Нил Шустерман - Бездна Челленджера

— А если нас увидят? — спрашиваю я.

— Что они сделают — выпишут нас, что ли?

И я осознаю: мне все равно, что они увидят, скажут и сделают. Что Пуаро, что халаты, что даже мои родители. Это их не касается. У них нет такого права.

Я обнимаю девочку крепче, так, что даже начинаю чуточку мерзнуть — значит, она берет часть моего тепла. Скоро зубы Калли перестают стучать. Мы лежим рядом и дышим в такт.

— Спасибо, — наконец произносит она.

— Приходи, когда тебе холодно, — отвечаю я. Мне хочется осторожно поцеловать ее в ухо, но вместо этого я придвигаюсь чуть поближе и шепчу: — Мне нравится, что ты считаешь меня горячим.

Только мгновение спустя до меня доходит двусмысленность фразы. Я делаю вид, что сказал так намеренно.

Девочка ничего не говорит. Ее дыхание замедляется, я тоже засыпаю, а открыв глаза, обнаруживаю, что лежу в кровати один. Было ли это на самом деле? Или сознание опять подшутило надо мной?

Утром я нахожу у кровати ее тапочек, забытый здесь не случайно, не по небрежности, а нарочно, из озорства.

Я принесу его с собой в столовую, опущусь перед Калли на колени и примерю тапок ей на ногу. И, как в сказке, он придется впору.

Во время терапии Карлайл раздает нам бумагу и фломастеры:

— Давайте сегодня дадим нашим голосовым связкам отдохнуть, — предлагает он. — Есть и другие способы выразить свои мысли. Сегодня мы научимся делать это невербально.

Странный парень, которого все называют Костлявым, поворачивается к Скай и показывает ей абсолютно невербальный жест с явным сексуальным подтекстом. С ее стороны это влечет другой жест, связанный с неким пальцем. Костлявый хмыкает, а Карлайл делает вид, что ничего не заметил:

— Сегодня ваша задача — нарисовать то, что чувствуете. Необязательно воспринимать это буквально. И помните, нельзя нарисовать правильно или неправильно, плохо или хорошо.

— Ерунда для детсадовцев! — заявляет Алекса, девочка с гипсом на шее.

— Тебе решать, — отзывается Карлайл.

Некоторые смотрят на белый лист перед собой, как будто его зияющая белизна уже проникла в их хрупкое сознание. Другие оглядывают бледно-зеленые стены вокруг, как будто там лежит ответ. Костлявый злорадно ухмыляется и берется за дело. Я уже знаю, что он нарисует. Все мы знаем. А ведь сегодня мы даже не утверждаем, что умеем читать мысли.

Мне несложно выполнить задание. Я все равно здесь только этим и занимаюсь. Разве что иногда горячее и упорнее обычного. Карлайл это знает — может, потому и решил устроить урок рисования.

Через несколько минут мой лист превращается в зазубренную скалу с крутыми обрывами и глубокими расщелинами. Ни верха, ни низа, ни перспективы. Лишенные смысла ломаные линии. Мне нравится. И будет нравиться, пока не опротивеет.

Другие не так спешат.

— Не могу! — жалуется Скай. — Мои мозги отказываются переводить чувства в картинки.

— А ты попробуй, — мягко советует Карлайл. — Что бы ты ни нарисовала, все сгодится. Тебя никто не судит.

Девочка бросает последний взгляд на свой чистый лист и двигает его ко мне:

— Давай ты.

— Скай, смысл в том, чтобы… — начинает терапевт.

Я все же беру листок, оглядываю Скай и принимаюсь рисовать. У меня выходит нечто абстрактное, похожее на гибрид амебы и ската с глазами и ртами в самых неожиданных местах. Весь процесс занимает около минуты. Когда я откладываю фломастер, Скай смотрит на меня круглыми глазами. Я ожидаю снова увидеть жест из одного пальца, но вместо этого она спрашивает:

— Как ты это сделал?

— Что?

— Понятия не имею, что это за чертовщина, но именно так я себя сейчас и чувствую.

— Скай, — вмешивается Карлайл. — Я не думаю…

— Мне плевать, что вы там думаете! — заявляет девочка. — Он увидел меня насквозь!

— Я следующий! — подает голос Костлявый и переворачивает листок с нарисованным фаллическим символом, чтобы я смог работать на чистой стороне.

Я поднимаю взгляд на терапевта. Он поднимает брови и разводит руками:

— Валяй! — Мне нравится, что он качается на волнах, а не борется с ними. Хороший мореход.

