Две строчки — вот и весь мой роман. Сэйдзи уже вычеркнул меня из своей жизни. Продолжая слушать его голос, я всё больше убеждалась в этом. «Но всё-таки как хорошо, — думала я. — Как хорошо просто ощущать, как его голос звучит прямо у моего уха».
— Прощай, — подумала я, стягивая пижаму с левой ноги. Засунув в стиральную машинку бельё, подключила электричество. Отмерила количество порошка и высыпала во вращающийся барабан. Кончиками пальцев потрогала свой обнаженный пах. Скользко и мягко.
— Как напишу, дам почитать, ладно? — пообещала я Сэйдзи и положила трубку. Что он мне хотел сказать? Сэйдзи. Так рано.
Барабан вращался, закручивая водоворот. В холодной воде раннего зимнего утра плавали белые хлопья не до конца растаявшего порошка. Поднимая фонтаны брызг, вихрился водоворот.
Нажимая рукой на дверь в ванной, я вдруг вспомнила мягкость губ Сэйдзи. Казалось, что тебя касаются пухлые лепестки цветка.
— Сэйдзи, — позвала я. Никто не ответил. Никого нет. Все ушли, оставив меня одну.
Меня влекло туда, словно что-то силой тащило мое тело. Я не чувствовала особого желания туда попасть, просто все во мне само собой устремлялось в одном направлении.
— В Манадзуру? Опять? — уже на пороге застала меня расспросами мама. Я четко помнила, как Момо, обуваясь в прихожей, крикнула маме: «Ну всё, я пошла». Подцепив из тарелки кусочек яйца с беконом, я торопливо сунула его в рот. Помнила, что, проглотив, я почувствовала, как еда, пройдя горло, застряла где-то посередине и встала комом. Кто приготовил бекон: мама или я сама — этого я уже не помнила. Не помнила я и того, как отнесла потом грязную тарелку на кухню и как помыла её с моющим средством в горячей воде. После этого я сразу направилась в комнату, достала из шкафа теплый свитер, надела пальто и шарф, сунула в маленькую сумку кошелек и бельё и, перешагнув коричневые тапки, разбросанные Момо по разным углам, направилась к выходу. Только я коснулась рукой двери, как меня остановила мама.
— Ну, да.
— Что же там такое, в этом Манадзуру? — воскликнула она с горечью.
Я отвела глаза.
Как-то давным-давно, когда папа был еще жив, мне приснилась мама в момент соития с мужчиной. В сумраке угадывался лишь силуэт её спины, слабо белеющий гладкой кожей, лица не разглядеть, но во сне я точно знала, что это мама. Кто был с ней: папа или другой мужчина — меня не волновало. Важно было только то, что мама занимается этим.
Мне стало страшно. Однако в то же время я почувствовала странное успокоение. Я не хотела этого видеть, но увидев раз, я ощутила, как тревожное ожидание того, что когда-нибудь это все-таки придется увидеть, покинуло меня. От этой мысли в душе воцарилось необыкновенное спокойствие. Силуэт мамы в моем сне был исполнен той же горечи, что сейчас мелькнула на её лице.
— Нет там ничего, но я всё равно поеду, — ответила я, и мне показалось, что это сказал кто-то другой, а не я, однако это все-таки был мой голос, и я вышла из дома.
Электричка, следующая до станции Токио, была до отказа переполнена.
Поезд нес меня от станции к станции, зажатую в неудобной позе, лишенную возможности пошевелиться.
Я чувствовала себя веткой, приросшей к дереву, я смотрела по сторонам и видела, что все люди вокруг крепко переплелись между собой телами, превратившись, подобно мне, в ветви дерева или плети плюща. На каждой остановке электричка словно выдыхала толпы народа и вдыхала их вновь. Несмотря на тесноту, я чувствовала умиротворение. Это ощущение пришло, наверное, потому что внутри меня ничего не было. Нельзя быть умиротворенным, когда мысли о предстоящей работе, планы, намеченные встречи, как личинки насекомого, срастаются гроздями и облепляют тело изнутри.
На станции Токио я перешла на пригородную электричку. Села на сторону, где покажется море. Самого моря было еще не видно, но уже потянуло влагой.
— Похоже, дождь будет, — промолвила своему спутнику женщина, сидящая наискосок от меня. Я выглянула в окно: небо приобрело бледный непонятный оттенок. Не серый и не голубой. Цвет, похожий на бледные водянистые разводы, которые расплываются вокруг густых и вязких комочков только что выдавленной акварельной краски: от красных — чуть красноватые, от черных — чуть сероватые. Такой неопределенный, размытый цвет.
Наверное, и правда, пахнет дождем, а не морем. Полило после станции Фудзисава, дождь словно вонзался в гладь моря, замелькавшего в окне после остановки в Ниномия.
В памяти всплыло расстроенное лицо мамы в момент расставания… и еще Сэйдзи.
