Чуть поодаль, на противоположной стороне лужайки Маттео раскачивал на больших качелях Марину. Закидывая назад голову, она что-то кричала и старалась взлететь как можно выше. Я вдруг представил себе, что качели внезапно отвязываются, и эта девушка пулей летит ногами вперед через всю лужайку. Судя по размаху, она должна была перелететь через старушек и рухнуть где-то в районе большого розового куста.
«Точно костей не соберет», – подумал я и тут же поймал себя на мысли, что, может быть, так было бы лучше для всех.
Хозяин дома по-прежнему сидел с ПП и загружал его на английском. Ну почему я в институте не изучал языки? Ходишь теперь как остолоп – ничего не понятно. Марина-то, интересно, где успела так нахвататься?
Сережа сидел за одним столиком с Бонкомпаньи. Они, видимо, о чем-то спорили, а суетливый Дима им быстро переводил. Слава Богу, оказывается, не я один тут такой тупой. Рядом с ними, подперевшись локтем, скучала красивая Амбра. Даже с таким лицом как сейчас, когда она умирала от скуки, она все равно была очень красивая.
«Марине до нее далеко», – сказал я себе, но сам почувствовал, что прозвучало это не очень уверенно. – «Как до Пекина раком».
Проморгавшись наконец, я увидел за их столиком свободное место. Бонкомпаньи убрал свою руку со спинки незанятого стула, когда я к ним подошел. В этот момент он о чем-то увлеченно говорил, поэтому не обратил на меня никакого внимания. Просто кивнул и, не останавливаясь, продолжал молотить дальше. Амбра наоборот оживилась. Кокетливо улыбнувшись, она жестом спросила у меня, буду ли я что-нибудь пить. Я почему-то подрастерялся, и не сразу сообразил, что ответить, а она тем временем повела себя как хозяйка. Я даже глазом не успел моргнуть, как она уже наливала мне апельсиновый сок. У меня во рту все еще стоял приторный вкус апельсина, который я съел вместе с Паолой, но я сделал вид, будто это было как раз то, чего я хотел больше всего на свете. «Лед хотя бы погрызу, – подумал я. – Может жажда сама пройдет».
Пока Бонкомпаньи говорил на своем языке, Сережа, не отрываясь смотрел в ту сторону, где качалась Марина. Честно признаться, мне не очень понравился его взгляд.
Дима по этому поводу тоже заметно напрягся. Он краем уха слушал, о чем говорил итальянец, а сам посматривал то на Сережу, то на Марину, то на меня. Каждый раз как он смотрел в мою сторону, в его глазах полыхал огонь осуждения. Дима явно не одобрял моего бездействия. Но что я мог сделать? Подойти и дать в ухо бедному Маттео?
Нет, в этом поезде машинистом была Марина. Я только переводил стрелки.
Да и то, когда меня об этом просили.
Старичок наконец замолчал, и мы все посмотрели на Диму. Он сделал серьезное лицо и начал переводить:
– Синьор Бонкомпаньи говорит, что Сергею, разумеется, видней, поскольку он сам является представителем русского народа, но лично ему, как человеку старому, опытному и повидавшему, все-таки кажется, что обвинять во всех бедах русский национальный менталитет было бы не совсем осмотрительно.
– О чем он говорит? – спросил я.
– Он говорит, что мы не такие тупые, как кажемся, – ответил Сергей.
– Это радует. Слушай, а минералку уже всю выпили?
– Не знаю. Вон на том столе, похоже, осталась. Ты где был?
– Ну, вы будете слушать или нет? – возмущенно сказал Дима. – Я еще не все перевел.
– Не надо больше переводить, – махнул рукой Сережа. – Все и так уже ясно. Скажи ему, что русские жили и будут жить в говне. А, главное, скажи, что им это нравится.
– Интересный у вас разговор, – сказал я и встал, чтобы принести себе минеральной воды.
– Синьор Бонкомпаньи считает, что жизнь среди экскрементов никому не может понравиться, – перевел через минуту суетливый Дима. – Он говорит, что вы, наверное, чем-то расстроены. Иначе вы бы не стали обижать целый народ.
– Еще как расстроен, – отозвался Сережа. – Он ведь родился в Италии, а мы в России. Где уж тут не расстроиться? Ты как ему слово «говно» перевел?
– А мне Италия надоела, – сказал я. – Жарко у них тут.
– Еще он говорит, – продолжал Дима, – что народ, который дал миру Толстого, Бродского, Рахманинова и многих других …
– Толстого знает? – хмыкнул Сережа. – Ну и что? Пусть вспомнит Достоевского, Пушкина, Менделеева и еще целую кучу всяких засранцев. Передай ему, что они все давно сдохли.
Дима изумленно посмотрел на него.
– Передай, передай, – неожиданно зло сказал Сережа. – А то сидит здесь, козел старый, всякую чушь несет. И не умерли, а именно – сдохли.
Я тихонько поставил свой стакан на стол. Таким я его еще не видел.
