Но пока она поворачивается к тебе спиной, и свет гаснет. Танька – справа от Виты, а о сидящем слева покровителе по его аккуратно постриженному седому затылку ничего сказать нельзя.
Да, так что на сцене? Пьеса действительно английская. Сюжет, прямо скажем, из пальца высосанный: что-то там про приятеля Байрона, домашнего учителя в аристократическом семействе. Каким-то образом эта старинная история позволяет уточнить биографию великого поэта: может получиться, что он из Англии уехал в свое странствие на месяц позже. По сей причине страшно суетятся персонажи из двадцатого века, куда время от времени переносится действие. Якобы предстоит сенсация. Неужели современные англичане и американцы так уж сильно просекают Байрона и его эпоху, чтобы заторчать от подобных филологических изысков?
Из “моего” состава, то есть труппы двадцатилетней давности, на сцене только Неведомский, остальные – новобранцы. Алиса Фрейндлих заступила сюда еще при Товстоногове, но уже не при мне. Для меня она осталась актрисой ленсоветовской, ну и, конечно, киношной. Играет она сегодня какую-то леди, а голосок этот неповторимый, чуть присюсюкивающий, сразу “Служебный роман” напоминает. И когда, согласно тексту пьесы, Алиса Бруновна начинает выступать против ношения панталон и свои юбки так кокетливо кверху подбрасывает, становится ясно, что зовут нашу леди – товарищ Калугина. И только секретарши-Ахеджаковой для компании недостает. Вот такое стариковское восприятие у меня теперь.
А кто мне по настроению пришелся – так это Толубеев. Я даже не вник, кого он там конкретно играет в сценах из двадцатого века. Заводной мужичок, носится по сцене, нервничает и очень напоминает одного зрителя, который едва сдерживает свои страсти, сидя в четырнадцатом ряду.
Но публика реагирует хорошо, с пониманием. Это я как бывший, но опытный театрал спиной чувствую. Да, Петя, приотстал ты от мирового искусства. Скучно тебе становится от того, от чего культурным людям весело. Вот ведь и уступившая тебе лишний билетик пожилая дама интеллигентно сияет: замысловатый сюжет ей явно по сердцу.
Антракт. Вместе с соседкой движемся в сторону дамского туалета, она
– понятно зачем, а зачем я – пока не ясно.
Красная Вита и желтая Танька бросаются в глаза мгновенно. У Виты все то же сердитое выражение на лице. С подругой меня не знакомит, негромко ей командуя:
– Ну, Тань, ты иди пописай, а мне с человеком поговорить надо.
И тут же золотистые искорки возвращаются в карюю темноту, губы растягиваются в такую мне знакомую улыбку.
– Ну как ты?
– А как ты?
Сидим и радостно молчим – втроем. Есть Вита, есть я, и есть любовь между нами.
– Ну и где же мы с тобой будем целоваться?
Мне ничего в голову не приходит. Молчу. Звонки разгоняют публику.
Вдруг Вита так раздумчиво вопрошает:
– А не слабо тебе в дамский туалет пройти?
Мне? Слабо? Мгновенно сосредоточиваюсь, и мы с Витой, как два агента
ФБР в американском боевике, врываемся в опустевшее помещение.
Прячемся в кабинке, Вита закрывает дверь на задвижку и начинает освобождать меня от джинсов.
– Они на пуговицах, – словно извиняюсь я.
– Пуговки такие сексапильные, – мурлычет она.
Сильные руки меня властно усаживают – и вдруг мгновенная вспышка прорезает мою память. Не в первый раз в жизни очутился я в дамской комнате – во второй! Года три, не больше, мне было, когда мама с подругой отправились вечером в наш главный новосибирский кинотеатр, и меня им пришлось прихватить. Отец в отъезде, наверное, был – в
Москве или в Ленинграде. Картина была “переживательная”, о любви, неинтересная настолько, что я все время ерзал и в конце концов зашептал, что хочу по-большому. Мама с досадой оторвалась от экранных страстей, схватила меня за руку и не просто повела – стремительно поволокла по коридору к двери с буквой “Ж”. Очень она напряжена была. Оголила мне зад, устроила на стульчак, а я в непривычной обстановке ничего сделать не мог. Дальше не помню.
Очевидно, мы в зал вернулись, а в подвале сознания сохранилось только ощущение собственной растерянности в присутствии торопящейся и возбужденной женщины. Маме, думаю, тогда было примерно столько же лет, сколько одной красавице, меня сегодня в эту кабинку пригласившей.
Улыбаюсь…
– Ты что, надо мной смеешься?
– Нет, чудо мое, над самим собой.
А женщина внизу уже перешла от слов к делу, пустилась в свой смелый и страстный путь. Можно ли будет потом ее на колени к себе пристроить? Вита раньше меня соображает, что ее большому телу в этой тесноте не разместиться, и не отпускает меня уже до конца.
