– Я спарринговал с Клэем, прежде чем он стал Али,[12] – говорил Морс. Морс наносил удары по корпусу и финтил, танцевал. – Он был довольно неплох, но я его обработал.
Морс боксировал с тенью по всей комнате.
– Посмотрите на мои ноги! – говорил он. – У меня клевые ноги!
– У Хэнка ноги лучше, чем у вас, – сказала Тэмми.
Будучи известным своими ногами, я кивнул. Морс сел. Ткнул бутылкой пива в сторону Сэйди.
– Она работает медсестрой. Она меня содержит. Но я когда-нибудь своего добьюсь. Обо мне еще услышат!
Морсу на чтениях никогда бы не понадобился микрофон.
Он взглянул на меня:
– Чинаски, ты один из двух или трех лучших поэтов, из еще живых. Тебе все удается. У тебя крутая строка. Но я тоже тебя догоняю! Давай, я тебе почитаю свое барахло. Сэйди, подай мои стихи.
– Нет, – сказ ал я, – подожди! Я не хочу их слушать.
– Почему, чувак? Почему?
– Сегодня и так перебор поэзии, Морс. Мне хочется прилечь и забыть о ней.
– Ну ладно… Слушай, ты никогда не отвечаешь на мои письма.
– Я не сноб, Морс. Но мне приходит семьдесят пять писем в месяц. Отвечай я на все, я больше ничем бы не занимался.
– Спорим, женщинам ты отвечаешь!
– Смотря какая женщина…
– Ладно, чувак, я не сержусь. Мне по-прежнему твое нравится. Может, я никогда не стану знаменитым, но мне кажется, стану, и ты будешь рад, что со мной знаком. Давай, Сэйди, пошли…
Я проводил их до двери. Морс схватил меня за руку. Он не стал ее пожимать, и ни он, ни я толком друг на друга не взглянули.
– Ты хороший, старина, – сказал он.
– Спасибо, Морс… И они ушли.
Наутро Тэмми нашла у себя в сумочке рецепт.
– Мне надо его отоварить, – сказала она. – Посмотри.
Он весь уже измялся, а чернила расплылись.
– Что это с ним?
– Ну, ты же знаешь моего брата, он залип на колесах.
– Я знаю твоего брата. Он мне должен двадцать баксов.
– Ну вот, он хотел у меня его отобрать. Пытался меня задушить. Я засунула рецепт в рот и проглотила. Вернее, сделала вид, что проглотила. Он не поверил. Это было в тот раз, когда я тебе позвонила и попросил а приехать и вышибить из него дерьмо. Он свалил. А рецепт по-прежнему был у меня во рту. Я его еще не использовала. Но его можно отоварить тут. Стоит попробовать.
– Ладно.
Мы спустились в лифте на улицу. Жарища стояла за 100. Я едва шевелился. Тэмми зашагала, а я поплелся за ней – ее штивало с одного края тротуара на другой.
– Давай! – говорила она. – Не отставай.
Она чего-то наелась – похоже, транков. Как отмороженная. Подошла к газетному киоску и начала рассматривать журнал. Кажется, «Варьете». Она все стояла и стояла. А я стоял с нею рядом. Скучно и бессмысленно. Она просто таращилась на «Варьете».
– Слушай, сестренка, либо покупай эту срань, либо шевели поршнями! – То был человек из киоска.
Тэмми зашевелила поршнями.
– Боже мой, Нью-Йорк – кошмарное место! Я просто хотела посмотреть, напечатали что-нибудь про чтения или нет!
Тэмми двинулась дальше, виляя задом, ее штивало с одного края тротуара на другой. В Голливуде машины бы причаливали к бровке, черные исполняли бы увертюры, Тэмми били бы клинья, пели серенады, устраивали овации. Нью-Йорк не таков: он истаскан, изможден и презирает плоть.
Мы зашли в черный район. Они наблюдали, как мы проходим мимо: рыжая девчонка с длинными волосами, обдолбанная, и пожилой парень с сединой в бороде, устало идущий следом. Я косился на них – они сидели на своих приступках; хорошие лица. Они мне нравились. Мне они нравились больше, чем она.
Я тащился за Тэмми по улице. Потом нам попался мебельный магазин. Перед ним на тротуаре стояло сломанное конторское кресло. Тэмми к нему подошла и остановилась, уставилась на него. Как загипнотизированная. Не отрываясь, она смотрела на это конторское кресло. Трогала его пальчиком. Шли минуты. Потом она в него села.
– Послушай, – сказал я ей, – я пошел в гостиницу. А ты делай, что хочешь.
Тэмми даже головы не подняла. Она возила руками взад и вперед по подлокотникам. Она пребывала в собственном мире. Я развернулся и ушел в «Челси».
Я взял пива и поехал наверх в лифте. Разделся, принял душ, привалил пару подушек к изголовью кровати и лег, потягивая пиво. Чтения принижали меня. Высасывали душу. Я закончил одно пиво и принялся за другое. Чтения иногда приносили пушнину. Рок-звезды получали свою долю пушнины; удачливые боксеры – тоже; великим тореадорам доставались девственницы. Почему-то лишь тореадоры хоть немного этого заслуживали.