На этот раз я рисую загогулину, из которой проступает дерзкая морда дикобраза. Увидев рисунок, Костлявый смеется:

— Парень, ты и правда читаешь в душах!

Остальные тоже хотят получить по рисунку. Даже члены экипажа, не имеющие к этому никакого отношения, смотрят на меня так, как будто от моих набросков зависит их жизнь.

— Хорошо, — произносит Карлайл, опираясь на позеленевшую медную переборку в картографической комнате. — Кейден может все нарисовать, но потом вы объясните друг другу, что это значит.

Команда закидывает меня кусками пергамента, и я лихорадочно выливаю их чувства в краски и узор. Сказителю достается нечто колючее и все в глазах. Алексе и ее жемчужному ошейнику — воздушный змей с щупальцами. Только штурман не обращается ко мне. Он молча рисует свою карту.

Все заявляют, что я докопался до самой сути. Пока они меряются своим внутренним миром, я, слегка обеспокоившись, спрашиваю уборщика:

— Как вы думаете, капитан это одобрит?

Карлайл вздыхает:

— Давай будем жить настоящим моментом, ладно?

Меня это нервирует, но я соглашаюсь попробовать.

Винсент ван Гог отрезал себе ухо, послал его любимой женщине и в конце концов совершил самоубийство. Несмотря на художественное видение, столь новаторское, что его оценили лишь через много лет, искусство не помогло художнику спастись из пучины собственного измученного сознания. Вот вам ван Гог во всей красе.

Микеланджело, признанный величайшим скульптором всех времен, был так одержим созданием своего «Давида», что месяцами не мылся и совсем не следил за собой. Однажды он столько времени не снимал своей рабочей обуви, что, когда он наконец сделал это, вместе с ней отделилась и кожа его ног. Вот каков был Микеланджело.

Недавно я слышал историю про бездомного художника-шизофреника из Лос-Анджелеса. Он создавал великолепные абстрактные полотна, и его сравнивали с известнейшими мастерами. Теперь его картины продаются за десятки тысяч долларов, потому что какой-то богач позаботился направить прожектор средств массовой информации в его сторону. Художник пришел на открытие галереи в костюме и при галстуке, а потом отправился жить обратно на улицу, хотя перед ним были открыты все двери. Таков уж он был.

А я каков?

— Простите, я вас не понял.

— Я спросил, не заметил ли ты какой-нибудь перемены в своем самочувствии, Кейден.

— Перемены в самочувствии…

— Именно. Ты на что-нибудь обратил внимание?

У доктора Пуаро есть дурацкая привычка кивать, даже когда я ничего не говорю. Поэтому я иногда не понимаю, ответил ему или нет.

— На что я должен был обратить внимание?

Врач некоторое время задумчиво стучит ручкой по столу. Этот стук меня отвлекает, так что я не только теряю нить беседы, но и вообще забываю, о чем шла речь. Сегодня один из тех дней. Так о чем мы говорили? Может быть, об обеде?

— Баранина, — произношу я.

— Да, — подхватывает доктор, — что с бараниной?

— Я не могу знать наверняка, но, по-моему, мы едим безмозглых матросов.

Врач серьезно обдумывает мои слова, потом вытаскивает свой блокнотик и принимается выписывать мне новый рецепт:

— Я пропишу тебе еще дозу «риспердала», — объясняет он. — Думаю, это может помочь тебе чаще оставаться здесь, с нами.

— Почему бы вам не смешать «ативан», «риспердал», «серокель» и «депакот» в одну таблетку? — спрашиваю я. — Получится атирисперкеллакот.

Врач, хмыкнув, вырывает рецепт из блокнота, но не собирается протягивать его мне. Листок отправится в папку с моей историей болезни, где его найдут и отнесут в лабораторию пастельные халаты, и уже в моем предобеденном стаканчике появится новая таблетка.

Таблетка процентов на девяносто девять состоит из всякой ерунды, не имеющей никакого отношения к ее эффекту. Это красители, оболочка и то, на чем все держится. Вещества вроде ксантановой камеди, которую добывают из бактерий, карбопола — акрилового красителя, и желатина, получаемого из коровьего хряща.

Мне видится, что в недрах «Пфайзера», «ГлаксоСмитКляйна» и других огромных фармацевтических фирм спрятана хорошо охраняемая темница, где три горбатых ведьмы мешают в огромном котле адское варево, о котором я ничего не хочу знать, хотя и принимаю его каждый день.

А то, что продается в аптеках, варят даже не настоящие ведьмы.

Это наконец случается.