Я сделал было протестующий жест, но Брут опередил меня:
– Не беспокойтесь, я уже говорил со Стэном, и это больше не повторится! – Он замолк и опять прошелся по комнате. Затем стал прощаться. Я проводил его до двери. Уже переступив порог, он обернулся ко мне.
– Меня беспокоит Поль, – сказал он. – Боюсь, как бы он не наделал глупостей.
– Зачем же привлекли его в организацию?
Вместо ответа Брут положил мне руку на плечо.
– Поговорите с ним при случае, – это может предупредить неприятные последствия, – сказал он тихо и многозначительно и, не дожидаясь ответа, зашагал к лифту.
К вечеру мне полегчало, и я решил отправиться на поиски Кестлера. Я знал, что он недавно переменил адрес, и еще раньше наводил о нем справки на почте и в телефонном бюро, но там он не значился. Приходилось начинать от печки.
Квартира, с которой он съехал, оказалась занятой какой-то многодетной семьей. Когда на мой звонок дверь открылась, я увидел перед собой молодую некрасивую женщину с ребенком на руках; еще четверо ребят пугливо жались к ней, держась за подол юбки. Мать взглянула на меня и, не отвечая на приветствие, спросила:
– Что вам нужно?
Я поторопился объяснить, в чем дело.
– Кестлер? – переспросила она. – Не знаю, никогда не встречала.
– Он проживал здесь до вас, – попытался апеллировать я к ее памяти.
– Значит, он съехал заранее, – отвечала она, – так что мы его не застали. Почему бы вам не справиться у соседей? Они проживают здесь уже много лет.
Я позвонил у соседних дверей. Хозяин оказался человеком настолько же услужливым, насколько бестолковым.
– Кестлер, как же, помню, – отвечал он, не дав мне докончить, – хороший был человек, хотя и со странностями.
– Куда же он переехал?
– Куда переехал? Не знаю… А впрочем, постойте, кажется, он упоминал третью улицу… – Говоривший на секунду замолк, вспоминая, – или сто третью… А вам он зачем понадобился?
– Он мой старый знакомый, – сухо отвечал я. – Так как же, третью или сто третью?
Хозяин жилища почесал у себя в затылке.
– Нет, это не Кестлер, это другой жилец, снизу, переехал на третью улицу, а Кестлер… Не знаю, ничего он не говорил.
Уже спускаясь по лестнице, я услышал взволнованный оклик:
– Постойте, вспомнил! Ваш знакомый переселился в Бронкс! Идите сюда, сейчас проверю!
Я вернулся и стал ждать у приоткрытой двери. Вскоре человек вышел с радостной улыбкой на лице. Он сказал:
– Хорошо, что вспомнил: он оставил свой адрес для транспортной конторы. Вот он, берите!
Я взглянул на бумажку.
– Так это Бруклин.
– Ну да, конечно, это я ошибся. Никакой не Бронкс! – И, чтобы удовлетворить мое любопытство, он стал подробно объяснять, каким образом спутал Бруклин с Бронксом.
Еще через десять минут я мчался поездом сабвея на юг. Район, куда я приехал, не отличался ни опрятностью, ни разумной топографией. Улицы, запланированные кое-как, были узкие и кривые. Некоторые вели вверх, другие, рядом же, вниз. С освещением обстояло плохо: по фонарю на углу, да и не все были в исправности. Вдобавок кое-где отсутствовали таблички с названиями улиц. Короче говоря, у меня заняло около получаса, чтобы отыскать дом, где обитал Кестлер.
Уже перед дверью в его квартиру я заколебался. «Не поступаю ли я опрометчиво, приходя к нему с деловым предложением?» И я тут же решил, что поначалу придам своему визиту обычный дружеский характер, а там будет видно. Я постучался.
Хозяин открыл дверь и, увидев меня, развел руками:
– Алекс… ты?
А я застыл на месте, пораженный его сходством с тем самым Кестлером, которого недавно видел во сне: усталым, сутулящимся. Даже густая копна поседевших волос так же бессильно спадала на лоб.
– Постарел? – улыбнулся он, по-своему истолковав мой столбняк.
Я очнулся.
– Нет, не то… Просто давно не виделись. Здравствуйте, Кестлер! – Я сжал его мягкую, но сильную руку.
Идти в гостиную не понадобилось, так как помещение, где я очутился, и было таковой, хотя обычные атрибуты гостиной – мебель, ковер, картины – отсутствовали. В наличии были кухонный стол, два стула с пластиковыми сиденьями не первой свежести и еще у стены скамеечка от рояля, с погнутыми ножками. Вот и все, если не считать книг и журналов, сложенных стопками на полу. По всему было видать, что хозяин квартиры живет небогато.
Мы уселись за стол. Кестлер, еще не оправившийся от удивления, опросил:
– Как ты меня отыскал?
