Жозефина разделась, сложила майку, свитер и брюки, все убрала в шкафчик, аккуратно сложила лифчик, сняла и свернула колготки, положила туда же, потерла следы от бретелек на плечах. Достала купальник из пакета, куда убрала его еще в августе, и ее охватила жуткая тревога. Она ведь поправилась, вдруг купальник будет ей мал?! Надо худеть, мысленно поклялась она, так больше нельзя! Ей было страшно смотреть на свой живот, на ляжки и бюст. Вслепую натянула купальник, уставившись в деревянный потолок кабины. Потянула за бретельки, чтобы приподнять грудь, разгладила складки на бедрах, терла, терла, словно хотела стереть лишний слой жира. Опустив глаза, она вдруг заметила белый пеньюар на вешалке. Спасена!
Она надела белые шлепанцы, стоявшие под вешалкой, закрыла дверь кабинки и поискала глазами девочек. Они уже убежали к Александру и Ирис.
Сестра возлежала в деревянном шезлонге, величественная, в белом пеньюаре, длинные волосы стянуты в узел, на коленях — книга. Перед ней спиной к Жозефине стояла какая-то девушка. Худенькая девушка в крохотном красном бикини, усеянном блестками, сиявшими, словно пыль Млечного пути. На ее крепких ладных ягодицах едва держались такие узенькие трусики, что Жозефина не понимала, зачем они вообще нужны. Боже, как эта девушка была хороша! Тонкая талия, длиннющие ноги, изумительная осанка, волосы собраны в небрежный пучок… Все в ней дышало грацией и красотой, все гармонировало с изысканным интерьером бассейна, с голубой водой, бросающей мимолетные отсветы на стены. Все комплексы взыграли в Жозефине с новой силой, она нервно затянула пояс пеньюара. Клянусь! С этой минуты я больше не ем и каждое утро делаю зарядку. Я ведь тоже когда-то была тоненькой стройной девушкой.
Она увидела в воде Александра и Зоэ, махнула им рукой. Александр хотел выйти, чтобы поздороваться с ней, но Жозефина жестом остановила его, тогда он нырнул и схватил Зоэ за ноги; та в ужасе завопила.
Девушка в красном купальнике обернулась, и Жозефина узнала Гортензию.
— Гортензия, что это на тебе такое?
— Ну мам! Это купальник. И не кричи так! Здесь не бассейн в Курбевуа, знаешь ли.
— Здравствуй, Жозефина, — Ирис поднялась с кресла, заслонив дочь от матери.
— Здравствуй, — буркнула Жозефина и опять обратилась к дочери. — Гортензия, объясни мне, откуда у тебя такой купальник.
— Это я ей купила летом. И нечего тут с ума сходить, Гортензия прелестно выглядит…
— Гортензия выглядит неприлично! И, если это новость для тебя, Гортензия моя дочь, а не твоя!
— Ну начинается! Мам, хватит! Опять слова, слова…
— Гортензия, сейчас же переоденься.
— Вот еще! Если ты завернулась в мешок, это еще не значит, что я должна закутываться в тряпки, как мумия.
Гортензия выдержала не моргнув глазом бешеный, гневный взгляд матери. Медные пряди выбились из ее пучка, а щеки заалели — совсем по-детски, противореча облику роковой женщины. Жозефина невольно растрогалась, растерялась — и стушевалась. Она пробормотала сквозь зубы что-то неразборчивое.
— Давайте, девочки, поспокойнее, — сказала Ирис и улыбнулась, пытаясь разрядить обстановку. — Твоя дочка выросла, Жозефина, она уже не дитя. Для тебя это шок, несомненно. Но, увы, ничего не поделаешь. Разве что зажать ее между двумя словарями?
— Но я могу помешать ей так выставляться напоказ.
— Она такая же, как большинство девушек ее возраста… восхитительная.
Жозефина пошатнулась и вынуждена была опуститься на шезлонг возле Ирис. Ругаться и с дочерью, и с сестрой одновременно было явно выше ее сил. Она отвернулась, стерла внезапно накатившие от беспомощности и ярости слезы. Каждый раз в попытке приструнить Гортензию она попадала впросак и теряла лицо. Жозефина боялась ее, боялась ее тщеславия и высокомерия, но при этом не могла не признать, что Гортензия часто оказывалась права. И если бы сама она вышла из кабинки, гордясь собой и своим телом, то, может, и не рассердилась бы так.
Она затихла, дрожа. Полный разгром. Глядела невидящими глазами на листья растений, сверкающие блики на воде, беломраморные колонны, голубую мозаику. Потом выпрямилась, глубоко вдохнула, чтобы успокоиться — еще не хватало здесь сцены устраивать, выставлять себя на посмешище, — и обернулась, готовая встретиться с дочерью лицом к лицу.
Гортензия отошла. Она стояла у лесенки, пробовала воду ножкой и собиралась нырнуть.
