Ничья, девять — девять, и я только что поймала мяч после того, как подача Мэдисон отскочила от корзины.
— Дьявол, — пробормотала она.
Мы к этому времени были разгоряченные, вспотевшие: Мэдисон потому, что перед этим плотно занималась аэробикой, а я потому, что вообще-то не тренировалась с тех пор, как переехала в поместье. Я повела мяч, пытаясь разглядеть дыру в защите, руки как будто стали резиновыми. Мэдисон стояла передо мной наготове.
— Давай же, Лилиан, — напряженно сказала Бесси. Она втянулась в игру сильнее, чем мне хотелось.
Я взглянула на детей.
— Глубокий вдох, — напомнила я им: как бы они не загорелись от возбуждения.
От этих слов Мэдисон бросила нервный взгляд на Тимоти. И если бы в этот миг я пошла на корзину, забила бы без труда, но я дала ей собраться. Повела, прокрутила мой любимый маневр с шагом назад и сделала бросок, тут же осознав, что он не удастся. Побежала к корзине. Мэдисон, почувствовав давление, развернулась и тоже побежала. И, как я и думала, мяч отскочил от кольца и прыгнул на площадку. Я почти дотянулась до него, когда что-то твердое врезалось мне в лицо. Казалось, из глаз посыпались искры, острая боль разлилась в голове.
— Ох, черт! — вырвалось у меня.
Я прижала ладонь к левому глазу и услышала, как Мэдисон вторит:
— Ох, черт, прости!
Я стояла, прижав к глазу ладонь, как будто могла запихнуть боль обратно. Но это не сработало. Когда боль наконец превратилась в пульсирующее давление, с которым можно было справиться, я посмотрела на Мэдисон, которая держала мяч.
— Что случилось? — спросила я.
— Она тебя в лицо ударила, — доложила Бесси, — локтем.
— Случайно, конечно, — заметила Мэдисон. — Черт, ты меня прости, Лилиан.
— Как на вид, все плохо? — спросила я, и Мэдисон немедленно закивала.
— Да, боюсь, плоховато.
— Это нечестно! — сказал Роланд, но я отмахнулась.
— Она случайно, — кивнула я в сторону Мэдисон. Но я помнила, как она играла в школе: небрежно, безо всяких усилий, пока не нарастало давление. Тогда она начинала распускать локти, не стеснялась играть грязно ради победы.
— Это из-за роста, — объяснила она, начиная вести мяч. — Ты у меня прямо под локтем.
— Ничего, — сказала я, прощупывая лицо вокруг глаза и морщась. Мне не хотелось ее убить, но ужасно хотелось выиграть.
— Я могу отдать мяч, — сказала она. — Если хочешь, зачтем это нарушением.
Ух, нет, может, я все-таки была готова ее убить, но что мне оставалось? Дети смотрели. Это просто игра.
— Да нет, ты поймала мяч от корзины. Давай.
Я уперлась кроссовками в пол, сильно, зная, что Мэдисон загонит меня к корзине, чтобы измотать, чтобы понять, что со мной можно сделать. Она стояла на трехочковой линии и, пожав плечами, начала вести. А потом, как из ружья, выстрелила идеальной подачей, издалека, намного дальше, чем ей обычно удавалось. И все. Мэдисон победила. Я проиграла. Я играла хорошо, но она лучше.
— Ура, мамочка, — сказал Тимоти, и на этот раз Роланд и Бесси вовсе не выглядели сердитыми. Они выглядели расстроенными. Пораженными. Как будто надеялись на что-то другое, а теперь им было стыдно, что они вообще надеялись. Мне был знаком этот взгляд. Это чувство. И мне больно было знать, что его вызвала я.
— Нужно приложить лед, — заметила Мэдисон.
— У нас в доме есть, — ответила я. — Схожу за ним.
— Синяк все равно будет приличный. Прости еще раз.
— Ничего. Баскетбол есть баскетбол. Отличный бросок, кстати.
— Поверить не могу, что я попала.
— А я могу.
Я повернулась к Роланду и Бесси:
— Ну что, дети, пойдем перекусим.
— У тебя правда большой синяк, — сказал Роланд.
— Ничего, пройдет, — успокоила его я.
— Тимоти, — обратилась к сыну Мэдисон, — попрощайся с Бесси и Роландом.
— Пока, — пробормотал он, и близнецы угрюмо помахали ему руками.
