По обеим сторонам дома высились два мощных дуба. Двор окружала металлическая ограда с острыми пиками. Рядом с передней дверью висели горшочки с анютиными глазками.
Стрикланд обернулся и посмотрел на город, лежавший позади на склоне, спускавшемся к Зунду. Между холмом, на котором они стояли, и кромкой берега чернели крыши городской застройки и несколько скелетов отслуживших мельниц.
Оторвав взгляд от городского пейзажа, он увидел, что к двери идет светловолосая девочка. Вид у нее был хмурый. На лице Херси блуждала карикатурная улыбка комика. По фотографиям, которые он видел, Стрикланд признал в девочке дочь Браунов Мэгги. Однако фотографии не отражали ее поразительного сходства с отцом.
— Привет, Мэгги, — сказал Стрикланд. — Нам можно войти?
— Дома никого нет, — ответила она.
— Но ты же здесь, — не смутился Стрикланд. Девочка покраснела и продолжала стоять с таким же мрачным видом.
— Мы приехали снять ваш домик для кино. Разве родители не говорили тебе, что мы приедем?
Она отрицательно покачала головой.
— Я не знала, что они ждут кого-то. Мама поехала на прогулку, а отец выступает в яхт-клубе в Тарритауне.
— Что ж, мы бы засняли ваш потрясающий домик, если ты не возражаешь. И тебя заодно.
— О нет! — простонала она и болезненно поморщилась.
Стрикланд с Херси обошли дом и оказались на заднем дворе, покрытом толстым слоем опавшей листвы и увитом буйным плющом.
— Эти люди чокнулись, что ли? — спросил Стрикланд у своего помощника. — Мама отправилась на прогулку. Папа в яхт-клубе. А нам что делать?
— Высший класс, — сказал Херси. — И как мы собираемся их вздрючить?
— Что это ты? — возмутился Стрикланд. — Тебе не нравится работать со мной?
— Нравится, — сказал Херси. — Особенно в потемках.
— Это уже хорошо, — одобрил Стрикланд. — Но ты упорно не хочешь понять. Мои объекты чаще всего сами вздрючивают себя. Они обретают себя через меня. Но сами. А в данном случае я настроен весьма сочувственно.
Стрикланд больше любил работать с кинопленкой, чем снимать видеокамерой. Поэтому сухопутную часть фильма он решил снять на кинопленку, а этого моряка-одиночку снабдить на время плавания видеокамерой «бетакам» и магнитной лентой "хай банд". Потом ленту с пленкой можно будет соединить. Гуманитарии почему-то больше доверяли снятому на видеоленту.
Вновь оказавшись перед домом у подножия холма, Стрикланд задумался о том, как ему показать в фильме захудалое окружение Браунов. Поднимаясь по улице в гору, они встретили на углу кучку чернокожих в лохмотьях. Их вполне можно было бы показать в фильме. Не лишними могли бы оказаться и покосившиеся сборно-щитовые дома с облупившейся краской, многоквартирные трущобы и новостройки. "Было бы прекрасно, — думал он, — если бы изображение возносилось по спирали и только в высшей точке достигало дома на холме, в уединенном мире которого живет занятая собой семья Браунов, состоящая из мамы, папы и их маленькой дочки". Здесь было с чем экспериментировать. На деньги Хайлана.
Они остановились у центральных ворот, и Стрикланд уговорил девочку выйти перед камерой из дверей дома, подойти к воротам и открыть их. Торжественно, преисполненная чувства собственного достоинства, Мэгги приближалась с видом приносящей себя в жертву девственницы, которая шла открывать ворота самой судьбе. Херси снимал ее на пленку.
В конце концов она впустила их в дом, и все прошли на кухню, потому что это была единственная комната, не заваленная снаряжением.
— Какая великолепная кухня! — воскликнул Стрикланд, разглядывая стены из голого кирпича, на которых Энн развесила сковородки для омлета из Британии.
— Здесь мы и торчим, — сказала Мэгги.
— Кто торчит?
— Ну, мы. Моя мама, мой папа и я.
— Твоя мама, — повторил Стрикланд и, взяв у Херси камеру, навел ее на Мэгги. — Твой папа и ты. Словом, трио.
На очаровательное личико Мэгги опять легла тень.
— Сколько тебе лет, Мэг?
— Пятнадцать. Странно, что вы не знаете этого. Ведь вам же известно мое имя.
— Ах, один-ноль в твою пользу. — Стрикланд повернулся к Херси, который стоял рядом с магнитофоном «награ», и мигнул. Этот сигнал был у них отработан. Магнитофон тут же писком возвестил о своей готовности.
— Итак, расскажи нам о своем доме. — Произнося это, Стрикланд не забыл чуть позаикаться.
Мэгги покрылась румянцем, сглотнула слюну и стала смотреть в сторону.
— Ну, он был построен в… 1780 году. И это был дом капитана. Владельцем его был капитан клипера, который ходил в Китай в 1785-м. Он возил туда женьшень. — Она бросила испуганный взгляд на микрофон, который подсовывал ей Херси. — А назад доставлял фарфор. И шелк.
— А в какой школе ты учишься? — перебил Стрикланд.
— Я учусь в «Маунт-Сент-Клэр», — заученно протарабанила девочка. — Я ученица младшего класса.
— Это монастырь?
— Нет, это обычная школа. Там есть несколько монахинь среди преподавателей, но большинство — вполне обычные люди. — Она в отчаянии огляделась вокруг. — А теперь не могли бы вы извинить меня? — И, не дождавшись ответа, выскочила из кухни.
— Конечно, — ответил девочке Стрикланд, когда ее уже и след простыл.
— Вы спугнули ее, — осудил его Херси. — У вас конфронтационная манера вести беседу.