В дверь постучали. Я встал и на щелочку приоткрыл. Тэмми. Она толкнула дверь и вошла.
– Я нашла эту грязную жидовскую морду. За рецепт он хотел двенадцать долларов! А на побережье всего шесть. Я ему сказала, что у меня только шесть баксов. Ему насрать. Поганый жид гарлемский! Можно мне пива?
Тэмми взяла пиво и села на окно, свесив одну ногу и высунув одну руку. Другая нога оставалась внутри, а рукой она держалась за поднятую раму.
– Я хочу посмотреть статую Свободы. Я хочу увидеть Кони-Айленд! – заявила она.
Я взял себе новое пиво.
– Ох, как здесь славно! Славно и прохладно. Тэмми высунулась из окошка, засмотревшись. Потом заорала.
Рука, которая держалась за раму, соскользнула. Я видел, как большая часть ее тела исчезла за окном. Потом появилась вновь. Тэмми каким-то образом снова втянула себя внутрь и обалдело уселась на подоконник.
– Еще б чуть-чуть, – сказал я. – Хорошее бы стихотворение получилось. Я терял много женщин и по-разному, но это что-то новенькое.
Тэмми подошла к кровати. Растянулась на ней лицом вниз. Я понял, что она до сих пор обдолбана. Затем она скатилась с постели и приземлилась прямо на спину. Она не шевелилась. Я подошел, поднял ее и снова положил на кровать. Схватил за волосы и злобно поцеловал.
– Эй… Че ты делаешь?
Я вспомнил, как она обещала мне дать. Перекатил ее на живот, задрал платье, стянул трусики. Влез на нее и всадил, стараясь нащупать пизду. Я все тыкал и тыкал. Потом вправил внутрь. Я проскальзывал все глубже. Я имел ее как надо. Она еле слышно похныкивала. Зазвонил телефон. Я вытащил, встал и ответил. Звонил Гэри Бенсон.
– Я еду с магнитофоном брать интервью для радио.
– Когда?
– Минут через сорок пять.
Я положил трубку и вернулся к Тэмми. Я по-прежнему был тверд. Схватил ее за волосы, впечатал еще один яростный поцелуй. Глаза у нее были закрыты, рот безжизнен. Я снова ее оседлал. Снаружи сидели на пожарных лестницах. Когда солнце спускалось и появлялась кое-какая тень, они выходили остудиться. Люди Нью-Йорка сидели там, пили пиво, содовую, воду со льдом. Терпели и курили сигареты. Оставаться в живых – уже победа. Они украшали свои пожарные лестницы растениями. Им хватало и того, что есть.
Я устремился прямиком к сердцевине Тэмми. По-собачьи. Собаки знают, что почем. Я месил без роздыху. Хорошо, что я вырвался с почтамта. Я раскачивал и лупил ее тело. Несмотря на колеса, она пыталась что-то сказать.
– Хэнк… – говорила она.
И вот я кончил, затем отдохнул на ней. Мы оба истекали пóтом. Я скатился, встал, разделся и пошел в душ. Снова я выеб эту рыжую, на 32 года моложе меня. В дýше мне стало превосходно. Я намеревался жить до 80, чтоб ебать 18-летнюю девчонку. Кондиционер не работал, но работал душ. Мне в самом деле хорошо. Я готов к интервью для радио.
Дома в Лос-Анджелесе мне выдалась почти неделя покоя. А потом зазвонил телефон. Владелец ночного клуба на Манхэттен-Бич, Марти Сиверз. Я уже читал там пару раз. Клуб назывался «Чмок-Хай».
– Чинаски, я хочу, чтобы ты почитал у меня в следующую пятницу. Сможешь заработать долларов четыреста пятьдесят.
– Хорошо.
Там играли рок-группы. Публика отличалась от колледжей. Они были такими же несносными, как я, и мы материли друг друга между стихами. Вот такая публика по мне.
– Чинаски, – сказал Марти, – ты думаешь, беды с бабами только у тебя. Давай я тебе расскажу. Та, которая у меня сейчас, умеет как-то с окнами и жалюзи. Сплю это я, а она возникает в спальне в три-четыре часа утра. Трясет меня. Пугает до усрачки. Стоит и говорит: «Я просто хотела убедиться, что ты спишь один!»
– Батюшки-светы.
– А в другую ночь сижу это я, и тут стучат. Я знаю, что это она. Открываю дверь – а ее там нет. Одиннадцать вечера, я в одних трусах. Я выпивал, я начинаю волноваться. Выбегаю наружу в одних трусах. А на день рождения я надарил ей платьев на 400 долларов. И вот я выбегаю, а все эти платья – вот они, на крыше моей новой машины, и они в огне, они горят! Подбегаю сдернуть их оттуда, а она выскакивает из-за куста и начинает орать. Выглядывают соседи – а я там такой, в одних трусах, обжигаю руки, хватая с крыши платья.
– На одну из моих похоже, – сказал я.
