— Кто тебя закопал в угле? — продолжал допрос немец.
— Никто, сам закопался.
— Я тебе плохо верю, — ответил немецкий офицер.
— Твое дело…
— Kapitän (Господин капитан), — снова позвал своего начальника по-немецки матрос, который во время допроса лейтенанта, продолжал осмотр кормы баржи.
Офицер подошел к своему подчиненному. К корме баржи был привязан канат, его конец уходил куда-то вниз и терялся в тумане. Не долго думая, немецкий офицер дал длинную очередь в туман, туда, где терялся другой конец каната.
— Не стреляйте!.. пожалуйста, не стреляйте! — послышался из тумана чей-то испуганный голос.
— Иди на меня! — крикнул немецкий офицер по-русски.
— Я иду, иду!.. только не стреляйте, пожалуйста, не стреляйте! — снова раздался чей-то голос из тумана.
Канат задергался, а потом натянулся, раздался плеск воды, постепенно из тумана начала проступать фигура человека, карабкающегося по канату на корму баржи. Когда человек добрался до борта, немецкий солдат взял его за ворот гимнастерки и втащил на палубу, отвел к сидящим на угольной куче товарищам.
Этим человеком оказался парень лет семнадцати в форме рядового Красной Армии. Звали молодого красноармейца Анатолием Савостьяновым. Он представлял собой жалкое зрелище. Волосы и форма на нем были совершенно мокрые, он трясся всем телом от холода и страха, было слышно, как стучат его зубы. Сейчас, сидя на куче угля рядом со своими товарищами, он испуганно смотрел на немцев.
Немецкий офицер осмотрел пленных.
— Кто из здесь вас двоих, стрелял? — спросил немецкий офицер у пленников.
Оба красноармейца молчали.
— Leg’ sie um (Убей их), — приказал офицер своему подчиненному по-немецки.
Матрос вышел вперед, передернул затвор, собираясь выполнить приказ.
— Не стреляйте, пожалуйста, не стреляйте, — зарыдал рядовой и пополз на четвереньках к немцу.
— На месте! — приказал немецкий офицер.
Рядовой вернулся на свое прежнее место на куче угля.
— Я не стрелял!.. не стрелял… — продолжал умолять красноармеец.
— А кто здесь стрелял? — настаивал немец.
— Ну, я стрелял, — хрипло сказал лейтенант.
— Где второе ружье? — продолжал допрашивать пленных офицер.
— Не было второго, одно было, на двоих, — мрачно сообщил он.
Немецкий офицер посмотрел на раненого лейтенанта, тот продолжал наблюдать за немцем исподлобья. Вдруг немецкий офицер нажал на спусковой крючок своего автомата. Две пули отбросили тело раненого лейтенанта на спину и он, закатив глаза, сполз по склону угольного бархана вниз. Офицер направил дуло автомата на рядового, но тот испуганно забился в комок и, глядя из-под руки, на направленный в его сторону автоматный ствол, принялся плакать и умолять о пощаде:
— Не стреляйте, пожалуйста, не стреляйте, — просил он как ребенок, — я больше не буду.
Немецкий солдат брезгливо сплюнул под ноги. Тихон сидел на своем месте, мрачно наблюдая за происходящим. Вдруг немецкий офицер опустил автомат и спросил у испуганного красноармейца:
— Ты, много ругательства знаешь?
— Че-чево? — трясущимися губами пролепетал рядовой.
— Ругательства… Русский мат… Понимаешь? — настаивал офицер.
— П-понимаю, — дрожа всем телом, ответил рядовой.
— Говори.
— Ч-чево говорить? — не понимал солдат.
Офицер вскинул автомат и направил его на рядового.
— Екарный бабай, гребаный Экибастуз, — выпалил рядовой, — мурло, мудила гнойный…
Немецкий офицер улыбнулся, достал свой блокнот и принялся делать записи.
— Blendend (Блестяще), — констатировал он, любуясь своими записями.
Когда, офицер закончил писать и убрал блокнот, он подошел вплотную к испуганному рядовому, расстегнул кобуру и достал пистолет. Рядовой, не отрываясь, наблюдал за ним, ожидая смерти. Офицер снял пистолет с предохранителя и протянул рядовому.
— Убить его, — сказал немец по-русски и кивнул на Тихона.
Тихон вздрогнул и привстал с угольной кучи.
— У-убить, — пролепетал рядовой, — Я не смогу.
— Тогда он убьет тебя, — офицер кивнул на немецкого матроса, который с презрением рассматривал красноармейца.
— Бери, — офицер вложил в руку рядового пистолет.
