Лук подвел итог:
– Это называется чувство юмора – отыскать смешное в не смешном. Уметь подняться над ситуацией и посмотреть на себя со стороны. Не все это могут, некоторым силы духа не хватает. – Он критически обвел их взглядом.
Он вновь начал прохаживаться перед ними взад-вперед.
– Итак, запомните: чувство юмора превращает потенциально отрицательную эмоцию в ее противоположность. Я люблю цитаты, вот вам для закрепления: «Всё жестокое смягчается, всё наше раздражение и досада улетучиваются, и приходит чувство солнечной радости».
Марк Твен.
«Работаем с солнечной радостью, – вот здорово», – подумал про себя Петя.
– Ну а остроумие? – спросил Антон.
– Лучше всего тебе бы ответил Фрейд. Он видел в основе остроумия всего два стремления – агрессивное и сексуальное.
– Пока не очень понятно.
– Согласись, у тебя не торс атлета. Вот у него с этим получше. – Лук кивнул на Петю.
– Предположим.
– И одеваешься ты простовато, да и лицом твой коллега поинтересней. Есть еще критерии, о которых я ничего не могу сказать: как там у тебя в штанах и можешь ли ты этим сокровищем хорошо распорядиться?
Антон покраснел. Лук перестал читать лекцию и начал объяснять все очень ясно и просто:
– В конце концов ты можешь станцевать перед девушкой так, что она забудет обо всем на свете. – Он вдруг сделал несколько смелых движений. – Но если ничего этого нет, у тебя остается лишь одно средство победить – твое остроумие. А заодно и мимоходом убить своего соперника – одна фраза, и его нет.
Лук наклонился к Антону и посмотрел ему в глаза. Потом опять заходил по комнате.
– Как ни странно, остроумие – еще и отдушина для чувства враждебности. Если вам что-то не нравится и вы не в силах это изменить, вы будете бесконечно над этим шутить.
Лук покружил-покружил еще и наконец сел.
– Каждый из нас стремится свою энергию попусту не тратить. Остроумие позволяет нам экономить на торможении, нам меньше нужно сдерживаться. А чувство юмора – это экономия чувств. Мы просто преобразуем боль и гнев в улыбку и смех.
Лук сделал паузу и посмотрел в окно.
– Теперь что об остроумии говорит Ленин… Если точнее, это все мысли Гегеля в «Науке логики», кстати, самые интересные рассуждения в мировой литературе на эту тему. Ленин просто законспектировал его в «Философских тетрадях». Итак: «Остроумие схватывает противоречие, высказывает его, приводит вещи в отношения друг к другу, заставляет понятие светиться через противоречие». Таким образом, светящееся противоречие между сущностью и явлением есть то общее, что присуще всему остроумному, – замысловато подвел итог Лук. – На сегодня все.
Он собрал портфель и молча вышел. Все с облегчением выдохнули.
– Голова гудит, – сказал Петя. – Зато я теперь знаю, как могло бы называться наше подразделение. «Группа солнечной радости и светящегося противоречия».
* * *
Вообще-то они назывались «Группа по анекдотам». Все произошло стремительно, и Петя долгое время не мог поверить в происходящее, думалось, рано или поздно им скажут – ну все, посмеялись – и хватит, розыгрышу конец. Идите делом заниматься.
Все началось с того, что Петю вызвали в деканат, это было уже во время диплома, там сидел какой-то незнакомый дядька, задал ему несколько вопросов, а потом повел его в комнату на первом этаже, с дверью без таблички и даже без номера. За все пять лет Петя никогда не видел, чтобы ее кто-то открывал.
Там ему и сделали предложение. Все было просто и логично. Ситуацией в стране Петя интересовался и был в курсе, что сразу после смерти Сталина статус органов госбезопасности понизили с министерского ранга до Комитета при Совете министров, формально уровняв его с Комитетом по делам религий. И было понятно почему – весь этот ужас не должен был повториться.
Михаил Иванович – так этот мужчина представился – рассказал, что органы сократили вполовину, палачей всех выгнали. Теперь была нужна свежая кровь – честные и толковые молодые ребята, которые просто хорошо будут делать важное для страны дело. В органах объявили «комсомольский набор», искали кандидатов среди выпускников институтов, инженеров с производства и комсомольских работников. Пусть у них пока никакого опыта, зато руки чистые.
