— Да вы успеете ли? — спросила хозяйка. — Вы же только на неделю приехали.
— Успею! — И я помчался сколачивать подрамник.
За два дня работы я успел сделать рисунок и чуть-чуть прописать небо. К вечеру, в отчаянии стоя перед холстом, я понял свою беспомощность. Подошла жена. И тут меня осенило:
— Помогай, не успеваю!
— Но как? Я же никогда кисть в руках не держала…
— Главное, не трусь! У тебя получится.
Я притащил кусок стекла, выдавил из тюбиков краски и вручил ей кисть. В ужасе жена сделала первый мазок, затем другой… Три дня мы трудились с восхода до заката и — успели! Привезли готовую работу домой и с гордостью повесили на стену, где она и пребывает и поныне.
Жить нам, милая Лидия Трофимовна, стало совсем интересно. На работе я пишу рассказы, дома до ночи стою у мольберта. К художникам уж не бегаю, по выставкам ходим вместе. Зимой с женой в проруби купаемся, летом отправляемся с рюкзаками то в горы, то на лодках, а то и на лошадях. Стали за границу выезжать, к европейской культуре приобщаться.
Между тем годы летели. Свой вредный стаж я отработал. У двух моих лаборанток обнаружили опухоли, и я решил, что с этой профессией пора завязывать. К тому же мне постоянно не хватало времени: я ещё работал по совместительству в Духовной Академии. Как я, атеист, там оказался? Из любопытства. Хотелось разобраться в православии и посмотреть, что за люди наши духовные пастыри. В идейных-то мы давно разобрались.
С преподавателями священниками у меня сложились дружеские отношения, и скоро я понял, что они тоже люди, и ничто человеческое им не чуждо. Высокой духовности я у них не обнаружил, а потому верующим не стал. Напротив, увидел я, что многие прихожане куда более порядочны и духовны, чем те, к кому они приходят под благословение. Бог же, в зависимости от интеллектуального уровня у всех оказался разным: от примитивного деда с бородой до всевидящего духа. К тому же как врач я видел, что в церкви толчётся психически больных людей ничуть не меньше, чем среди художников.
Словом, отдав родине все долги, я, наконец, ушёл в отставку, то есть на пенсию.
Радость обретённой свободы была так велика, что я сел на велосипед и покатил, куда глаза глядят, точнее — из Петербурга на Байкал. Ехал я всё лето (кстати, проезжал через Пермь), ночевал в лесах и нищих деревнях, говорил со старухами, с проститутками на дорогах, с ворами и бродягами. Насмотрелся на всеобщее наше разорение, и захотелось мне рассказать об увиденном. Понимал, конечно, что для осмысления нашей государственной глупости большой талант нужен, но хотя бы как могу, по-своему. Вернулся и снова засел за машинку, оставив на время живопись.
Сведения о чудаке, ползущем на велосипеде через Сибирь, каким-то образом просочились в западные газеты, и один француз, пенсионер и фанатик велоспорта, пригласил меня на следующий год прокатиться с ним из Москвы до Парижа. Мы собрали группу «молодых пенсионеров» и оправились через всю Европу во Францию. О, это было незабываемое турне! Мы катили два месяца через Финляндию, Швецию, Данию, Германию, Голландию и Бельгию. Я побывал во всех известных художественных музеях, наснимал сотни интереснейших слайдов.
Француз организовал поход прекрасно. Нас встречали в мэриях всех городов по пути следования, кормили и устраивали на ночлег. В ответ мы произносили пламенные речи о мире и дружбе между народами. Утренние газеты выходили с нашими физиономиями.
Хитрый французик подгадал так, что в Париж мы въехали в национальный праздник — День взятия Бастилии. Прямо на знаменитой площади, где некогда народ развалил ненавистную тюрьму, нам вручили приглашения в Елисейский дворец, в гости к Президенту Миттерану. Президент нас, голодных с дороги, интересовал куда меньше, чем его роскошный обед. Не берусь перечислять изысканные блюда, которыми потчевали именитых гостей, явившихся во дворец прямо с трибун Елисейских полей, где проходил парад. Перепробовать их все было невозможно, но поверьте, дорогая Лидия Трофимовна, мы в тот день отомстили проклятой буржуазии за наше полуголодное население. К тому же я с восторгом фотографировал увешанных драгоценностями красавиц, с которыми дипломаты и генералы явились на приём. Ведь молодая любовница у французов — бонтон.
В тот же день приехала в Париж моя жена. Мы провели чудесный месяц среди русских клошаров — художников, сбежавших на запад. Денег у нас не было, и я предложил свои рассказы в эмигрантскую газету «Русская мысль». Рассказы редакции понравились, их купили и напечатали. У нас появились франки на Лувр, музей Родена и недорогие арабские магазины.
