— Как положено по инструкции, — сказал Иван Степанович, проглядывая бумаги. — На второй.
— Другими словами, техника на колхозных полях плетется так же тихо, как сивка с сохой. Так?
Иван Степанович сел и внимательно посмотрел на него.
— Разве можно с этим мириться? — спросил Пастухов.
— Погоди. — Иван Степанович подумал. — А из каких соображений, по-твоему, делают тихоходные трактора?
— Неправильно делают!
— Ну-ну! Ишь какой бунтовщик!
— Никакого бунта здесь нет. Скоро поймут и станут выпускать скоростные! А пока их нет, надо пробовать «Беларусь» и дизеля на третьей и на четвертой. Представляете выгоды: вдвое быстрей скорость — двойная производительность, меньше горючего, сжатые сроки…
— А ведь верно! Вот когда мы вставим перо «Красному борцу» и лично товарищу Черемисову. — Он потер руки, но спохватился: — Погоди, погоди… А где так делают?
— Пока нигде. Ну и что же? Мы попробуем первыми. — Пастухов понизил голос— Вы только пока не разглашайте, а на целине я уже пробовал. Тайком.
— И как? — Иван Степанович оглянулся и сказал: — А ну, закрой дверь!
Пастухов плотно прикрыл дверь, и, как повернулся дальше разговор, я не слыхала. Слышно было только, что Пастухов говорил много, а председатель мало. А примерно через полчаса оба вышли из кабинета с секретными лицами.
Председатель поехал по бригадам, а Пастухов встал посредине комнаты, оглянулся по сторонам и спросил меня, поскольку я находилась к нему ближе, чем другие:
— У вас в деревне светлячки есть?
— Есть, конечно. А на что вам?
— Да так. Я еще никогда не видал светлячков…
Он улыбнулся нежно, как маленькая девочка, и пошел на волю.
И вот не прошло с той поры и года, а Пастухов уже угодил под суд. И председатель Иван Степанович чего-то сегодня уж чересчур расшутковался, видно, и ему тяжело, видно, и ему жалко своего непутевого бригадира.
Он отослал Митьку, кончил разговор и, задумавшись, прикрылся рукой и сразу постарел лет на десять. Потом услышал Алтухова, поднял глаза:
— Ты еще здесь?
— Тут. Просьба к тебе, Иван Степанович. Сынок приезжает. Лошадку бы. А я тебе чем хошь услужу.
Председатель задумчиво посмотрел на него и спросил:
— У тебя в избе танкеток нету?
— Чего это?
— Ну, клопов.
— Что ты! Сегодня старуха всю избу перемыла. Под каждую лавку слазила.
— Так вот, передай старухе: возьмет защитника на квартиру — тогда ладно, выделим лошадь.
— Куда нам защитника! К нам сын приезжает!
— На одну ночь. Чай, места не пролежит.
— Ну, если на одну ночь, тогда ладно.
— Шлея есть?
— Шлею добудем. Была бы лошадка, а шлею найдем.
— Небось ворованная у тебя шлея. Артельная, — проговорил председатель, но не попрек был в его голосе, а страшная усталость. — Скажи там, пусть запрягут Красавчика.
— Ну, хорошо! Вот спасибо, — дед пошел было, но спохватился: — Да он же не дойдет, Красавчик-то! Он на ходу засыпает. Его не добудишься!..
Но председателя уже не было. Словно ветром его сдуло. Леонтич глянул на Пастуховых родителей и продолжал:
— Разве он с моста вытянет? Нипочем не вытянет. Что меня запряги, что Красавчика.
Родители печально смотрели на него и молчали. Поняв, что с них не будет никакого проку, дедушка перестал представляться, злобно сверкнул глазами, выругался длинно матом и вышел, А на дворе — ни день, ни ночь. Дождь все сыплет и сыплет. Машины скворчат по мокрому асфальту, как яичница на сковороде. Небо заунывное. Грустно.
Народу на суд собралось много. Пришли и из ближних бригад и из самой дальней деревни Евсюковки. Даже слепого Леонида Ионыча привели из Закусихина. Лавок, конечно, не хватило. Люди стояли в дверях и мостились на подоконниках. Родители сидели тихо.
Пастухов сидел отдельно от всех, опустив голову. И колени и локти, острей чем всегда, торчали у него во все стороны. Он то и дело отвлекался, высчитывал чего-то, кажется, даже и рисовал, а иногда, встрепенувшись, оглядывался вокруг, словно не понимал, зачем это в такое горячее время собралось попусту столько народу. А потом снова выставлял свои острые колени и принимался считать на бумажке.
Судья была женщина, но наши колхозницы расстроились, когда узнали, что фамилия ее была Погибель. В общем-то всем хотелось, чтобы Пастухова не очень засуживали, хотя поджог — не шутка.
