Сью Таунсенд - Ковентри возрождается

Приземлился самолет Сидни. Додо, которая в этом разбирается, говорит, что еще не меньше двадцати минут уйдет на паспортный контроль, получение багажа и таможенный досмотр. Поэтому, чтобы как-то убить время, мы снова тратим краденые деньги и покупаем свитеры, перчатки, шарфы и шерстяные шапки. Додо говорит, что теплые вещи нам понадобятся, но не говорит почему. Думаю, мы сбежим в горы Уэльса, когда повидаемся с Сидни. Надеюсь, что так. Но какой же глупый у меня будет вид, чтобы не сказать — чересчур бросающийся в глаза, — если я полезу в горы в леопардовой шубке.

Мой любимый сын ездил на субботу и воскресенье в Уэльс, когда ему было четырнадцать лет. Поездку организовала школа, но на самом деле заботу о нем и еще восьми детях взяла на себя фирма «Приключения на колесах». Из нашего холмистого графства они отправились на микроавтобусе в дикий Уэльс и ходили там по горным кряжам. Вернувшись домой, мой сын еще долго витал в облаках. Я радовалась, что он расширил свой кругозор. Молодая женщина по имени Андреа отвечала за его спуск по скалистому склону.

Дорогой Джон, надеюсь, ты никогда не забудешь, что однажды доверил свою жизнь надежным женским рукам.

Брадфорд Кинз стоял у дома номер 13 в переулке Барсучья Роща района Темные Тропинки. Он теперь уже знал, что Лорен Макскай — это и есть Ковентри Дейкин, и любил он ее сильнее, чем прежде. Ему с трудом верилось, что эта роскошная женщина провела большую часть своей взрослой жизни в таком жутком месте, что ей приходилось шагать по мерзким серым тротуарам и видеть перед собой такой тусклый пейзаж. Его не удивляло, что эта страстная, полнокровная женщина пошла на убийство. Она была волшебница, и пребывать ей надлежало в волшебном царстве, а не среди здешнего жалкого нагромождения бетона и кирпича, которое называют районом. Его глаз художника с отвращением смотрел на уныло прямоугольные дома с низенькими входными дверями и чахлыми палисадниками. Это же небытие, подумалось ему, и он возблагодарил Бога, в которого не верил, за свою извилистую улочку на окраине, где вплотную стоят дряхлые двухэтажные дома, где на углу магазин, а из окна его гостиной видны напоминающие спички ноги прохожих. Он презирал в доме Лорен нелепые окна и двери в псевдогеоргианском стиле.

«Она замужем за выскочкой», — подумал он, и, снедаемый любопытством, пошел по дорожке к дому, и позвонил в дверь.

По дому разнеслась мелодия «Если б я правил миром», и Дерек Дейкин приоткрыл дверь, насколько позволяла цепочка. Брадфорд никак не ожидал увидеть здесь такого старого человека. Ему небось лет сорок пять, самое малое. Брадфорд не заготовил первых фраз.

— Мистер Дейкин?

— Да?

— Я друг вашей жены.

— Я вас не знаю.

— Да, не знаете. Я ведь сказал: я друг вашей жены.

— Но я знаком с обоими друзьями моей жены. Вы уверены, что у вас правильный адрес?

— Ваша жена — очень талантливая художница.

— Вы просто не туда цопали, молодой человек. Ну-ка, будьте любезны...

— Не могли бы вы мне дать какую-нибудь ее вещицу? Мне так хочется что-то на память, пустячок, что угодно, лишь бы можно было подержать в руках...

Косматая борода Брадфорда лезла в приоткрытую дверь на всю ширину цепочки. Он вовсе не хотел говорить подобострастно, но поделать с собой ничего не мог. О, какое унижение! Он знал, что завтра будет ненавидеть себя. Он читал о любви, о том, как она доводит людей до фиглярства, но не в силах был поверить, что и сам до этого опустился. Листая в свое время Юнга, он понял, что он интроверт.

— Вполне хватит носового платка. Может, найдется что-нибудь из нестираного белья?

— Нет, уходите. Уберите ногу и бороду из моей прихожей.

— Я люблю ее, я люблю вашу жену и, когда разыщу, возьму ее к себе и никому не отдам! — Брадфорд и не предполагал, что способен кричать с такою страстью.

— Подождете, пока она выйдет из тюрьмы, да? — спросил Дерек.

— Как? Она в тюрьме?

— Нет, — ответил Дерек. — Но будет, когда ее поймают.

— В таком случае я разобью палатку у тюремных ворот.

— Власти этого никогда не допустят. Вы нарушите сразу несколько подзаконных актов.