— Ты не должна так распускаться перед ней, она не будет тебя уважать, — шепнула Ирис, поворачиваясь на живот.
— Легко тебе говорить! Она ужасно себя ведет со мной.
— Это все подростковые проблемы, трудный возраст.
— Удобно все списывать на трудный возраст! Она обращается со мной, словно я у нее в подчинении…
— Может, потому, что ты всю жизнь позволяла ей так с тобой обращаться.
— Как это — так?
— Да кое-как! Ты ведь всем и всегда это позволяла. Сама себя не уважаешь и почему-то ждешь уважения от других.
Жозефина изумленно смотрела на сестру.
— Ну конечно, вспомни… Когда мы были маленькие… я заставляла тебя вставать передо мной на колени, класть себе на голову то, что тебе дороже всего на свете, и отдавать мне с поклоном, не уронив… А если ты роняла, я тебя наказывала! Помнишь?
— Это была игра!
— Не такая уж невинная! Я тебя испытывала. Хотела знать, как далеко мне удастся зайти, все ли ты сделаешь для меня. И ты ни разу мне не отказала!
— Потому что я любила тебя! — яростно воспротивилась Жозефина. — Все из любви, Ирис. Только лишь из одной чистой любви. Я тобой восхищалась!
— Ну и напрасно. Ты должна была защищаться, дать мне отпор! Но не могла. И теперь удивляешься, почему к тебе так относится дочь.
— Перестань! Ты еще скажи, что я сама в этом виновата.
— Ну конечно, ты сама в этом виновата.
Жозефина не выдержала. Крупные слезы покатились по ее щекам, она тихо плакала, а Ирис, лежа на животе, опустив голову на руки, вспоминала детство и те игры, которые она изобретала, чтобы окончательно поработить Жозефину. «Вот меня и отправили в прошлое, в мои любимые Средние века, — подумала Жозефина сквозь слезы. — Когда бедный крестьянин платил владельцу замка оброк, он был обязан, возложив на склоненную голову четыре денье, поднести их сеньору в залог своей преданности. Четыре денье, которых у него никогда не было, но он всегда находил их, иначе бы его избили, заперли, отобрали бы у него клочок земли и жалкую собственность… Пусть себе ученые изобретают двигатель внутреннего сгорания, телефон и телевидение — отношения между людьми не меняются. Я была, есть и буду смиренной рабыней своей сестры. И всех прочих! Сегодня Гортензия, завтра кто-то другой».
Решив, что тема закрыта, Ирис перевернулась на спину, и продолжила разговор, словно ничего не произошло.
— Что ты делаешь на Рождество?
— Не знаю, — сглотнула слезы Жозефина. — Не было времени подумать об этом! Ширли предложила поехать с ней в Шотландию…
— К ее родителям?
— Нет, она не хочет к ним возвращаться, уж не знаю почему. К друзьям, но Гортензия нос воротит. Она считает Шотландию «скучной и нудной»…
— Вы можете провести Рождество с нами, в шале…
— Ну, это ей больше понравится. Ей у вас хорошо!
— И я рада буду, если вы приедете!
— Тебе не хочется встретить с семьей? Я вечно за вами таскаюсь… Филипп наверняка бесится…
— Ох! Мы, знаешь ли, давно не молодожены…
— Надо подумать. Первое Рождество без Антуана… — Она вздохнула. Как вдруг ее обожгла неприятная мысль: — А мадам Мать там будет?
— Нет… Иначе бы я тебе и не предложила… Я уже поняла, что вас одновременно звать в гости нельзя, иначе придется вызывать пожарных…
— Очень смешно! Я подумаю.
Потом, опомнившись, спросила:
— А ты об этом с Гортензией говорила?
— Пока нет. Я только спросила ее, как, впрочем, и Зоэ, что она хочет в подарок на Рождество.
— И что же она хочет?
— Компьютер… Но она мне сказала, что ты ей его уже обещала купить, и ей не хочется тебя огорчать. Видишь, какая она деликатная и внимательная…
— Можно и так сказать. По правде говоря, это обещание она из меня буквально вырвала. А я, как всегда, уступила…
— Если хочешь, подарим компьютер от нас обеих. Он дорого стоит.
— Ох, и не говори! И если я сделаю такой дорогой подарок Гортензии, что же мне подарить Зоэ? Ненавижу несправедливость…
— В этом я тоже могла бы тебе помочь, — сказала Ирис и быстро поправилась: — То есть, поучаствовать… Ты же знаешь, для меня это пустяк!
— А потом ей понадобится мобильник, ай-под, DVD-плейер, видеокамера… Знаешь, я уже не тяну! Я устала, Ирис, ужасно устала…
— Вот именно, так что позволь мне помочь. Если хочешь, ничего не скажем девочкам. Я подарю им что-нибудь еще, и вся слава достанется тебе.
