Многоэтажное строение на Авенида Генералиссимо Хименес, чья модернистская архитектура сочетала смелые изломы бетона, мрамор и черное стекло, располагалось в одном из самых роскошных частных садов города. Оно бы вполне уместно выглядело в Лос-Анджелесе или Майами, если не замечать, что подъездная дорожка блокирована стальными воротами, за которыми находился постовой пункт – армированное железо, пуленепроницаемые окна и вооруженная охрана. Правящий класс Венесуэлы предпочитал не рисковать, когда дело касалось безопасности. Они хранили деньги в Швейцарии или Нью-Йорке, и превращали свои дома в крепости. "После нас хоть потоп" – было национальным девизом.
При виде дипломатических номеров охранник нажал на кнопку, открывающую ворота. Машина проехала по дорожке между рядами освещенных прожекторами пальм и фонтанов, и остановилась перед мраморным крыльцом.
Личного автомобиля посла и его шофера нигде не было видно. Большинство каракасского бомонда знало, что он снимает здесь роскошную квартиру, но сам он старался не афишировать этот факт. Он всегда приезжал сюда в обычном незаметном "седане", а не в официальном лимузине, и без полицейского эскорта. Это повергало в кошмары службу безопасности посольства, но посол Баннермэн настаивал, что их дело – защищать его, не вмешиваясь в его личную жизнь.
Помощник посла пробежал вестибюль, не обращая внимания на швейцара в форме, вошел в лифт и надавил кнопку четырнадцатого этажа. Двери беззвучно раздвинулись, он шагнул на толстый плюшевый ковер коридора и позвонил в дверь без номера. Ответа не было. Он снова позвонил. И услышал клацанье дверного глазка.
– Какого черта ты здесь делаешь? – спросил посол. Его голос был приглушен запертой дверью, но не настолько, чтобы скрыть раздражение.
Молодого человека бросило в жар. Он был не в состоянии сообщить известие через дверь – в этом было нечто неправильное. -У меня для вас срочное сообщение, мистер посол, – прошептал он, по возможности плотно приблизив лицо к двери. -Срочное? От госсекретаря? Я вчера разговаривал с этим проклятым придурком, и он, похоже, даже не знал, где н а х о д и т с я Венесуэла! -Это личное, сэр. -Личное? О чем, черт побери? -Думаю, вам лучше прочесть самому. -Ну, ладно.
Послышалось звяканье цепочек и открываемых замков, затем дверь отворилась, позволив бросить взгляд на шикарное холостяцкое гнездышко Роберта Баннермэна, и самого посла, облаченного только в полотенце, обернутое вокруг бедер. Он недовольно взирал на молодого человека. -Лучше, чтоб это оказалось важным, – мрачно сказал он. – Давай. -Роберт, дорогой! – воскликнул ясный, высоко модулированный женский голос – предположительно из спальни. – Что-нибудь случилось? -Ничего, милая. Записка. Я только на минуту.
Зашуршал шелк и внезапно пахнуло крепкими духами. За послом возникла прелестная молодая женщина с растрепанными белокурыми волосами, кутаясь в мужской халат. -Мой муж не вернулся из Парижа раньше времени? – испуганно спросила она. – Скажи мне правду! -Нет, нет, уверен, что ничего подобного, – ответил посол, разворачивая лист бумаги. -Но это не плохие известия, дорогой?
При слабом освещении трудно было поручиться, но молодой человек был почти уверен, что это была жена Маноло Гусмана-и-Перейра, нефтяного магната, обладавшего огромным влиянием в новом правительстве. Если так, а внимательный взгляд подтвердил, что это так – посол пошел на весьма недипломатический риск. Помощник содрогнулся, подумав о политических последствиях, которые возникнут, если Гусман когда-нибудь узнает, что американский посол спит с его женой.
Выражение лица посла было двусмысленным, но без малейшего намека на скорбь. -Семейное дело, – сказал он женщине. – Ничего, что бы касалось тебя, дорогая.
Он вернул бюллетень помощнику. Приказал: – Возвращайся и пошли телеграмму моей бабушке. Сообщи, что я буду дома завтра вечером. – Он уже закрыл дверь, но затем снова слегка приоткрыл ее. – И не стой здесь с открытым ртом, парень. В чем дело? -Я просто хотел сказать, сэр, что очень сожалею…
Посол Баннермэн кивнул. -Конечно, – сердито шепнул он. – Спасибо. Это, разумеется, огромная трагедия. Но жизнь должна продолжаться.
Дверь захлопнулась перед носом молодого человека. Он услышал, как закрываются замки и звякают цепочки. Потом услышал – или подумал, что услышал – смех, через несколько мгновений сменившийся стоном наслаждения, после чего сеньора Гусман взвизгнула: -Ах, Роберт, грубиян, подожди, по крайней мере, пока мы вернемся в постель!