— Увидимся через пару дней на ужине, — сказала Мэдисон. — А потом мы с тобой, Лилиан, как-нибудь вечером посидим вдвоем, выпьем.
— Отличная мысль, — процедила я сквозь зубы. Голова была в тумане.
Они пошли обратно в дом, и мы смотрели им вслед, а потом Бесси подняла мяч, начала вести и посмотрела на меня.
— Как сделать так, чтобы он проскакивал между ног?
— Тренироваться. Нужно, как это сказать, обеими руками направлять мяч куда нужно, поджать колени.
— Я тоже так смогу? — допытывалась она. — Научишь меня?
— Конечно.
Бесси посмотрела на корзину, как будто это был горный хребет, как будто воздух там был разреженный. Она взвесила мяч, переложила его из руки в руку, а потом вдруг сделала довольно неуклюжую подачу. Движение было резким, как будто в три этапа, но, как ни поразительно, мяч долетел до корзины, на край кольца. Он подпрыгнул, потом еще, и еще, и еще, и мне оставалось только молиться — «пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста». Наконец мяч упал в корзину. Я давно не видела такого везения. И меня охватило настоящее счастье, радость за Бесси, потому что я знала, каково это — когда такой бросок получается, когда ты получаешь то, о чем просил. Как редко это случается в жизни.
— Офигеть, Бесси! — завопил Роланд. — Это же потрясающе!
— Хорошо получилось, Лилиан? — спросила меня Бесси.
— Получилось потрясающе.
— Думаю, мне нравится баскетбол, — сказала она без улыбки, даже немного сердито, как будто принимала на себя древнее проклятие.
— А мне не очень, — признался Роланд, — но это ничего.
— Идем домой, — предложила я. — У нас занятия.
Дети застонали, но я видела, что они не очень-то расстроены. Я видела, что они позволят мне о них заботиться, что я могу заставить их делать то, что им не нравится, и они не будут возражать. Потому что кто еще у них был, кроме меня?
Восемь
На следующий день тоже обошлось без возгораний. Мы глубоко дышали, занимались йогой по кассете, которую Карл оставил у нас на пороге, а теперь уселись за уроки в гостиной. Дети открыли тетради, приготовили карандаши, и я чувствовала себя зверьком, которого вот-вот переедет трактор, или как будто на Землю летит метеорит и знаю об этом только я. Я так думала, что раз хорошо училась, то и учить мне будет легко. Но чтобы учить, нужно готовиться. Сначала нужно вызубрить урок, а потом передать другим. Вот только у меня не было на это времени. Ночью дети спали рядом, хлеща меня руками и ногами, пока им снились кошмары приемлемого уровня ужаса. Когда мне было готовиться? Пришлось импровизировать.
Прошлым вечером мой глаз, теперь ярко-фиолетовый, распух так, что смотреть через него было нельзя — спасибо разгульному локтю Мэдисон. А ведь другая половина моего лица, которую расцарапала в бассейне Бесси, только-только начала заживать. Дети всё спрашивали меня про фингал, просили потрогать его, как будто я не провела последние несколько часов, не отрывая от него пакет со льдом. Их, видимо, интриговала моя боль, то, как безропотно я ее терпела. Кажется, им нравилось, что я не плакала. У меня появились боевые шрамы, а на их коже даже огонь не оставлял следов.
Тем утром я посмотрела в зеркало — выглядел синяк ужасно, расплылся почти по всему лбу. Пока мы занимались дыхательной гимнастикой, я время от времени поглядывала на детей, а они, не стесняясь, глазели на мою рану, не переставая успокаивающе дышать.
Мы начали с истории Теннесси, потому что мне хотелось учить их чему-то, связанному с их жизнью, чтобы не было ощущения, что мы выполняем указания кого-то «главного». Но я уже начала скучать по этому «главному», всегда такому уверенному, даже когда — особенно когда — дела идут хуже некуда.
— Итак, — сказала я, постукивая по прохладной маленькой классной доске — такие, наверное, могли бы висеть в крошечной школе в прерии, — давайте вспомним о знаменитых жителях Теннесси, а затем сходим в библиотеку и узнаем о них побольше.
Хочу отметить: да, интернет существовал. У Мэдисон в особняке он был. Но я ничего о нем не знала. Однажды, в гостях у парня, который иногда приглашал меня покурить травку, я ждала минут тридцать, чтобы распечатать тексты песен Wu-Tang Clan. Я, честно говоря, понятия не имела, зачем еще нужен интернет.