– Скажи ему, что все самое мерзкое в мире выдумано у нас.
Краем глаза я увидел, что ПП прервал свой разговор с хозяином и начал прислушиваться к сыну, который говорил с каждой минутой все громче и громче. Дима беспомощно смотрел то на меня, то на Сережу. Бонкомпаньи занервничал. Скука мгновенно исчезла с лица засыпавшей до этого Амбры, и теперь она с настороженным вниманием тоже прислушивалась к разговору. Марина наконец спрыгнула с качели и вместе со своим Маттео ушла куда-то за дом.
– У нас придумали дебилизм, – продолжал Сережа. – У нас придумали стукачей. У нас придумали лизать жопы.
Он вдруг побледнел как стена и медленно закончил:
– А еще у нас придумали русскую рулетку.
Я сначала не понял, к чему он это сказал, но через секунду мне все стало ясно. Остановить его уже было нельзя.
– Красивый? – сказал Сережа, вынимая из кармана брюк небольшой револьвер. – Это мне Маттео подарил. В знак дружбы. Мы с ним теперь друзья.
ПП вскочил со своего места и ринулся к нам.
– Стой, папа! – закричал Сережа, приставив пистолет себе к правому виску. – Стой! Не двигайся дальше!
Я подумал, что мне это снится и я сейчас проснусь.
– Понимаете, – сказал он, обращаясь к побелевшему как он сам Бонкомпаньи. – Это русские офицеры изобрели такую забаву во время первой мировой войны. Сидели себе в окопах и баловались оружием. Правда, хороший подарок? Не знаю только, как через таможню провезти.
– Он не понимает тебя, – заикаясь, выдавил Дима.
– А мне плевать! – изо всех сил закричал Сергей. – Мне плевать! И на тебя мне плевать! Ты меня достал! Ты меня достал! Я тебя ненавижу! Ты идиот!
Он вдруг навел револьвер на Диму.
– Если б ты знал, как мне хочется это сделать!
Дима беспомощно закрылся ладонью и зажмурил глаза.
Старушки с молотками в руках стояли посреди лужайки, словно пораженные громом. Вокруг была полная тишина. Все смотрели на нас.
– Пошел отсюда! – закричал Сергей. – Быстро! Чтобы я тебя не видел! Бегом!
Дима, прикрываясь руками, неловкой трусцой убежал в сторону дома.
– Видите? – Сергей снова повернулся к Бонкомпаньи. – Он боится. Он трус. А те русские офицеры были не трусы. Понимаете? Вы понимаете меня или нет? Понимаете? Они были не трусы!
Бонкомпаньи в испуге молча таращил глаза.
– Кивните мне, если вы меня понимаете. Кивните! Вот так!
Сережа медленно качнул головой, показывая как надо кивать
– Понимаете?
– Сергей… – начал ПП.
– Папа! Не надо ничего говорить! Я прошу тебя! Ты сказал уже все! Ты для себя выбор сделал! Дай теперь мне выбирать. У меня тоже должно быть право.
– Но я…
– Не говори ничего! Я не могу тебя сейчас слушать. Я больше не могу слушать тебя! Я тебя ненавижу!
– Сергей!
– Папа!
Он снова приставил револьвер к голове и мы услышали, как он снял его с предохранителя.
– Не надо Сережа! Не делай этого!
– Стой там, папа! Стой там! Иначе я нажму на курок!
– Я стою, сынок! Я стою, Сережа!
– Так вы понимаете меня или нет? – он снова повернулся к Бонкомпаньи.
Тот в ужасе посмотрел на меня. Я медленно качнул головой. Не отводя от меня глаз, Бонкомпаньи наконец кивнул тоже.
– Ну вот и хорошо. А этот дебил говорит, что вы меня не понимаете. Как он меня достал. Надо было все-таки его пристрелить. Уже дня три об этом мечтаю.
Он опустил револьвер и быстрым движением вывалил барабан. Патроны со стуком упали на пластиковую поверхность. Никто не успел даже шелохнуться, как он схватил один из них, вернул его на место и прокрутил барабан левой рукой.
– Может, это и не в первую мировую придумали, но уж, что русские – это точно. Другие бы не смогли. Кроме русских все равно никто не сумеет. Смотрите!
Он снова бросил руку к виску, судорожно сжал зубы и нажал на курок.
– Сережа! – изо всех сил закричал ПП.
– Ну что, папа, испугался? – сказал он, опуская оружие. – Пронесло. Значит, пока я везучий.
– Вот это и есть русская рулетка, – обратился он к Бонкомпаньи, тяжело дыша. – Понятно? Понял теперь, что такое русский народ? Понял?
Итальянец снова посмотрел на меня, и я показал ему, что нужно опять кивнуть.
– Понял! – сказал Сережа. – Видишь, как с нами трудно. А ты говоришь: Толстой!
В этот момент из-за дома выбежала Марина. Увидев ее, он вскочил и закричал страшным голосом:
