5
Лори сказала:
— Хорошенькое письмо я получила от Этель. Она жалуется, что ты задолжала ей плату за две недели. Еще пишет, что ты испортила пуховое одеяло, разбила картину, запачкала белую стену в спальне — и так далее. Только не понимаю, почему она обо всем этом пишет мне. Можешь сама почитать.
Она протянула мне листок бумаги.
227, Бёрд-стрит,
26 марта 1914 года
Дорогая Лори,
Думаю, вы уже знаете, что Анна покинула эту квартиру на прошлой неделе. Я действительно просила ее об этом, но, надеюсь, вы не будете обращать внимание на то, что она станет рассказывать про меня, потому что у меня на счет этого всего есть свое мнение. Позвольте сказать вам, что, когда я предложила Анне жить у меня, то не знала, что она из таких, и не думала, что она настолько лживая. У жизни свои законы, я не хочу никого обижать. Так что когда она начала приглашать к себе мистера Редмана, я не возражала. Он был очень приличным человеком и умел себя вести. Но после того, как он исчез, она перешла все границы, разрушила все приличия, а ведь существуют незыблемые правила. Одно дело, если девушка имеет друга или даже двоих, — и совсем другое, если она тащит к себе всех подряд, даже не удосужившись спросить у меня разрешения. На что это похоже? Я еще не видела такой девушки, как она, — ни тебе доброго слова, ни улыбки. И в довершение всего, на прошлой неделе она сообщила мне, что у нее будет ребенок Как я поняла, она уже на третьем или четвертом месяце. Я ответила ей, что следовало сказать мне раньше, если рассчитывала на мою помощь. «Почему ты раньше ничего не предприняла?» — спросила я. Она ответила, что использовала все способы, о которых знала, и спросила меня, не знаю ли я еще какой-нибудь. И смотрела на меня при этом своим пустым взглядом. Сказала, что она в отчаянии, что все это ужасно. И когда я ответила, что она слишком многого от меня хочет и что лучше обратиться к виновнику, так сказать, — она заявила, что понятия не имеет, кто он, и стала хохотать с наглым видом, показав тем самым, кто она есть на самом деле, потому что ведь существуют определенные правила и манеры, как надо вести себя, не так ли? Ее все время тошнит, и я сказала ей, что не могу позволить, чтобы в моей квартире продолжалось такое, и как можно меня за это винить? Видели бы вы, в каком состоянии она оставила комнату, а мне нужно уже на следующей неделе приглашать квартиранта. У картины, которая висела на стене, стекло разбито вдребезги, а без стекла она совсем не смотрится, прекрасное стеганое одеяло сплошь в винных пятнах. Оно стоило мне 35 фунтов, но сейчас все так подорожало. И повсюду дырки, прожженные сигаретами, и это на белых стенах! Теперь мне стыдно за эту комнату, а как там было уютно до того, как она въехала, — все чистенькое, нарядное. Вот не думала, что могу так ошибаться в людях, — это все, что я хочу сказать, и теперь я должна за это расплачиваться Кроме того, она задолжала мне деньги за две недели. Четыре гинеи. Я знаю, что рано или поздно начнет рассказывать про меня всякие гадости, Невыносимо об этом думать, потому что вы из тех девушек, которые вызывают у меня уважение. Скажу вам честно — я не могу позволить себе терять деньги таким образом. С такими девицами лучше вообще не иметь дела, они палец о палец не ударят, чтобы хоть что-нибудь для себя сделать.
Искренне ваша
Этель Метьюз
Любящая вас
Этель Мэтьюз
P.S. Надеюсь вскоре увидеться с вами. Владелец дома тоже на нее жалуется.
— Не понимаю, почему она тебе все это написала, — сказала я.
— Я тоже не понимаю, — сказала Лори. — Нельзя давать им повод, понимаешь? Если ты дашь хоть какой-то повод, они им обязательно воспользуются.
— Не должна я ей никаких денег, — объяснила я. — Это она взяла у меня взаймы почти три фунта и не отдала. Не понимаю, почему она вздумала писать тебе все это.
И постоянные мысли об одном и том же, идущие по кругу, что он где-то здесь, внутри меня, — чего я только не делала, чтобы от него избавиться! Очень эффективное средство, было написано на этикетках. Таблетки с розовенькой этикеткой, гинея за упаковку. Потом с желтенькой этикеткой — по две гинеи, потом с оранжевой — по три… Так что если он все-таки родится, это будет чудовище. Может быть, без глаз или без рук… О Господи, перестань впадать в панику.
Мои руки стали холодными, и я снова почувствовала приступ тошноты.