Счастливый месяц в Париже пролетел, как один миг. Жене надо было возвращаться домой, а я, ранний пенсионер, мог побродяжничать ещё некоторое время.
Знакомые художники как-то привели меня в русский ресторан, где их изредка подкармливали. Как уж получилось, не знаю, но хозяин ресторана проникся ко мне и заказал написать ему копию репинских «Запорожцев, пишущих письмо турецкому султану». Удивляясь собственному нахальству, я согласился, хотя прежде лица никогда не писал. Чтобы вам, дорогая Лидия Трофимовна, была понятна степень моего авантюризма, скажу, что размер репинского полотна два с половиной на три метра! Ничего подобного прежде я не писал. С утра до вечера я в ужасе лазил по полотну, размазывая на пузе краски. Казалось, даже многострадальный велосипед смеётся надо мной. Удивительно, но посетители ресторана «Анастасия», где я слизывал с репродукции репинский шедевр, не замечали моего дилетантизма. Испытание моё длилось почти три месяца. Как ни странно, хозяин работой остался доволен, а обо мне и говорить нечего. На заработанные деньги купил видеокамеру, но поснимать Париж в этот раз не пришлось — виза закончилась.
На следующий год мы с женой поехали в Париж уже цивилизованно — по приглашению потомков секунданта Пушкина Данзасов. С Петром Яковлевичем Данзасом, человеком удивительной судьбы, отсидевшим в сталинских лагерях десять лет, я познакомился через его дочку Машу, которая впоследствии приезжала в Петербург. В литературном кафе «Вольф и Беранже» на Невском проспекте в честь предка ей устроили овацию, чем она была изрядно смущена. Среди потомков русских дворян в Париже она ничем не выделялась.
После отъезда жены я снова работал, но такого заказа мне уже не предлагали. Рисовал виды Парижа и продавал их туристам. Вечерами бродил по Монмартру, куда тоже мечтал попасть с детства. Ничего интереснее площади, где сто лет подряд на глазах у публики работают художники, нет на белом свете. Я уж не говорю о ночной жизни Монмартра. В этот раз я снял любительский фильм о Париже.
Любовь к путешествиям — болезнь заразная. С тех пор мы стали все деньги тратить на поездки. Побывали в Риме и Мадриде, Лиссабоне и Лондоне, Амстердаме и Копенгагене. Мы облазили все европейские музеи, побывали в сказочной Венеции, которую когда-то с таким упоением копировали. Словом, будет, что вспомнить на старости лет.
Ну, а что теперь?
Сижу дома, царапаю помаленьку. Пишу рассказы, записываю соображения о жизни. Вот сегодня мне исполнилось, чёрт возьми, пятьдесят семь лет. Это, пожалуй, немало. Но, с другой стороны, я пишу моей дорогой учительнице, которой можно только позавидовать — я слышал, что недавно вы, Лидия Трофимовна, отметили своё девяностолетие! Поздравляю, здоровья вам и светлого ума, которым вы всегда отличались!
Есть у меня рассказ о том времени, когда мы, ваши ученики, собирались в вашем гостеприимном доме, пили чай с докторской колбасой, травили анекдоты, читали Блока и Есенина и не ведали, что в нашей весёлой компании был «стукач». Знали ли вы об этом? Не узнал бы и я, да вызвали меня после армейского отпуска, который я наполовину провёл у вас, в секретный отдел части и предложили рассказать, как это я, комсомолец, угодил в компанию антисоветчиков, почти «врагов народа». Всех, кто бывал у вас, перечислили по фамилиям и пригрозили мне изгнанием из комсомола и дорогой, подальше Соловков. Было это, помнится, в пятьдесят шестом году уже после смерти Сталина.
Дело замяли, так как частью командовал Герой Советского Союза, и у него из-за «паршивой овцы в стаде» могла полететь звезда Героя.
Такая была со мной армейская история. Но она, слава Богу, на дальнейшей жизни не отразилась.
Вот примерный рассказ о жизни и приключениях вашего ученика, бродяги и дилетанта Юрия Зверева. Долгие годы я занимаюсь тем, к чему меня склонил прирождённый авантюризм. Это славное качеств заставило меня исписать кучу бумаги и увешать своими живописными опусами квартиру. Если сюда прибавить многолетнее дворничество, фотографию и переплётное дело, то, согласитесь, получается довольно широкий профиль. А представьте себе, что было бы, если бы я получил медаль, без экзаменов поступил в институт и всю жизнь проходил по одной дорожке?!
