– Бы не спите? Мы маленькие девочки. Мы боимся темноты.
И они расхохотались дурным смехом.
Ангелы посмотрели на них.
– Выбирайте любую из нас, – сказала та, что была понаглее, – нам все равно, вы оба такие душки.
Они разлеглись на ковре.
То, что они предлагали, в сущности, не было абсолютно невозможным: доказательство тому – племя гигантов, рожденных земными женщинами от ангелов. Конечно, определенную роль могли сыграть моральные устои или уважение к хозяину дома. Но у нас, ангелов, не бывает жалости без уважения, в то время как у людей жалость всегда сочетается с презрением. Эти извивающиеся на полу, терзаемые похотью, умоляющие самки являли собой верх убожества. Карающим ангелам хотелось взять их на руки, как плачущих девочек, привести в порядок, как разбитых кукол, и научить их любви, да-да, говорю я вам, именно любви.
– Научитесь уважать себя, – сказал Аф, прямой, как язык пламени.
– И других, – сказал Кезеф, пылающий как лед.
– Не вышло, – проговорила одна из девиц, – пошли.
– Смеешься? – отозвалась ее сестра. – Это уж совсем обидно. Надо же когда-нибудь покончить с этим, а то уж совсем будет смешно.
– И то правда – ответила первая, – мне пятнадцать лет, да и тебе уже исполнилось четырнадцать. Господа, вы правда не будете? А то наши парни ни на что не годны: они девчонку от пня не отличат. А папаша никуда нас не пускает. Мы так больше не можем! – хныкала она.
Ангелы только покачали головой: никто не качает головой так убедительно, как ангел.
В это мгновенье на улице стало особенно шумно, сильные удары сотрясли дверь. Казалось, перед домом Лота собрался весь Содом, люди просто не могли больше жить, не изнасиловав небесных гостей и всячески не надругавшись над ними.
Спальня Лота находилась на втором этаже. Он вышел на балкон, оба ангела последовали за ним и встали в проеме.
– Посмотреть бы на них ощипанных! – выкрикнул кто-то из толпы.
Внизу похоть уступила место ярости. Дверь была крепкая, и от этого толпа еще больше расходилась, к своему пущему удовольствию. Человека всегда влекут запретные вещи, это составляет основу цивилизации; нам трудно понять это, ведь мы – протоки, а они – запруды. Атакующие орали до рвоты, разбивали кулаки о створки дверей, ломали ногти, пытаясь вскарабкаться по водосточным трубам, раздирали на себе одежду, тряслись до тошноты, в бешенстве размахивали цветными фонарями, посылавшими в толпу пестрые блики.
За ужином Лот еще хорошенько выпил, и к чувству гостеприимства у него добавился воинственный дух, чему он несказанно обрадовался. Стоя на ветхом балконе, шатающемся над головами разъяренной толпы, он стал подначивать соседей:
– Вам нужны мои гости? Не получите вы их! Они под моей защитой, под защитой Лота, сына Лота! Вот увидите, я ни перед чем не отступлю, чтобы защитить их!
И он побежал в дом за луком и стрелами.
– Не подвергайте себя опасности из-за нас, – сказал ему Аф. – Нам ведь на самом деле ничего не грозит.
– Гостеприимство – это святое, – ответил Лот, – и здесь я в грязь лицом не ударю.
Кезеф удивился:
– А нас уверяли, что во всем Содоме не найти ни одного праведника.
– Верно, ни одного! – согласился Лот.
– А ты?
Тот рассмеялся им прямо в лицо.
– Я? Праведник? Сразу видно, что вы пришли издалека!
Внезапно, взглянув исподлобья на дочерей, он нахмурился.
– Мы знаем, что от нас требуется. Вы – мои гости. Вот и всё.
Он вернулся на балкон и выстрелил. Стрела со свистом пролетела над морем голов, волнующимся у него под ногами.
Черни только того и надо было: не попавший в цель выстрел довел всеобщую истерию до крайней точки. Невзирая на чрезмерную тяжесть своих тел, люди забирались друг на друга, образуя пирамиды, которые, раскачиваясь, как в цирке, стали приближаться к балкону. Компания гермафродитов, вырвав где-то кусок бронзовой решетки, собиралась таранить ею дверь. Отряд лесбиянок подносил хворост и солому.
– Муж мой! – кричала за спиной у Лота его жена. – Ты хочешь, чтобы нас разорвали на куски из-за этих чужеземцев. Открой двери. Может быть, они иудеи или гоморреяне.
Девицы, объятые ужасом и восторгом, забились в угол комнаты. Что-то наконец происходило и в их жизни. С восхищением взирали они на отца, которого на сей раз пьянство довело до геройства.
