Оставив канистры во дворе, немецкие матросы вошли в распахнутые настежь ворота главного собора монастыря. Здесь повсюду стояли столы, на полу валялась бумага и канцелярские принадлежности, у стен стояли шкафы и сейфы с распахнутыми дверцами. Видимо, здесь помещалась дирекция лагеря. Лица угодников, изображенных на фресках внутри собора были замазаны изображениями красной звезды, и серпа и молота. Некоторое время пришельцы молча ходили по собору, разглядывая все вокруг себя. Пленный красноармеец задрал голову и посмотрел вверх на свод главного купола. Там, вместо Спаса была изображена огромная красная пятиконечная звезда.
Вдруг немецкий офицер подошел к пленному красноармейцу и заговорил, взволнованно на русском. Видимо, то, что он увидел в монастыре, его по-настоящему волновало:
— Я двадцать лет читаю русский язык и русскую литературу. У вас хорошая литература и хороший язык. Но после семнадцатого года, у вас стал скотский язык. Вы все испачкали. За то, что вы сделали с вашей культурой, вас надо всех уничтожать, оставлять в жизни только носителей чистого языка. Ругательства и сленг — оставшаяся часть вашего языка, не порабощенная большевизмом. У вас много ругательств. Немецкий язык бедный на ругательства. Когда война кончится, я вернусь в Германию, там буду защищать диссертацию по русскому сленгу…
Неожиданно его монолог прервал грохот в боковом приделе храма. Немцы схватились за автоматы, раздался звук передергиваемых затворов. Но в боковом приделе никого не оказалось, просто старинное паникадило, видимо придя в ветхое состояние, сорвалась со своего крепления и, подняв облака серой пыли, рухнула на каменный пол, чуть не зацепив механика, засмотревшегося на фреску, изображавшую Страшный суд. Когда пыль осела, то все увидели, что одна из гранитных плит, которыми был устлан пол, проломлена и под ней, в образовавшейся пустоте, что-то есть. Немцы оттащили в сторону металлический остов паникадила и принялись выковыривать из пола куски расколотого гранита. Возможно, матросы надеялись, что там скрыто подземелье, в котором находится старинный клад. Но вместо подземелья они обнаружили могилу монаха. Тело его было накрыто черной тканью, расшитой белыми крестами. Немецкий матрос, тот самый, что был вместе с офицером на барже, сорвал покров с тела монаха и накинул себе на плечи в виде плаща. Под покровом оказалось тело в монашеском одеянии. Лицо почившего было покрыто платком так же расшитым крестами. Открытыми оставались только кисти рук. Но они не сгнили, как можно было ожидать, а высохли и замумифицировались. Вид неподверженного тлению тела православного монаха произвел неприятное впечатление на немецких матросов, и они поспешили покинуть храм.
Немецкий офицер, двое матросов и пленный красноармеец стояли во дворе монастыря возле купели, выполненной в виде чаши. Один край купели был отбит, и через него на землю стекала тонкая струйка воды, образуя небольшой ручеек. Пленный красноармеец наполнял льющейся из купели водой канистры, принесенные с катера. Немцы курили, наблюдая за его работой, оглядывались по сторонам. Было видно, что им немного не по себе после того, что произошло в соборе. И что всем троим хочется как можно быстрее убраться из этого монастыря и вообще с острова.
Они спускались по каменному склону, точно также, как и поднимались, только идти было тяжелей, у всех, кроме офицера, в руках были канистры с пресной водой. Самым последним, сильно отставая от немцев, шел пленный красноармеец. Он был навьючен четырьмя канистрами с водой, пот лил с него градом. Он спотыкался, падал, ронял канистры, вставал, поднимал их и навьючивал на себя снова, и опять шел.
Когда ему, наконец, удалось добраться до пристани, немецкий катер уже стоял под парами и был отшвартован. Красноармеец подал канистры немецкому матросу, стоящему на баке, и собирался сам взобраться на борт, но получил удар сапогом в плечо и, отлетев, упал на спину, на доски пристани. Он увидел направленный ему в грудь ствол автомата, услышал звук щелкнувшего затвора, но выстрела почему-то не последовало. В этот момент катер дал задний ход, и начал медленно отходить от пристани. Матрос, ударивший красноармейца, тут же забыл о его существовании. Он забросил за спину автомат, взял канистры с бака и понес их в трюм катера. Отойдя от берега на приличное расстояние, катер начал разворачиваться. Красноармеец видел немецкого офицера хорошо говорящего по-русски, который отдавал приказания своим матросам. Немецкий катер развернулся кормой к пристани и дал полный вперед. Красноармеец смотрел ему вслед, не веря своему счастью. Он остался жив. Из глаз его потекли слезы, он плакал и смеялся одновременно, катаясь по липким от сырости доскам старинной пристани.