Я рассказал. Закончив, добавил:
– Отец болен уже две недели.
– И серьезно?
– Да, может затянуться.
– Как же это? – воскликнул Кестлер с непритворным огорчением. – А ведь крепыш был. Вот не ожидал! – Он покрутил головой. – Ну, будем надеяться, образуется. А ты как? Служишь?
– На этой неделе бросаю. Придется заменить отца.
– Что ж, остается пожелать молодому директору удачи! – Кестлер протянул мне руку через стол; на лице у него я прочел искреннее доброжелательство.
– А что у вас нового? – спросил я, ответив на рукопожатие. – Как Нора?
Кестлер вздрогнул.
– Ее больше нет, – тихо ответил он. – Она умерла…
– Но что случилось? – воскликнул я, пораженный.
Кестлер поднялся и прошел к холодильнику. Молча вынул бутылки и, захватив с полки стаканы, вернулся к столу.
– Льда нет, – извинился он, – не употребляю. – Он наполнил стаканы виски с содовой водой и придвинул один ко мне.
Напиток был тепловатый, да и виски было из дешевых, но я одним духом отпил половину. Тогда Кестлер сказал:
– …В больнице… Отравилась наркотиками.
– Каким образом?
– Не знаю. Где-то достала. Эти несчастные, в их состоянии, становятся изобретательными. – Кестлер сделал паузу, затем приглушенным голосом добавил: – Это моя вина, Алекс!
– При чем здесь вы?
– Я не сумел устроить ее жизнь, а потом, когда началось, не сумел поддержать ее.
– Не говорите так, Кестлер, вы сделали все, что могли!
– Этого всего недостаточно. Душу человека нельзя укрепить одними внешними средствами.
– Тогда вы просто несчастный, – настаивал я.
– В том-то и штука, что я даже этому не научился. Я только и несчастен, когда мне мешают, когда не дают быть вот таким себялюбцем и мечтателем. Мне и жениться не следовало!
– Разве вы женились не по любви?
– Разумеется, по любви, но мое чувство всегда за прочным стеклом, каким я добросовестно огораживаю собственную персону. Да, я любил Нору, но то, что она требовала внимания, мне мешало. Даже когда заболела и страдала, мне это мешало. И то, что ее жалел, сама жалость, тоже мешала. Вот каков я, мой друг. – Кестлер закурил и, упершись руками в колени, повернулся в сторону от света; на его усталое лицо опустились густые сумерки, и в них напрасно было искать отсветов обычной улыбки.
Немного помолчав, я сказал:
– Вы плохо себя знаете; вы лучше, чем думаете о себе!
Он пожал плечами:
– Почему ты так говоришь?
– А потому, что вы страдаете от сознания, что вы такой.
Кестлер внимательно посмотрел на меня.
– Э, да ты начинаешь говорить загадками! – усмехнулся он. – Что ж, давай, я привык к загадкам!
– Сейчас скажу, все… И про бродягу расскажу, и про ось Земли…
– Как ты сказал?…
– Сейчас, подождите, налейте-ка еще! Это серьезный разговор!
Кестлер взял бутылку и стал медленно подливать.
– Скорей, скорей! – смеясь торопил я и, не дав ему опомниться, выхватил у него бутылку и хорошенько плеснул в стаканы. Он удивленно взглянул на меня.
– Что с тобой:? Ты сегодня какой-то странный.
– Ошибаетесь! Это я обыкновенно странный, а сегодня настоящий. Позвольте мне таким и оставаться! – откликнулся я с неожиданным оживлением.
– Да я ничего, говори – что там у тебя! – отвечал Кестлер. Он тоже оживился и, откинувшись на спинку стула, приготовился слушать.
Тогда я начал:
– Это удивительная история, Кестлер. Я повстречал бродягу, который ищет – угадайте что? Никогда не угадаете! Полюс гармонии! Он уверяет, что если земная ось пройдет через этот полюс, на Земле воцарится рай!
– Недурно для начала, но как он предполагает это осуществить?
– Не в этом дело. Важна мысль: что-то на Земле сложилось не так, что-то основное, самое важное. И если это что-то выправить, все пойдет по-другому.
– И ты в это поверил? – разочарованно спросил мой собеседник.
– Не совсем. Но если это невозможно, то какой остается другой выход?
Кестлер рассмеялся.
– Другой выход – это отыскать другого бродягу, который знает более мудрое разрешение вопроса.
Шутка мне не понравилась. Я схватил стакан и, подняв, сказал:
– Вот вам другое решение: виски или наркотики! Иного вы ни от кого не услышите! Давайте же выпьем, Кестлер! – И, не дожидаясь его реакции, я опрокинул в себя весь стакан.
Кестлер был смущен; он понял свой промах, а мое странное возбуждение его обеспокоило.