— Я знаю кое-кого, — сказала Лори, — но станет ли она это делать, это еще вопрос. Такое может случиться с каждой, но тебе раньше надо было побеспокоиться насчет этого, гораздо раньше. Все эти таблетки не доводят до добра… Люди, которые продают их, — им главное заработать. Не знаю, захочет ли она делать это. У тебя есть деньги?
— Есть, — ответила я, — я продала свое меховое манто. Могу дать ей десять фунтов.
— Десяти точно не хватит, — сказала Лори, — за такие деньги она не станет это делать. Моя милая, ей нужно фунтов около пятидесяти. У тебя есть кто-нибудь, кто смог бы тебе одолжить? Тот мужчина, о котором ты говорила, и который все время давал тебе деньги? Он не сможет помочь тебе? Или ты просто шутила насчет него?
— Нет, не шутила.
— Почему бы тебе не написать ему? — спросила она. — Предупреждаю, если будешь тянуть, никто не возьмется это делать. Прямо сейчас и напиши. У меня есть потрясающая почтовая бумага, можешь ее взять. Люди обращают внимание на почтовую бумагу. Если ты собираешься просить денег, ты же не хочешь, чтобы он думал, что твои дела совсем плохи. Надо его немного запутать. Напиши, что ты больна, и попроси его прийти, — продолжала она, — и дай ему мой адрес, не нужно ему видеть твою однокомнатную конуру. И, ради всех святых, не вешай нос. Все будет нормально.
— Я не знаю, что писать, — сказала я.
— Не будь дурой. Напиши: «Дорогой Растакович или как его там зовут. Я не особенно хорошо себя чувствую. Очень хотелось бы тебя увидеть. Ты всегда говорил, что готов помочь мне». И так далее и тому подобное.
Будто издалека я видела, как перо выводит: «Мой дорогой Уолтер…»
Высокое дерево на площади напротив квартиры д'Адгемара как будто застыло, и его торчащие ветви напоминали растопыренные пальцы. Стояла такая тишина, как будто все умерло. Потом чирикнула птица, и сразу же начался птичий гвалт — сначала одна, потом другая, а потом все вместе.
— Надо же, — сказала Лори, — эти милые пташки перепутали день с ночью.
— Не стоит их винить за это, — проговорил д'Адгемар.
— Он немного чокнутый, — говорила мне Лори, — но очень милый старикашка. У него очаровательная квартирка, и он говорит, что только что купил интересный альбом порнографических картинок.
Мне он понравился, но от его одеколона меня сразу же начало тошнить.
После ланча он ходил взад-вперед по комнате и декламировал какое-то французское стихотворение: «Philistins, epiciers…»[52], потом заговорил о воскресных днях в Лондоне и о Портобелло-роуд[53] находившемся недалеко от его квартиры, и о близлежащих улицах, которые казались ему вымершими, и о невыразительных фасадах домов.
— Это ужасно, — говорил он, размахивая руками, — тоска, безнадежность, неверие в свои силы — ты просто дышишь этим. Ты видишь их наяву — так же отчетливо, как туман, — он засмеялся. — Ничего не поделаешь, поэтому надо смотреть на такие вещи оптимистически. Конечно, разочарование тоже может стать чем-то привычным, желанным и близким.
— Эй, папочка, — вмешалась Лори, — перестань пороть чушь. Покажи нам свои грязные картинки.
Мы стали смотреть альбом рисунков Обри Бёрдслея[54].
— Я разочарована, — вмешалась Лори, — очень разочарована. Не скажу, что это сильно возбуждает. Эта книга действительно стоит так дорого? Могу сказать только одно — кое-кому некуда девать свои деньги.
Было без четверти четыре. Я сказала:
— Мне нужно идти.
— Когда он придет?
— В половине пятого.
— Выпей коньяку перед уходом, — предложил д'Адгемар. Он налил коньяк в три маленьких бокала. — Выпьем за напыщенных снобов и надменных хлыщей, за ханжей, трусов и жалких дураков! Так, кто еще остался?
— Ей лучше не пить, — предупредила Лори, — а то ее начнет тошнить.
Я вышла и поймала такси.
(Конечно, все будет в порядке. Что-нибудь да произойдет, когда мне станет лучше, а потом что-нибудь еще, а потом еще. Все будет в порядке.).
Он опоздал, и, ожидая, я очень нервничала. В горле все время стоял ком, я старалась проглотить его, но он появлялся снова. Наконец зазвонил колокольчик, и я открыла дверь.
— Привет, Винсент, — сказала я.
Он улыбнулся:
— Привет, — и я провела его в гостиную.
— Уолтер написал тебе, сообщил, что я приду?
— Да, он написал из Парижа.
— Это твоя квартира? — он огляделся вокруг.
