— Для халифа? — поразился заключенный.
— Для халифа, — подтвердил начальник, — надо помочь задержать одного бунтовщика. Если сделаешь, тебя помилуют и, кроме того, получишь награду, деньги.
— Как я это сделаю?
— Тебе нужно будет войти в доверие к исмаилитам. Человека, которого мы ищем, зовут Убайдаллах. Они считают его махди, мессией. Ты должен узнать, где он находить и выдать его нам.
— Я согласен, — сказал Имран, — только денег мне не надо.
Сахиб аш-шурта с подозрением посмотрел на заключенного.
— Дело нечистое, — объяснил Имран, — в обмен на мою жизнь и ради своих детей я могу это сделать, но не ради денег.
— Ну что ж, пусть будет так.
Ахмад Башир достал из рукавов халата веревку и пучок шерсти.
— Когда стражник принесет тебе еду, свяжешь его и засунешь ему в рот кляп. Наденешь его платье. Выйдя отсюда, пойдешь по коридору налево и попадешь во внутренний двор, во время обеда там будет стоять мой человек, он тебя проведет через ворота. Вот тебе деньги.
Ахмад Башир протянул ладонь, на которой лежали несколько дирхемов.[20]
— Купишь себе другую одежду, но не покупай новую. На рынке найдешь красильщика, его зовут Бургин, скажешь, что от меня. Все остальные указания получишь у него. Ты все запомнил?
— Да.
— Смотри, ничего не перепутай.
Сахиб аш-шурта, не прощаясь, вышел из камеры.
* * *
Имран сделал все в точности. Оказавшись на улице, он быстро переcек маленькую площадь перед зданием тюрьмы и углубился в одну из узеньких улочек, расходившихся лучами от площади. В свое освобождение он поверил только когда купил себе одежду в лавке старьевщика, — мало поношенную джубу[21] серой шерсти и такую же чалму, сразу став одним из многочисленных прохожих. До этого он долго шел, плутая меж высоких глинобитных стен. За свои двадцать пять лет он всего второй раз был в Сиджильмасе. Пшеницу, которую он выращивал на арендованном поле, у него забирал посредник. Он же привозил Имрану из города товары, в которых нуждался сельский житель. Имран знал только, что его пшеница отправляется дальше с торговым караваном не то в Сирию, не то в Йемен. Сборщик налогов, которому он разбил голову мотыгой, был родом не из Сиджильмасы, а из Кайруана. Это спасло семью Имрана от кровной мести. Но, на всякий случай, он отправил их в горы. Имран купил лепешку с жареным мясом и, жадно поедая ее, стал бродить меж торговых рядов, с любопытством деревенского жителя разглядывая горы сырых и обработанных кож, византийские шелковые и шерстяные ткани, пурпурные ткани из овечьей шерсти, различное сукно, стеклянную посуду, металлические изделия, оружие и множество других товаров, привезенных из Аравии, Сирии, Йемена и Индии.
Мастерская красильщика находилась рядом с рынком. Плут-мальчишка, скаля зубы, вызвался проводить его за пол даника.[22]
Дверь мастерской была открыта, хозяин сидел в глубине помещения, что-то объясняя ученикам, которые тщательно растирали краски.
— Я от начальника полиции, — шепнул ему Имран.
— Одну минуту, — сказал Бургин, — я сейчас закончу с этими олухами, присядь пока, — и обращаясь к ученикам: — Я еще раз повторяю, что краски, которые клиент хочет употреблять на бумаге, надо смешивать с настоем аравийской камеди. Если же надо приготовить краски для смазывания деревянных предметов, то их замешивают на яичном желтке, чтобы они были блестящие и не скоро портились. Всякую краску, которую употребляют для окрашивания калыбов[23] для тканей, следует смешивать с кровью, растворенной в воде. Сейчас вы будете делать краситель для волос. Запоминайте хорошенько, я не собираюсь весь день это повторять. Возьмете одну укию[24] хны, две укии листьев индиго и по одной медной окалины, квасцов, каменной соли, один ратль[25] зеленых чернильных орешков и одну укию железной окалины. Все это растолочь и растереть с уксусом. Приступайте.
— Уф-ф, — сказал мастер, — в горле пересохло.
С этими словами он отпил воды прямо из кувшина.
— Прошу, — сказал он Имрану, указывая на дальний угол мастерской. Имран поднялся и пошел за мастером. За пологом оказалась комната с выходом во внутренний дворик.
— Посиди здесь, — сказал Бургин, — я сейчас пошлю за человеком, который будет говорить с тобой.