Просто, чтобы убедиться, что не передал послу ошибочного сообщения, молодой человек развернул бумагу и перечитал ее. Но ошибки не было. Артур Алдон Баннемэн умер от сердечного приступа в возрасте шестидесяти четырех лет.
В сообщении не было сказано, где он умер.
* * *
Патнэм Баннерман Второй, младший брат посла, узнал о смерти отца на заре, по пути в центральный парк для утренней пробежки.
Он не был энтузиастом бега. В юности он был прирожденным атлетом, способным ко всем видам спорта, которые присущи молодым людям его класса, хотя и лишен яростного духа соперничества, сделавшего его старшего брата легендой в Гротоне и Гарварде. Из двух братьев Патнэм был выше ростом, со сложением футболиста, но именно Роберт нанес знаменитый удар, закрывший счет на последней секунде матча Гарварда против Йеля, и стал одним из лучших в стране игроков в поло.
Даже сейчас, в тридцать шесть лет, Патнэм все еще обладал мускулами атлета, без всякой необходимости укреплять их упражнениями, но, в отличие от старшего брата, он начал набирать вес – не много, но достаточно, чтобы каждое утро выгонять его в парк, в старом, еще студенческом спортивном костюме и тапочках, с полотенцем на шее. Он отказывался покупать пижонские кроссовки, предпочитая думать, что он "тренируется", а не "бегает", однако, для чего он тренируется, было неясно даже ему.
Он постоял под навесом у подъезда дома на Сентрал-Парк Вест, вдыхая ледяной утренний воздух, и пытаясь убедить себя, что наслаждается. Он не любил рано вставать, если в этом не было необходимости, но он стольким людям рассказывал о своих утренних пробежках, и насколько лучше стал себя чувствовать, что теперь полагал себя обязанным так поступать.
Хотел бы он, чтобы эта идея никогда не приходила ему в голову – потом он подумал, что теперь спортивные брюки стали слишком узки ему в поясе, глубоко вздохнул, сделал несколько приседаний, чтобы размяться, и заметил, что швейцар с любопытством наблюдает за ним из натопленного вестибюля. Патнэм помахал ему – он гордился, что со всеми поддерживает хорошие отношения, – несколько секунд бежал на месте, дабы показать, что он занят делом, затем двинулся к таверне Грина, откуда обычно начинал свою пробежку.
Он свернул за угол, улыбнулся, миновав женщину, прогуливавшую собак, пунктуальную, как обычно, с полдесятком лабрадоров и золотистых ретриверов, и напомнил себе, как делал это каждый день, что с нее можно было сделать отличный снимок, потом задержался на 6-й улице, ожидая у светофора. Глянул на заголовки "Нью-Йорк Таймс" за стеклянным окошком газетного киоска-автомата на углу, собираясь перебежать улицу, когда зажжется зеленый свет, и окаменел.
Он наклонился, чтобы разглядеть первую полосу. Стекло было грязным, и кто-то уже нацарапал на нем фломастером: "Уберите богачей с наших загривков", но все же можно было распознать, что на него глядит знакомое лицо отца, сияя улыбкой, которая, как верили многие люди годы назад, способна была привести его в Белый Дом, если бы он достаточно этого захотел.
В те дни фотография обычно сопровождалась статьями о Фонде Баннермэна в разделе "Искусство и досуг". Но теперь Пат (так Патмэна называли в семье) знал лишь одну причину, по которой фотография могла появиться на первой полосе.
До него дошло, что вчера он не прослушал сообщений на автоответчике – эта мысль мелькнула у него, когда он ложился спать, но он сознательно ее отогнал.
Пат машинально потянулся туда, где должен быть карман, но, конечно, на спортивном костюме его не было. Он не брал с собой денег на пробежку – только ключ, висящий на шнурке вокруг шеи. Он подумал, что может занять тридцать центов у собачницы, но она уже исчезла за углом.
Мгновение он размышлял об анекдотической ситуации – Баннермэн вынужден стрелять мелочь у прохожих! Он оглядел улицу, но никого не было видно, даже швейцар куда-то ушел. Попытался открыть дверцу автомата, но та была прочно заперта. Пнул ее. Ничего не случилось – дверь была сделана прочно на случай уличного насилия. -Черт! – выдохнул он. Обхватил автомат руками и приподнял его. Удивился, как тяжело, сжал автомат медвежьей хваткой, пригнув колени, приподнял его на уровень плеч, пыхтя от напряжения, и бросил на тротуар. Стеклянная дверь разбилась, вываливая на улицу экземпляры "Таймс". Таксист притормозил, посмотрел, что происходит, бросил единственный взгляд на потного, краснолицего, небритого мужчину, разбивающего уличный газетный автомат, и под визг шин поспешил прочь от возможных неприятностей.