В маленьком помещении монастырской котельной было темно. Слабый свет, словно из ночника давали только тлеющие угли в двух распахнутых настежь печках. Над печками помещались большие котлы, на каждом из которых висел манометр, предназначенный для измерения давления пара в котлах. Перед печками на полу была навалена небольшая куча угля. Прямо на этой куче, подложив большой угольный камень под голову, спал человек. Он был очень худой и высокий, с торчащей во все стороны седой бородой. Лицо и борода его кое-где была вымазана угольной пылью. Одеяние его так же было странно. По своему фасону оно было похоже на монашескую рясу, которая состояла почему-то из разноцветных кусков материи, неумело сшитых между собой. Платье этого человека, так же не отличалось чистотой и было скорее не цветным, а серым, из-за все той же угольной пыли. И был этот странный человек монастырским истопником. Сейчас он открыл глаза, сладко потянулся и замычал от удовольствия, но вдруг закашлялся. Сел, протер своими худыми кулачками глаза. Потом поднялся, троекратно перекрестился на печь и положил низкий поклон. Истопник взял в углу кочегарки два помятых жестяных ведра, сунул в одно из них совок и направился к двери. Надо заметить, что дверей в кочегарке было две, и находились они друг напротив друга.
Когда истопник оказался снаружи, то он столкнулся лицом к лицу с людьми, которые собрались на монастырском дворе, прямо перед входом в котельную. Были эти люди миряне. Услышав, что дверь котельной открылась, задние начали напирать на передних. Их сдерживал здоровенный мужик, который стоял ближе всех к двери.
— А что, старец Анатолий встал? — спросил он у вышедшего из котельной истопника.
— Дрыхнет, — категорично ответил истопник и пошел напролом через толпу, задевая грязными ведрами за одежду паломников.
— Что же ты творишь, — закричала молодая женщина на истопника, который зацепил ее платье дужкой ведра, после чего раздался треск материи и из волана ее юбки оказался выдран клок.
— Не видишь, куда прешь?! — не унималась женщина.
— Прости Христа ради, — сказал истопник и низко поклонился ей, при этом почему-то улыбаясь.
— Смотрите люди добрые, он еще и издевается, — продолжала скандалить женщина, — а, небось, духовного звания…
Но истопник ее уже не слушал, он пошел к распахнутым воротам монастыря. Выйдя за ворота, он спустился вниз по косогору и оказался на пристани, которая внешне совсем не изменилась за последние тридцать два года, если не считать появившейся здесь будки для продажи билетов на пароходы, да и та сейчас была закрыта. Здесь же рядом с пристанью, возвышался холм из каменного угля. Именно к нему и направился Истопник, наполнив, при помощи совка, ведра углем, он отправился в обратный путь к монастырю. Но остановился, сильный сухой кашель начал раздирать его грудь.
Войдя в свою келью, истопник высыпал содержимое ведер в кучу возле печи и отправился за новой порцией угля.
Истопник снова на пристани накладывал совком уголь в ведра и, наполнив их, тяжело поднимался по косогору к воротам монастыря.
Перед печью возвышался уже довольно высокий холм из принесенного с пристани угля. Дверь котельной распахнулась, и вошел истопник с очередной порцией угля. На этот раз уголь у него в ведрах был мелкий, и он засыпал его прямо в печи. Взял стоящую здесь же, рядом с печью лопату, насаженную на металлический черенок, и принялся ворошить еще жаркие угли, оставшиеся со вчерашнего дня. Сначала в одной, а потом и в другой печи вспыхнуло яркое пламя. Истопник принялся подкидывать в печи уголек. Потом вдруг замер, словно услышал что-то, бросил лопату на пол и, взяв с полки, висевшей на стене, жестяную банку с дегтем и торчащей из нее щепкой, вышел из котельной. Оказавшись снаружи, он снова столкнулся с ожидающими на улице мирянами.
— Ну, как, батюшка встал? — снова спросил все тот же крепкий мужик.
— Одеваются, — обнадеживающе заявил истопник и под удивленными взглядами прихожан принялся обмазывать при помощи щепки ручку двери, ведущей в котельную, дегтем.