Догадываюсь, что и ей вполне… Целую жизнь прожил, а не знал, что женщина может таким путем не только начинать любовную забаву, но и…
Выскакиваем из укрытия, на нас изумленно взирают две девицы, курящие у стеночки. Черт с ними, важнее, кто нас встретит за дверью. Там, к счастью, нет никого: суровая тетка в униформе не устроит скандала.
Соображаю, что нам с Витой стоит расстаться именно сейчас.
– Я, пожалуй, на второе действие не пойду. Ты мне расскажешь, чем все кончилось? И пьеса, и…
– Конечно, конечно… Лицо у меня не слишком красное?..
…Холодящий, тревожно-затхлый ветерок с Фонтанки. Нет, не хватило мне
Виты, несмотря на всю экстравагантность нашей встречи. Еще в школьные годы услышал я стишок такой народный: “Нет повести печальнее на свете, чем повесть о минете в туалете”. Не очень даже понимал тогда, о чем здесь речь идет, но принял как некую истину. А сейчас думаю: нет, ребята, это у кого как. И таким непристойным способом может любовь в нашу жизнь входить. Если честно, то у меня в данный момент настроение вполне романтическое…
Но что, если это был последний поцелуй Виты? Она-то всякий раз со мной прощается как бы навсегда, а потом встречается словно впервые.
Молодая… Ей ведь ничего не стоит шутя разрезать нить наших отношений, а потом играючись опять начать связывать концы. А я…
Раньше одиночество меня не напрягало, потому что состояло из ожиданий и предвкушений. Теперь же нервно ворочаюсь в постели всю ночь и думаю: что это за чушь – спать одному, ощущая не женское, а свое собственное тело! Онанизм какой-то…
Утром вскакиваю и прямо натощак, даже зубы не почистив, начинаю в
Новгород названивать:
– Слушай! Совсем заблудился я на жизненном пути. Мне, чтобы понять, что к чему, просто необходимо в твои глаза посмотреть. Как хочешь, а я нагряну…
– Нет, я уже не могу в такие рискованные игры играть. Знаешь, зачем ты приехать хочешь? За тем, чтобы я же тебе помогла меня еще раз бросить – уже окончательно – и к жене вернуться. Страшный вы человек, Петров. Ужас! Трех женщин запряг в свою повозку – любитель быстрой езды…
– Постой, ты же вроде говорила, что это они меня подцепили, они на мне ездят!
– Мало ли какую чушь я говорила! А сейчас прозрела, увидела тебя во всей твоей красе. Зрелище не для слабонервных. Нет, мне таких потрясений довольно.
Совершенно не ожидал я такого поворотца.
– Можно вопрос? Ты мужа снова полюбила?
– Нет, врать не буду. Живу с ним и, наверное, дальше буду жить. Но в душе я одна. И мне теперь лучше одной.
Где-то я уже слышал нечто подобное… Но лично я в клуб любителей одиночества записываться не намерен.
– Давай я сегодня буду главная, – предлагает Вита.
Мы с ней вышли из того самого ресторанчика, в котором впервые встретились ровно год назад. Октябрь, и Вита такая осенняя: уже не алеет ее сумасшедшая грива, аккуратно постриженная и окрашенная в сдержанно-медный цвет. И вместо экстравагантной рыжей куртки с металлическими заклепками и кожаными кистями на ней вполне добропорядочное пальто в черно-белую клеточку.
– Давай, – соглашаюсь. (Будто не была она главная весь этот год!)
– Сейчас мы будем наслаждаться друг другом. И так, чтобы на всю оставшуюся жизнь запомнилось. Видишь вон ту машину? – Что-то зелено-японское стоит на обочине. – Это покровитель дал мне на прощанье попользоваться…
– А ты говорила, что у него “мерседес”.
– На “мерседесе” он сам катается. А это, кажется, сына тачка, которую он у него отобрал за плохое поведение. И сегодня мне дал для того, чтобы все дела здесь завершить. Я сегодня прямо и начинаю с дела номер один. Гражданин Петров, Юрий Николаевич. Сорок шесть лет
– или уже сорок семь? Рост средний, член тоже средний. Особых примет нет. Вступает с женщинами в контакты, говоря им ласковые слова, перед которыми трудно устоять. Развлекался со мной с октября прошлого года. При этом страстно любит свою жену. Сколько у него еще любовниц – не знаю. Буду без него в Москве страшно скучать.
С Невского сворачиваем на Марата, за Ямским рынком – на Боровую. По местам, так сказать, боевой славы проезжаем. Нет, даже почему-то въезжаем в хорошо знакомый двор.
– В Купчино нельзя, туда уже могут нагрянуть в любое время. А у меня ключик есть от подружкиных апартаментов.
