Ганна села, обняла тетку Харыту. Так и сидели обнявшись.
Ночью в келье собрались вокруг Ганны дети. Одна девочка рыжая, Конопушка, сгорая от любопытства, спросила Ганну:
– Кто ты такая, девочка?
Ганна молчала. Смотрела ясно.
– Как тебя зовут? – спрашивала Конопушка в нетерпении. – Скажи! Чи она немая, чи она глухая?
Ганна глядела иконно и бесстрастно.
– Я ей сейчас сказку расскажу, – сказал худенький мальчик по прозвищу Чарли.
– Зачем? – пожал плечами толстый мальчик Булкин. – Если она глухая, она твоей сказки не услышит.
– Вот мы и проверим, глухая или нет. Слушай сказку, девочка. В одном доме жила мама с дочкой. Жили-жили, пришло время матери умирать…
Три сестрички – Вера, Надя и Люба – заплакали.
– И вот перед смертью позвала она дочку и говорит ей: – Об одном прошу тебя, дочка, – не покупай, дочка, красного пианина, не открывай, дочка, красной-красной крышки, не играй на красных-красных клавишах красную-красную-красную музыку… И вот мать умирает, ее хоронят на очень хорошем кладбище, ставят памятник, и дочка начинает жить одна. Вот живет она, живет и забывает слова своей матери. Однажды она пошла в магазин и увидела там красное пианино. И так оно ей понравилось, что она его купила. Привезли ей красное пианино домой. И вот настала ночь, и решила дочь поиграть на пианино. Подошла она к красному пианино, открыла она красную-красную крышку, заиграла на красных-красных клавишах, полилась красная-красная-красная кровь… ОТДАЙ МОЕ СЕРДЦЕ, ДЕВОЧКА! – протянул вдруг к Ганне свою руку мальчик.
Закричала Ганна, побежала по коридорам, будто гнался за ней Тот, требуя красного сердца, и сердце ее само из груди выскакивало, она его рукой держала, чтоб не выпрыгнуло. Тяжело кричала: «Га-а-а-а!!!» – по-звериному, как дети не кричат, так только звери от смертельного страха кричат. Следом за ней бежал Марат.
Все из келий выскочили и тоже кричали, бежали за ней по мрачным коридорам монастыря.
Ганна наткнулась на кого-то. Подняла глаза – Тракторина Петровна стояла скрестив руки, как скала; над скалой – в глазах – молнии. Дети встали позади Ганны тяжело дыша. Тракторина Петровна Ганну за руку взяла, всем остальным сказала:
– На улицу – марш!
При лунном свете бегали по двору кругами дети.
В центре Тракторина Петровна стояла, крепко Ганну за руку держала:
– Бегом марш! Быстрее! Еще быстрее! Я покажу вам, как издеваться над Ганной! Запомните: Ганна – дурочка! Она – сумасшедшая! Понятно? Она – не как вы! Она – как животное! Она – как собака. Разве можно мучить животных? Бегом! Не обижать ее! Ганна – больная! Я пойду, а вы побегайте, подумайте. Ганна – стой и смотри. Я скоро приду. Марш! Марш! Левой! Марш! Марш! Левой! – Тракторина Петровна ушла, шагая, громко командуя голосом себе и своим ногам.
В строю бежал Чарли. Сказал Марату:
– А все же я ее проверил! Ведь не глухая! Может, она и дурой притворяется? Давай проверим!
– Тронешь Ганну еще раз – убью! – Марат показал кулак.
– Втюрился, что ли? В дуру влюбился? Да?!
Схватились, как молодые щенки, покатились по земле рыча.
Дети не останавливаясь бежали. Марат и Чарли клубком подкатились к ногам Ганны.
Ударил Чарли Марата поддых головой. Убежал в строй.
Марат лежал у ног Ганны. Ганна присела, погладила лицо Марата, убрала окровавленные волосы со лба.
Марат открыл глаза, благодарно взглянул на нее.
Дети продолжали свой бег. Дышали хрипло, изнемогая.
Утром, убираясь в кумачовой комнате, тетка Харыта достала из узелка икону. Вытерла пыль: Божья Мать с ребеночком. Повесила в красный угол, перекрестилась. Услышала рядом:
– Убери икону! – Тракторина Петровна стояла в дверях.
– Нельзя, – кратко сказала тетка Харыта.
– Тогда я сама, – двинулась Тракторина Петровна к иконе.
– Нельзя, – заслонила ей путь тетка Харыта.
– Да почему нельзя?
– Нельзя, и все. Пасха сегодня, Петровна. Христос воскрес!
– Сказки! Не было никакого Христа. А если был… Раз его власти казнили, значит, знали, за что, поняла? Властям виднее. Сними икону! В советском учреждении ей не место!
– А где?
– На свалке истории!
– Где ж она, та свалка?
– Убирайся! – не стерпев, заорала Тракторина Петровна. Потом добавила, себя сдержав: – Убирайся, раз уборщица. Не лезь не в свои дела. Иди вон, детей накорми!