Имран остался один. Огляделся и, подойдя к дверному проему, выглянул во двор. Две маленькие девочки играли в куклы. Некоторое время Имран с улыбкой глядел на них. Затем вспомнил своих детей и, скривившись от сердечного холода, присел на корточки, продолжая наблюдать за девочками.
— Бог не дает мальчиков, — сказал Бургин.
Имран не заметил, как тот возник за его спиной.
— Не теряй надежды, — поднимаясь, сказал Имран.
Красильщик улыбнулся и спросил:
— У тебя есть дети?
— Есть.
— Да храни их Аллах.
— Да хранит Аллах твоих детей.
В эту минуту Абу-л-Хасан, следуя за мальчишкой посыльным, вошел в мастерскую. Мальчишка исчез за пологом, и тут же оттуда выглянула голова хозяина.
Прошу вас сюда, господин, — пригласил он гостя.
* * *
Абу-л-Хасан покинул мастерскую красильщика во второй половине дня и направился в мечеть на молитву салят аль-аср,[26] во время которой он должен был встретиться с начальником полиции. Добравшись до мечети, Абу-л-Хасан обошел ее со всех сторон. На всякий случай. Стены были сложены из обоженного кирпича и покрыты известковой обмазкой, которая местами облупилась и попадала на землю. Сама стена была расчленена пилястрами и укреплена по углам башенными выступами. В нескончаемой длине белых стен и в монотонном чередовании пилястров было что-то неестественное, ему стало не по себе, и Абу-л-Хасан вернулся к входу, прошел через портал и очутился в залитом беспощадным солнечным светом мощеном дворе. Абу-л-Хасан огляделся. По периметру двор окружала открытая арочная галерея. Высокий айван оформлял вход в молитвенный зал. В центре двора находились два низеньких колодца, их украшали прорезанные мраморные базы античных колон. До начала молитвы еще оставалось время, и Абу-л-Хасан решил подняться на минарет. Узкие стертые ступени в толще башни, обвиваясь вокруг глухого центрального столба, привели его на верхнюю площадку, откуда открывался вид на бескрайнюю ровную степь и раскинутые на ней древние кладбища. Сверху здание мечети представляло собой неправильный четырехугольник, а город казался составленным из мелких кубиков.
Абу-л-Хасан шел за махди третий год, начиная с того времени, когда тот, покинув Саламию, возглавил карматские восстания в Сирии и Ираке.
Его деятельность не на шутку встревожила халифа, и он отдал приказ о его задержании. Ответственность за эту операцию была возложена на Абу-л-Хасана, катиба дивана тайной службы. Этот диван подчинялся непосредственно Ал-Аббасу ибн Хасану вазиру халифа ал-Муктафи. Задумавшись, дабир не услышал звука шагов и поэтому вздрогнул от неожиданности, когда, повернув голову, увидел муэдзина.[27] Это был человек лет тридцати с редкой бороденкой. Он постоял, бормоча под нос слова шахада,[28] затем вдруг замер и неожиданно спросил, глядя на Абу-л-Хасана:
— Кто здесь?
Муэдзин был слеп.[29]
Абу-л-Хасан, помедлив, отозвался.
— Что ты здесь делаешь? — строго спросил муэдзин.
— Смотрю, не идет ли махди, — неожиданно для самого себя, ответил Абу-л-Хасан.
Муэдзин провел ладонями по воздуху, пытаясь коснуться собеседника. Черты лица его смягчились.
— Это правда, — спросил он, — что махди восстановит справедливость?
— Так говорят, — уклончиво сказал Абу-л-Хасан.
— Значит, он вернет мне зрение, — блаженно улыбаясь, сказал муэдзин.
— Я не знаю, — осторожно ответил Абу-л-Хасан.
— Должен вернуть. Это же несправедливость, что я рожден слепым. За какие грехи я наказан?
Абу-л-Хасан молчал.
— А ты знаешь, что сказал ибн Исхак?[30]
— Нет.
— Ибн Исхаку рассказал Саур бинт Йазид, со слов некоего знающего человека, что посланник Аллаха с одним из братьев пас ягнят за шатрами, и тут подошли к нему два человека в белых одеждах, в руках они держали золотой таз, полный снега. Они схватили Мухаммада, вынули его сердце, рассекли его, извлекли из него черный сгусток крови и выбросили его. Потом они обмыли сердце этим снегом.
Муэдзин помолчал, а затем сказал, мечтательно улыбаясь:
— Я очень хочу увидеть золотой таз полный белого снега. Наверное, это очень красиво.
— Да, — подтвердил Абу-л-Хасан.
— Махди придет с севера, — сказал муэдзин.
— Почему с севера?
— Я чувствую, — сказал муэдзин, затем добавил, — а теперь уходи, здесь нельзя находиться посторонним.
