Буквально через минуту стулья были расставлены полукругом, а те, кому не досталось места, либо просто улеглись на траве, либо расположились поблизости. Лично я оказался позади этого импровизированного зрительного зала.
Из-за плотно стоявших гостей мне почти не было видно Паолы. Я видел только голову мальчика, который, склонившись к грифу, настраивал гитару, и еще левое плечо одной из тех девушек. Она наклонилась к Паоле и что-то обсуждала с ней, пока зрители, нетерпеливо переговариваясь, звенели бокалами и передавали друг другу серебряные ведерки со льдом. В следующее мгновение нежно зазвучала мандолина, и Паола начала петь.
Я раньше никогда не слышал итальянских песен. Лучано Паваротти, разве что. Да и то ведь, он не песни поет. Может быть, поэтому я даже представить себе не мог, до какой степени это будет красиво.
У Паолы был удивительно чистый и прозрачный голос. Самый прозрачный и самый чистый из всех, какие я когда-нибудь слышал. Она пела так легко, так сильно и так красиво, как будто просто дышала или грустила о чем-то вслух. Нежная мелодия, которую вела мандолина, сплеталась с голосом Паолы и с негромким аккомпанементом двух гитар в такой тонкий рисунок, что у меня вдруг защемило сердце и перехватило дыхание. На секунду мне даже показалось, что я понимаю слова, и что слова эти про меня, и про мое детство, и еще про что-то такое, о чем даже не существует слов.
Чтобы избавиться от этого ужасного ощущения, я развернулся и быстро пошел в сторону дома. Мне хотелось поскорее уйти от этих звуков и от их невероятной власти надо мной. Мне вдруг показалось, что я сейчас расплачусь, и все увидят меня таким. Надо было быстрее спрятаться от чужих глаз. Больше всего я боялся встретить кого-нибудь из русских. Поэтому шел очень быстро, не сбавляя шага, не поднимая головы, стараясь отвлечься от этих печальных звуков, которые все еще лились у меня за спиной.
Войдя в дом, я смог наконец перевести дыхание. Слезы отступили от глаз, комок в горле растаял. Теперь я снова был в силах управлять собой. Охватившая меня паника исчезла почти без следа. Это опять был я. Просто я, и никого больше.
В первую же минуту я испытал огромное облегчение. Сквозь толстые стены сюда не долетало почти никаких звуков. В доме царили тишина и прохлада. После жаркого солнца здесь был настоящий рай. Или вернее – чистилище. Неяркий свет, приглушенный толстыми шторами, мягко ложился на все предметы, оставляя неясными их очертания. Мои глаза не сразу привыкли к этой полутьме. Через минуту я стал различать отдельные вещи. Прячась в тени, они постепенно начали выдавать мне свои секреты. Слева от меня притаился небольшой кожаный диванчик. Я сделал шаг и присел на него. Испарина у меня на лбу уже высохла. Здесь было удивительно хорошо. У меня появилось такое ощущение, как будто я спрятался от всего мира. Прохладная тишина несла с собой умиротворение и покой.
Нервозность, владевшая мною с самого утра, неожиданно отступила, и я вдруг почувствовал себя так, словно вернулся в Россию. До сих пор я не отдавал себе в этом отчета, но теперь очень остро ощутил, как мне надоела вся эта чужая Италия и как мне хочется поскорее обратно домой.
Вскоре глаза мои совсем привыкли к тусклому освещению, и я мог рассмотреть все, что находилось в комнате. Напротив меня на стене было развешано старинное оружие. Я, вообще, не ходок по музеям, но тут мне почему-то стало вдруг интересно. Этот дом мне нравился все больше и больше.
Мое внимание сразу привлек огромный двуручный меч. Поставленный вертикально, он достигал мне до самой груди. В рукоятку были вделаны драгоценные камни. В такой темноте я не мог разобрать их цвет, но должно быть на солнце они сверкали очень красиво.
«Сколько ему лет, интересно? – подумал я. – Принадлежал, наверное, какому-нибудь паладину, который отправился в Иерусалим спасать от неверных гроб Господень. Сколько человек он им зарубил?»
Рядом висел темный от времени арбалет. Массивное ложе было украшено золотой вязью. Тяжелая, обитая железом стрела, наверняка, могла пробить самый толстый панцирь. Дальше в углу стоял прислоненный к стене боевой топор.
Коллекция оружия переходила из этой комнаты в узкий коридор, где ее экспонаты занимали уже обе стены, а затем продолжалась дальше – в соседний зал. Здесь были сабли и метательные ножи, легкие палицы и усеянные шипами дубины. В каждом углу стояли рыцарские доспехи с заметными вмятинами на боках. Очевидно хозяину нравилась идея подлинности всего оружия, которое он собрал. Ни один экспонат не был начищен до блеска. На многих щитах остались трещины и боевые отметины. У меня родилось впечатление, что все предметы были собраны с поля битвы. Это совсем не походило на музей. Скорее, на арсенал. Домашний арсенал для небольшого вооруженного отряда. Человек двадцать пять. Как раз хватит, чтобы защитить дом и его владельцев.