Лот и правда видел, что дела его плохи, но ему было уже все равно. Круши, ломай! Гори всё синим пламенем! Пусть он погибнет, но чужеземцев он спасет! А тем временем живая пирамида уже покачивалась на уровне балкона и какой-то ярмарочный борец, устроившись на плечах своих приятелей, брызгал слюной ему прямо в лицо.
– Стоять! – закричал Лот и, схватив дочерей за волосы, выволок их на балкон. – Чего вам надо? Свежатинки, молодого мясца? Вот вам! А гостей моих не трожь!
На это нельзя было смотреть без смеха: старый пьяница, которого вот-вот зажарят в его собственном доме, предлагал в качестве выкупа то, что вышло некогда из его чресл. Весь Содом разразился безжалостным хохотом:
– Ишь чего выдумал! Да мы и так твоих дочек возьмем, и жену в придачу – пусть прокаженные позабавятся!
Ангелы стояли не двигаясь и не проронив ни слова. Ничто не мешало им подняться в воздух и исчезнуть среди звезд. Но не такова была их миссия.
Толпа, вконец развеселившись, орала:
– Ангелов в кастрюлю!
Очень уж искусительно это было – вроде как животина, а на самом деле совсем наоборот. Куда интереснее проскакать верхом на ангеле с его шуршащими крыльями и встопорщенными перьями, чем на какой-то там козе!
Дверь трещала под ударами. Горела солома. Борец уже ухватился за перила балкона.
– Глаза! Мои глаза!
Тысяча голосов – один крик.
Кезеф лишь поднял руку и выпустил одну триллионную заключенного в ней света. Пирамида рухнула, и все жители Содома завертелись на месте, зажав глаза руками; они толкались, шатались, пихались, валялись по земле, кусали друг друга и себя самих, в ужасе разевая рты, в которые тут же набивались помои из сточной канавы. Когда глаза перестают видеть, остается лишь ненавидеть, если только иные глаза, подобно павлиньему хвосту, не раскроются во мраке души: таков человек.
Аф и Кезеф не могли больше сдерживаться. Они заплакали.
Эти существа, которые еще час назад сплетались в диких объятиях, находя в этом радость и удовольствие, покрытые царапинами – то были ласки, и следами укусов – то были поцелуи, – все они кричали: «Мои глаза!», и ни один из них ни разу не воскликнул: «Твои глаза!» Да, несомненно, эти люди, созданные по образу и подобию Божьему, были смертельно больны, рак «я» сделал свое дело. Какая жалость!
Соленая вода струилась из ангельских глаз, покрывая землю бесконечно соленой солью Господа. Видно было, как горожане в мгновенье ока побелели и окаменели, как были, застыли они на месте: кто повалившись на землю, кто стоя на коленях, кто сжавшись в комок, кто на бегу, с поднятыми руками, раскрытым ртом… А горячие слезы двух ангелов все катились на мир – четыре неиссякающих потока.
Заслонив рукой глаза, Лот воскликнул:
– Что принесли вы нам, чужеземцы?
Сквозь слезы Аф ответил:
– Гнев Божий.
А Кезеф добавил:
– Сострадание Божье.
И снова Аф:
– Когда же люди поймут, что это одно и то же?
Взошла луна. В Содоме все было бело, слабо поблескивали в лунном свете мохнатые кристаллики.
Поднялся ветер, и воздух наполнился кристаллической пылью. Легкой-легкой. В Содоме почти не осталось тяжести и непрозрачности.
Аф взял Лота за руку, Лот взял за руку жену; Кезеф взял за руку их дочерей. Они вышли из города. Шагая, ангелы повторяли им: «Не открывайте глаз, не оборачивайтесь, не смотрите назад», ибо они знали, что бывает с людьми, которые глядят на сострадание Божье. Лот, окончательно протрезвевший, повиновался беспрекословно. Дочери тоже послушно шли за ведущим их ангелом. Жена же Лота все думала о том, как тяжело будет начинать жизнь сначала на новом месте. Она была привязана к Содому, конечно, там были свои недостатки, но там она была дома. Она не одобряла Господа Бога, который принял для очистки города столь энергичные меры. Вдруг она вспомнила, что ее любимый котелок – она просто не представляла себе, как она сможет без него готовить, – так вот, этот котелок остался там. Она вырвала свою руку из ладони мужа:
– Погоди, я сейчас только схожу…
Она повернулась и открыла глаза.
Было уже утро. Сверкающая пустыня простиралась перед нею. Там и тут поднимался туман: это испарялись ангельские слезы. Похрустывали мохнатые от соли пальмы. На земле валялась кукла в одежде из соли. Вдали тихо завывал ветер. Бесчисленные призмы сияли всеми цветами радуги под солнцем, белый диск которого едва угадывался сквозь завесу облаков. В воздухе летала соляная пыль. Глаза женщины втянули ее в себя, как две. воронки. Она не успела вскрикнуть, превратившись в сталагмит каменной соли.