Рядовой, принял пистолет и встал, дрожа всем телом. Он посмотрел на Тихона. В глазах Тихона появился страх. Шкипер стал пятиться спиной к борту баржи, пока не уперся в него. Рядовой начал медленно поднимать руку с пистолетом и целиться в Тихона.
— Фу-ты, ну-ты, лапти гнуты, — пробормотал свою обычную присказку Тихон.
Рука рядового дрожала, пистолет плясал в воздухе. Наконец, он опустил руку и растерянно посмотрел на офицера.
— Стрелять! — заорал офицер.
Рядовой, не глядя, выстрелил два раза. Тихона отбросило назад, он перелетел через борт баржи, потом раздался плеск воды. Рядовой повернулся и посмотрел на немецкого офицера совершенно ошалевшими глазами. Пистолет он по-прежнему держал в согнутой в локте руке. Дуло его смотрело в грудь немецкому офицеру. Немец быстро подошел к рядовому и вырвал из его руки пистолет. Поставил его на предохранитель, убрал в кобуру и застегнул ее. Потом посмотрел на испуганного красноармейца и продекламировал по-русски:
— Мой дядя самых честных правил, когда не в шутку занемог, он уважать себя заставил и лучше выдумать не мог…
Туман рассеялся, над водой висела только легкая дымка. Немецкий сторожевой катер шел впереди, легко разрезая острым носом вязкую морскую волну. Правый борт его был по-прежнему поврежден в столкновении с буксиром.
Следом за немецким катером шел буксир Тихона и тянул за собой груженую углем баржу. С кормы баржи свисал обрубок каната, к которому, когда-то была привязана лодка. Нос буксира был смят в столкновении с немецким сторожевым катером, но это не повлияло на его ходовые качества. За штурвалом буксира стоял матрос в немецкой форме.
Импровизированная эскадра шла вдоль каменистого берега. В открытой рубке сторожевого катера рядом с рулевым стоял уже знакомый нам немецкий офицер. Он развернул карту и прочитал по-немецки:
— «Eine ungastliche insel» («Остров холодный»).
Потом немец оторвался от карты и посмотрел на высокую каменную стену, которая окаймляла побережье острова.
— Eine gute bezeichnung (Очень точное название), — подытожил немецкий офицер.
Он посмотрел вниз, на бак, где под присмотром матроса вооруженного автоматом сидел пленный красноармеец Анатолий Савостьянов. Рядом лежало завернутое в брезент тело светловолосого немецкого матроса, застреленного лейтенантом Красной Армии.
— In südlicher richtung ist eine kleine bucht, dort kann man an land gehen (С южной стороны есть небольшая бухта, там можно высадиться), — сказал по-немецки офицер своему рулевому.
Вдруг на утесе впереди показалась часовня, она возвышалась над островом. Часовня была полуразрушена, и железный крест на ее куполе немного завалился на бок. Но, не смотря на это, вид у нее был величественный и зловещий.
Нос идущего тихим ходом немецкого сторожевого катера мягко ткнулся в отсыревшие бревна старинного причала. С бака спрыгнул матрос и пришвартовал катер. С катера сошли четверо: немецкий офицер, уже знакомые нам матрос и механик, вооруженные автоматами, последним на пристань спрыгнул рядовой Красной Армии Анатолий Савостьянов. У каждого немецкого матроса в руках было по две большие жестяные канистры. Офицер шел налегке. У пленного красноармейца, кроме двух канистр в руках, еще две висели на шее, связанные армейским ремнем. Они шли гуськом, по узкой тропинке, тянущейся вверх по каменистому склону. Первым шел матрос, за ним офицер, потом пленный красноармеец и замыкал шествие механик.
Когда колонна из четырех человек добралась до вершины склона, все вдруг, как по команде, остановились. Перед ними открылась панорама старинного русского монастыря. Он был спрятан среди скал, которые защищали его со всех сторон от ветров. Несмотря на то, что сейчас монастырь находился в плачевном состоянии, невозможно было не удивиться его простой красоте. Видимо, обитель последние годы использовалась как исправительное учреждение, об этом говорило отсутствие крестов на куполах и колючая проволока, которой были оплетены монастырские стены. Колокольни и башни использовали как сторожевые вышки, впрочем, было возведено и несколько дополнительных вышек из дерева.
Немецкий офицер, двое матросов и пленный красноармеец вошли через распахнутые ворота во двор монастыря. Вокруг было очень тихо, так как скалы защищали не только от ветра, но и не давали проникнуть сюда шуму моря. Людей в монастыре не было, но повсюду были видны следы бегства. У ворот была навалена гора из металлических кроватей, здесь же валялись грязные матрацы, из которых торчали куски ваты. Несколько больших пепелищ прямо среди старинных надгробий говорили о том, что здесь что-то жгли перед отъездом.