— Я найму самолет и стану летать над тюрьмой. А к самолету прикреплю плакат: «Я ЛЮБЛЮ ВАС, ЛОРЕН МАКСКАЙ». Она выглянет из своего зарешеченного окошка и увидит его.

— Лорен Макскай? — с облегчением переспросил Дерек. — Я же сказал, что вы перепутали адрес. Фамилия у жены Дейкин, миссис Дерек Дейкин.

Дерек пинком выставил ногу Брадфорда за порог и захлопнул дверь, защемив клок спутанной бороды безумца. Брадфорд завизжал от боли, но Дерек не рискнул открыть дверь и вновь объясняться с этим маньяком; он поспешно отправился на кухню и, найдя ножницы, через щель в почтовом ящике просунул их Брадфорду, и тому пришлось укоротить бороду на четыре дюйма. Брадфорд опустил рыжие клочья назад в почтовый ящик, но Дерек не желал, чтобы его обвинили в краже, и отправил их обратно Брадфорду. Дереку и без того хватало забот: детям велено быть дома к 2.30, сейчас уже 4.15, а их и в помине нет; воскресный обед обезвоживается в духовке.

Дерек прикрутил газ и пошел в сарай. Ему надо было подготовить черепах к зимней спячке. «Счастливые малышки, — приговаривал Дерек, поглаживая мотающиеся из стороны в сторону доисторические головки. — Вы-то тут совершенно ни при чем».

Юные Дейкины сошли с автобуса в аэропорту Гатуик и спешно направились в зал прибытия. Всю поездку они ссорились. Мысль встретить дядю Сида и тетю Руфь у трапа самолета пришла в голову Мэри.

— Мы попросим дядю Сида повозить нас по Лондону — вдруг увидим маму.

— Тебе известно, Мэри, каково население Лондона? Счет идет на миллионы.

— Но попробовать-то стоит, разве не так?

— Предположим, но особо не надейся. Она же не дебилка какая-нибудь, чтобы стоять на Трафальгарской площади или еще где на известном месте, правда?

— Не могу представить себе маму в Лондоне, а ты, Джон? Понимаешь, как это она там ходит-бродит и даже ночью спит не дома, а неизвестно где. Уж очень она скромна и застенчива.

— Не очень-то она скромна и застенчива, — подчеркнуто заметил Джон. Он думал о тайном дневнике матери, который он носил с собой во внутреннем кармане куртки.

— Все-таки она застенчивая. Помнишь, она выиграла в лото и не решилась крикнуть, что закончила?

— Она не приучена кричать в общественных местах, ее так воспитали, — сказал Джон. — Это же не ее вина, правда?

— Но ведь она так и осталась сидеть, а тридцать пять фунтов уплыли в накопитель! А ей всего-то и надо было крикнуть: «Партия!»

— Мама не так проста, как ты думаешь, — сказал Джон. — Совсем не так проста, как кажется на первый взгляд.

— Ты же не думаешь, что они с Джеральдом Фоксом любили друг друга, а?

— Я знаю, что этого не было.

— Откуда тебе знать? — Мэри была в ярости от самодовольства Джона.

— Слушай, — сказал Джон, — у меня нет настроения спорить ни сейчас, ни потом, поэтому хватит спорить, ладно?

— Как, вообще?

— Ага, меня от этого тошнит; просто мозги сохнут.

— А что, если я права, а ты не прав или ты прав, а я?..

— Тогда просто скажи что хочешь, и я тоже скажу, согласна? Но хватит спорить. И...

— Да?

— Опять ты взяла в рот золотую цепочку. Это меня с ума сводит. Извини, но правда сводит.

— Ну, знаешь! Джон?

— Что?

— Больше я твое белье не стираю и не глажу тоже. Извини, но уж уволь.

— Что ж, это справедливо.

Каждый из них изумился тому, как спокойно другой воспринял эти слова, и впервые в жизни они почти нравились друг другу; в тот миг они не могли бы этого объяснить, но они почувствовали, что такое быть взрослыми.

Они встали в сторонке от встречавших, толпившихся у ограждения, и принялись высматривать дядю Сида и тетю Руфь, которые должны были выйти из зала таможенного досмотра. Оба надеялись, что Сид в хорошем настроении и его удастся уговорить поездить по Лондону. С Сидом никогда не знаешь, чего ждать; он очень сложная натура.

В аэропорту постоянно передавали по радио разные объявления; я их слушала, особенно не вникая в то, что говорил диктор. Но вдруг я навострила уши, чтобы не пропустить ни слова:

— Джона Дейкина просят пройти в бюро информации. Джон Дейкин, пройдите в бюро информации.

— Так зовут моего сына, — сказала я Додо.

— Существуют, наверное, тысячи Джонов Дейкинов, — ответила она, но заметно встревожилась.

— Где бюро информации? Где оно, Додо?