Петя думал недолго, через неделю в той же комнате с ним встретился еще один человек, совсем еще молодой, лет тридцати пяти, и после разговора с ним Петя уже не сомневался.
Это был Петин будущий начальник, Филиппыч, за глаза хотелось называть его именно так. Работая с ним уже полтора года, Петя не переставал ему удивляться. Он был каким-то очень адекватным, никаких тебе догм и стереотипов, все ясно и по существу. Умел слушать и принимал аргументы. Но свои доводы выстраивал так, что никуда не денешься. На каждого настраивался по-особому, окружал себя личностями, каждого откуда-то откапывал и использовал по полной. У него было какое-то свое поле, оно сразу обволакивало, и иногда становилось совсем уж не по себе, казалось, Филиппыч видит насквозь и считывает все твои мысли.
Как-то, Петя тогда уже почти год работал с Филиппычем, тот вспомнил, как после войны они разбирали тонны книг, которые свезли в Петропавловку изо всех разрушенных хранилищ и квартир Ленинграда. Нужно было все рассортировать и развести по библиотекам. Сидели на хорах, в соборе, почти под куполом, и часами читали, не могли оторваться. Чего там только не было, и какие издания! Потом это чтение обрело порядок в голове, в университете ему читал лекции по истории академик Тарле.
Сорок осколочных ранений и пробитое легкое – вот что про него еще говорили.
* * *
За эти полтора года Петя кое-что узнал про свою могущественную организацию, в которую он попал не в самое простое для нее время. По слухам, Хрущев спецслужбу не очень жаловал и приказал новому шефу Комитета Шелепину ее «распогонить и разлампасить», слишком много там, по его мнению, было генералов. Сам Шелепин от воинского звания отказался, кадровым сотрудникам не очень доверял, многих поубирал, поставив своих «младотурок» на руководящие должности. Выполняя волю Хрущева, он сразу начал перекраивать структуру комитета, особо ни с кем из специалистов не советуясь. Ему отвечали тем же, почти сразу прозвав «железным Шуриком».
Но главное, чего не могли простить ему ветераны, – это слив агентуры, накопленной годами. Ну не совсем, конечно, слив, но количество стукачей во всех слоях общества он сильно сократил. Менялась концепция, под это дело его руководителем и поставили – предупреждать, а не карать. Иногда, правда, доходило до абсурда: Петя слышал историю, когда летом позапрошлого года в Москве скомплектовали группы из общественности по наблюдению за иностранцами. Студенты, рабочие, инженеры и пенсионеры, как могли, следили за ними в местах повышенной опасности – в музеях, бассейнах, библиотеках, там, где они могли бы спокойно встретиться с кем не надо и сделать свое черное дело. На японской промышленной выставке поймали аж сорок человек, имевших контакт с японцами. Случился скандал, иностранцы подняли панику, что в СССР за ними всюду следят, и затею благополучно свернули.
В феврале 60-го, совсем незадолго до того, как Петю «призвали», Хрущев приказал упразднить четвертое управление, занимающееся антисоветчиками. Среди прочего оно держало под контролем художников, писателей, студентов, ученых и конечно же «церковную линию». Теперь все подразделения, занимающиеся «внутренними» задачами в стране, сливались в одно Главное управление контрразведки.
В его структуре и появилась служба «А», занимающаяся «активными мероприятиями», то есть дезинформацией. Америки тут никакой не открывали, скорее пытались ее догнать и перегнать, действовали по старой схеме: реальные факты менялись до неузнаваемости, что-то вовсе придумывалось, ценилось только то, что не вызывало сомнений в истинности и отторжения – только в этом случае дезинформация становилась информацией. Главное, чтобы никто не мог догадаться, что им манипулируют. Вбрасывалось это все дозированно, через разные каналы, между собой никак не связанные. Попросту говоря, через специальных людей, которых кормили секретами, а они и представить не могли, какую важную роль играют в этой игре. Каналы были самые разнообразные: от сотрудников Минобороны до иностранных журналистов, от модных скульпторов и поэтов до светлых умов из Академии наук.
* * *
Петя до сих пор помнил, как он впервые вошел в это здание – ноги ватные, сердце стучит, старался даже не сутулиться. Оказался в небольшой комнате в компании еще двух таких же, как и он, полосатиков – так они себя потом между собой иногда называли. В личных делах тех, кто соглашался идти работать в органы, появлялась диагональная полоса через все страницы. Совсем скоро они все друг про друга узнали.