В этот момент мне на плечо легла чья-то рука. Я вздрогнул и судорожно обернулся.
Передо мной, улыбаясь, опять стояла Паола.
– Ну ты даешь, – выдохнул я со свистом. – Так ведь можно насмерть перепугать… Появилась как… привидение… Предупреждать надо…
Она молча показала на мою левую руку. Я опустил голову и с удивлением обнаружил, что все еще держу ее апельсин.
– Не съел, – сказал я. – Хочешь?
Она опять улыбнулась и кивнула головой.
– Ты что, меня понимаешь?
Она опять кивнула.
– И говорить можешь?
Она засмеялась и сделала отрицательный жест руками.
– Только понимает чут-чут, – сказала она со страшным акцентом. – Учила рюсский мало.
– Круто, – сказал я. – А я совсем по-итальянски не понимаю… И по-английски… Вообще, ни по какому…
– Я плохой рюсский говорит. Стесняется.
– Стесняешься?
– Да, стесняешься.
– Нет, это ты стесняешься. А когда про себя говоришь, то надо – «я стесняюсь».
– Я стесняюсь.
– Правильно. Молодец, быстро соображаешь. И нечего тут стесняться. Выучишь еще. Скоро в Россию поедешь.
– Нет, – сказала она.
– Что «нет»?
– Не поедешь.
– Как это не поедешь? Почему?
Она пристально посмотрела на меня своими большими черными глазами.
– Ты знаешь.
– Я знаю?
– Ты знаешь, – еще раз повторила она. – Дай мне оранж.
Я протянул ей апельсин.
– Не будет свадьба.
– Как это не будет? – я просто ушам своим не поверил.
– Тебе нравится этот… arms?
– Что?
– Оружие. Тебе нравится? Пойдем, другой покажу.
Она взяла меня за руку и потянула куда-то по лестнице на второй этаж. Рука у нее была маленькая, мягкая и очень удобная.
Наверху она подвела меня к большим часам. Слева и справа от циферблата виднелись два темных отверстия.
– Смотри, – сказала она и подняла стекло, закрывавшее циферблат.
Часы в этот момент показывали половину второго. Паола приподнялась на цыпочки, передвинула большую стрелку на двенадцать, обернулась ко мне и приложила палец к губам.
– Смотри, – еще раз сказала она.
Внутри часов что-то щелкнуло, они заскрипели, и вдруг из левого отверстия сбоку от циферблата показалась маленькая фигурка. Это был крошечный рыцарь верхом на коне с длинным копьем и закрытым забралом. Следом за ним появился лев. Потом Смерть с косой и какая-то ведьма. Фигурки кружились на небольшом пространстве перед циферблатом и вскоре исчезали в правом отверстии. Наконец появилась двойная фигурка жениха и невесты. Они оба были одеты в свадебные костюмы, но, когда я присмотрелся к их лицам, то вздрогнул от неожиданности. Из головных уборов этой пары выглядывали голые черепа. Пустые глазницы и черные провалы вместо носов должны были, наверное, олицетворять какую-нибудь аллегорию, но мне в этот момент просто стало не по себе. Жуткая парочка покружилась перед нами и потом следом за остальными исчезла в пыльных недрах этих странных часов.
– Любовь, – сказала Паола и протянула мне половинку уже очищенного апельсина. – Хочешь?
Я автоматически взял апельсин из ее рук.
– Вкусный? – спросила она.
– Да, – ответил я. – Очень вкусный.
– Свадьба не будет, – снова повторила она. – Я не поедешь в Россию.
* * *
Когда я вышел из дома, мне пришлось зажмуриться. Из-за яркого солнца даже трава не казалась больше зеленой. Все вокруг сияло ослепительной белизной. На глаза мне тут же навернулись слезы. Я прикрылся рукой и на мгновение замер, привыкая к этому полуденному кошмару. Ощущение было такое, как будто вошел в жарко натопленную парилку, где какой-то идиот включил еще тысячу мощных прожекторов.
Однако со всех сторон долетали звуки веселья. Народ развлекался как мог. Старушки оккупировали лужайку и с радостным смехом гоняли молотками деревянные шары. Глядя на них из-под прищуренных век и утирая слезы, я дал себе клятвенное обещание никогда в своей жизни больше не играть в крокет.
Чуть поодаль, на противоположной стороне лужайки Маттео раскачивал на больших качелях Марину. Закидывая назад голову, она что-то кричала и старалась взлететь как можно выше. Я вдруг представил себе, что качели внезапно отвязываются, и эта девушка пулей летит ногами вперед через всю лужайку. Судя по размаху, она должна была перелететь через старушек и рухнуть где-то в районе большого розового куста.