Когда я приехала в Манадзуру впервые, весна была немного ближе, чем сейчас. Кружили коршуны. Небо тогда казалось бескрайним.
— Придется зонтик купить, — сказала женщина.
— Поедем на машине, — ответил мужчина.
Вид пальцев женщины и мужчины, легко сплетенных между собой, неприятно бросался в глаза. Её красные накрашенные ногти и его безымянный палец с заусенцем, её мизинец с маленькой родинкой и его узловатые костяшки виднелись противно отчетливо, будто бы на них было направлено увеличительное стекло.
— Не умирай, — промолвила женщина.
Наверное, послышалось. Но мне было лень прислушиваться. Мужчина ничего не ответил.
— Не умирай, слышишь? — еще раз попросила она.
Нет, значит, не послышалось. Но в моём вялом сознании ничего не происходило, во мне не просыпалось любопытство.
Вот уже и станция Манадзуру. Женщина беспокойно теребила пальцы мужчины.
За окном лило как из ведра.
Купив в киоске прозрачный зонтик, я выскользнула на улицу. Следующий автобус до набережной еще только через час. Зажав сумку подмышкой, я отправилась в путь пешком.
Шаги поднимали брызги. «Я приехала!» — мысленно звала я женщину, которая всегда следовала за мной по пятам в Манадзуру.
Ответа не было.
Я шла уже двадцать минут, чувствуя, как постепенно начинаю коченеть от холода. Я посмотрела сквозь прозрачную пленку зонтика на небо. Но сквозь струящиеся капли ничего не было видно. Намокший подол плаща хлестал и путался в ногах.
Я вышла на дорогу, вдоль которой выстроились несколько закусочных. Одна из них, с вывеской «Соба», было открыта. Время обеденное — внутри полно посетителей. Я заказала тарелку лапши удон.
Обжигая язык, хлебаю бульон ложкой. Пока я не спеша ела, посетителей заметно поубавилось.
— Тут где-то недалеко гостиница была, «Суна» называется, — окликнула я официантку.
— Да, это рядом с побережьем, портовая гостиница, — отозвалась та.
В воздухе возникло что-то похожее на тень той женщины.
Собрав ложкой остатки бульона, доела лапшу. Тень притаилась возле моих ног.
— Ты всегда появляешься там, где есть еда, — прошептала я. Тень слегка сгустилась.
Когда я вышла из закусочной, дождь уже прекратился. Небо стало ещё темнее, чем во время дождя. Уверенно шагая по серой дороге, я направилась к берегу.
Волны вздымались высоко.
Попыталась представить Сэйдзи — не получилось.
— Если ты приехала в Манадзуру, ты должна стать его частью, — послышался голос женщины. То, что минуту назад было всего лишь тенью, обрело яркие очертания. Длинные волосы, еще более прекрасные, чем раньше, голос чистый, мелодичный.
— Взяла номер в гостинице? — спросила женщина.
— Ещё не знаю, буду ночевать или нет.
— Не возьмёшь номер, вернуться сюда больше не сможешь.
Я попыталась спросить, что это значит, но ответа не получила.
Мы вместе спустились к морю.
— Как подруги, мы с тобой, — сказала я, и она в ответ улыбнулась. Протянула мне руку. Я крепко сжала её.
— В первый раз у меня получилось так ощутимо прикоснуться, — тихо промолвила женщина.
Усевшись на мокрые камни, мы смотрели в морскую даль. Огромный мост соединял берега залива. Мы не размыкали рук. Её рука была теплая, будто живая.
Я удивилась:
— Почему?
Женщина покачала головой:
— Не знаю. Наверное, сейчас мы стали еще ближе друг другу.
Да мы с нею стали очень близки, может быть, поэтому Манадзуру так манил меня.
— Я хочу встретиться с Рэем, — попросила я.
— Правда?
— Да, правда.
— Но ты не сможешь больше вернуться.
— Не вернусь.
— А ребенок?
— Мы отдалились друг от друга.
Женщина недоверчиво нахмурилась.
— Но это не так просто.
— Пусть не просто, но я хочу, — твердо и отчетливо повторила я и крепко сжала её руку. Рука начала таять и разрушаться. И вот, где только что была ладонь, осталась лишь пустота. Женщина тоже исчезла.
— Не уходи, — позвала я её.
Волны вздымались высоко. По мосту с шумом промчались друг за другом два черных грузовика. Женщина не вернулась.
Неужели это место всегда было таким безлюдным.
Я уже целую вечность бродила по пляжу. Забравшись по склону вверх, я увидела полуразрушенную часовню богини Бэнтэн и поклонилась. В полумраке виднелись неясные очертания статуй божеств. Что-то чувствовалось неизъяснимо родное в этом обветшалом месте, овеянном духом местного божества. Мне было так все знакомо, будто я бывала здесь раньше.