Дело состояло в следующем. В конце мая сего, 1959 года Пастухов велел Таисии Пашковой, трактористке, свезти в РТС культиваториые лапы. Пашкова — одиночка, живет в Евсюковке. Бабенка завидущая и несобранная. Она и на тракторные курсы в свои тридцать лет пошла только из-за того, что ей посулили златые горы. А когда златых гор не оказалось, стала она, как обыкновенно, отлынивать. Как только выявилось, что лапы не отвезены, Пастухов поехал к Пашковой объясняться. Приехал — изба заперта на замок. А соседний мальчишка, отличник Ленька, говорит: «Она в район уехала, в поликлинику». Пастухов собрался было назад; тут попадается ему на пути Лариска Расторгуева. Лариска и говорит: «Да она дома». — «Как же дома, когда на дверях замок висит». Лариска ухмыльнулась и говорит: «Хотя ты и бригадир, а плохо наших лентяев изучил. Она замок вывесила, обратно через окно влезла и спит», Пастухов разъярился, слез с лошади и поджег солому, которую Таисия прошлой осенью сложила у задней стены. Солома занялась. Повалил дым. И Таисия с криком: «Горим!»— вывалилась из окна на улицу, да так неловко, что вывихнула ногу.
Шутка получилась плохая. У Таисии обгорела боковая стена и швейная машина.
Обвинитель правдиво обрисовал картину, но ругал не только Пастухова, но и руководство колхоза за то, что плохо поставлена воспитательная работа.
Потом стали вызывать свидетелей.
Отличник Ленька сильно пугался судебной обстановки, но все же повторил, что от него требовалось. Виталий Владимирович действительно сказал: «Ладно, поглядим, в какой она поликлинике. У тебя спички есть?» Ленька сбегал домой, принес спички. Виталий Владимирович на его глазах поджигал солому, но она была прелая и не горела. Тогда Виталий Владимирович велел Леньке принести газету. Ленька сбегал домой, вынес газету. Виталий Владимирович разворошил солому, сунул свернутую в рожон горящую газету. Повалил густой дым. Окно распахнулось, стекла зазвенели, и на улицу выпрыгнула Таисия в исподней рубахе, а за ней выскочил участковый Бацура, босой и без портупеи.
Судья зазвонила в колокольчик и сказала, что участковый к делу не относится.
Тут надо отметить, что Таисия уверяла судей, что Виталий приехал на коне сильно выпивший. Сама видела в окошко, как он упал, когда слазил с лошади, и долго не мог вынуть из стремени ногу. В общем, Таисия была баба добрая и перепугалась за Пастухова. Она и хромать старалась перед судьями поменьше, чтобы хоть за это ему не особенно попадало.
— В трезвом виде такого хулиганства он бы никогда себе не позволил, — говорила Таисия. — В трезвом виде он у нас ласковый, здоровается за ручку. Измучился он с нами, из-за нас и стал пьяница огорчающий. И я даю свое полное согласие, чтобы простили нашего бригадира, чтобы не губили его молодую жизнь. Пусть только возместит он мне швейную машину, хоть сразу, хоть в рассрочку, и бог с ним.
Председатель Иван Степанович выступал два раза. Оба раза судья его прерывала, велела закругляться, а он говорил и говорил. После его показаний отношение суда резко изменилось в пользу Пастухова, чего председатель и старался добиться.
Поднялся он на сцену не торопясь, словно вышел на отчетный доклад. И когда ему задавали вопросы, прохаживался строевой походкой и поворачивался на месте, будто показывал моды.
В тон предыдущим свидетелям он начал серьезно, похвалил бригадира, сообщил, что Пастухов за год пребывания в колхозе хорошо освоил хозяйство, к людям требователен, справедлив, теоретически подкован и морально устойчив.
— Работает Пастухов с огоньком, — тут председатель не утерпел и для контакта с аудиторией подпустил шутку, — но иногда и с таким огоньком, что приходится вызывать пожарников.
Аудитория засмеялась, и судья позвонила в колокольчик.
— Но есть у Пастухова один недочет, — отметил председатель, — больно уж он торопится вперед людей проскочить, пролезть, как бы сказать, не замаравшись в историю. Не нравится ему быть как все люди. Этого ему мало. Помню, только приехал — прямо с порога запустил гранату: скоростная механизация — и больше ничего! А если не согласны, значит, вы отсталые консерваторы и петрограды.
— Ретрограды, — тихо сказал Пастухов со своей скамейки.
— Ретрограды или петрограды, все равно нехорошо, — сказал председатель.
Аудитория засмеялась, и судья опять позвонила.
— За две недели он и фракцию сколотил: гляжу, уж и Чикунов о повышенных скоростях бредит. Ну, Чикунов, понятно, моряк, а за ним и Пашкова Таисия туда же, на повышенные скорости, чтобы на базар пораньше поспеть… И комсомол нажимает. Что делать? Перепугался, собрал правление. Негоже вроде подаваться в консерваторы и в петрограды, — тут председатель скосился на Пастухова, ожидая реплики. Но реплики не было. — Посоветовались в райкоме и согласились: из педагогических соображений, чтобы не давить авторитетом и не глушить инициативу снизу, разрешить скоростную жатву на небольшом участке. Не секрет, что на наше решение повлияло и то, что Пастухов показал вырезки из печати, где указано, что на целине уже косят на космических скоростях. А на поверку — ничего похожего там нету. Косят так же, как и весь советский народ. В общем, дали мы Пастухову добро. А чтобы это дело не пускать на самотек, выделили тактично присматривать за молодежью нашего уважаемого маяка, Зиновия Павловича Белоуса. Зиновий Павлович, сами знаете, с любой машиной на «ты». Ему любой трактор как винтовка трехлинейная: разберет, смажет и соберет, как было.