Марат с Ганной шли по двору.
– Хочешь, я тебе что-то покажу? – спросил Марат Ганну.
Ганна кивнула.
– Марат, вы куда? Пойдем в столовую! – крикнули брату сестренки, пробегая.
– Мы сейчас… – Марат вел Ганну к сторожке.
Заглянули в щель. В сторожке сидел сторож и ел. Отрезал огромный ломоть хлеба, намазал его маслом, отрезал сало, сало положил на масло… Откусывал, мерно жевал. Ганна оглянулась на Марата.
– Я знаю про него одну тайну… – прошептал Марат. – Ты никому не скажешь?
Ганна покачала головой: нет.
– Поклянись!
Ганна беспомощно улыбнулась.
– Ладно, я так скажу, – решился Марат и отчетливо по слогам прошептал ей на ухо: – Говорят, что, когда был голод, Он Ел Детей!
С ужасом посмотрела на Марата Ганна. Перевела взгляд на сторожа: челюсти сторожа работали как жернова. Ганна вдруг схватилась за горло, прикрыла ладошкой рот, скорчилась: ее тошнило. Сухие спазмы сотрясали ее тело.
– Что с тобой? – зашептал Марат. – Тебе плохо? – И, не зная, что делать, бил ее по спине, словно она подавилась.
Сторож вышел на порог – огромный, небритый. Глянул на них. Они застыли. Долго глядел на них, нелепо застывших. Поглядел им в глаза. Потом расстегнул ширинку, начал мочиться. Ганна посмотрела вниз, подняла глаза. Сторож слегка усмехнулся. Попятилась Ганна.
Схватив Ганну за руку, побежал Марат. За углом спрашивал:
– Ты испугалась? Тебя рвало? Ты представила, что он тебя ест?
Ганна на все его слова мелко кивала.
– Ты не бойся! Тракторина Петровна говорила, что он не всех детей ел. Он выбирал. Он ел только кулацких детей. Чтобы польза была для общества. А мы же с тобой – не кулацкие. Ты не бойся…
В столовой по столам расхаживал Чарли. Прогуливался по столам походкой Чарли Чаплина, на которого был похож. Вместо тросточки – поварешка, лихо ею он покручивал да поигрывал.
– Чарли, иди к нам! Нет, к нам! К нам! К нам! – кричали дети со всех сторон.
Чарли, стянув с головы Булкина шапку, перепрыгнул на другой стол.
– Булкин! Шляпа! – крикнули толстому Булкину.
Булкин схватился за голову. Побежал за Чарли. Падая, кувыркаясь, Чарли зашел в тыл к Булкину, ударил того в зад и, спрыгнув на пол, теперь улепетывал.
– Держи вора! – кричала Конопушка. – Лови его!
Три сестры выстраивали стулья на пути Чарли. Чарли, подбежав, легко перемахнул через них ласточкой и – оказался в объятиях Тракторины Петровны: пойманной птахой трепыхался в ее могучих руках. Поставив Чарли рядом с собой, призывным, влажным, грудным голосом – каким корова-мать зовет своих детей – Тракторина Петровна сказала:
– Пионеры! К борьбе за дело Коммунистической партии большевиков будьте готовы!
– Всегда готовы! – грохнуло в столовой.
– Песню запевай! Поют только пионеры! Поет только левый стол! Начали!
Взвейтесь кострами, синие ночи,
Мы пионеры, дети рабочих, –
пел левый стол.
Правый стол молчал. Чарли из-за спины Тракторины Петровны корчил рожи. Поварешкой дирижировал. Уткнувшись в ладони, правый стол трясся от смеха. Потом засмеялся и левый – поющий. Беззвучно смеялись уже все. Только одна Ганна среди тишины пела сильным чистым голосом, глядя куда-то вверх, выше потолка:
Близится эра светлых годов…
Быть человеком всегда будь готов!
С поварешкой в руках Чарли застыл:
– Люди, гля! Немая запела!
Марат дергал Ганну за рукав:
– Не пой, Ганна! Ты не так поешь! Неправильно!
Та не замечала. Допела до конца.
Тракторина Петровна оглянулась на вошедшую с горшком печеной картошки тетку Харыту:
– А ты сказала, что она говорить не умеет…
– Не умеет, – подтвердила тетка Харыта. – Только поет. Как птица небесная…
– Хорошо поешь, – сказала Ганне Тракторина Петровна. – Будем тебя в пионеры принимать. Люблю голосистых! Песню люблю! – прослезилась. – Завтракайте! – Дверью в сердцах хлопнула так, что мел с потолка, будто снег, посыпался: хлопьями, белый. Вышла.
Тетка Харыта раздавала горячие картофелины.
Ганна стояла одна. На голове ее будто снег лежал.
Не таял.
Через минуту картошку съели.
– Тетечка Харыточка, – ластилась Верочка к тетке Харыте. – Будьте так добреньки, дайте мне добавочки.
