Ознакомительная версия.
«Что с тобой, дедушка?»
Капли на плитах напоминали ему о рассеянных по свету немцах.
После того как дедушка и бабушка пережили Первую мировую войну, грипп и инфляцию, после того как дедушка стал больше зарабатывать на процветающей швейцарской прядильной фабрике и, запатентовав два изобретения, с большой выгодой продал патенты, у них наконец-то родился сын. С этого момента на страницах дедушкиных записок то тут, то там обнаруживаются наклеенные фотографии: мой отец с бумажной шапочкой на голове, верхом на деревянной лошадке на палочке, вся семья за столом в садовом домике, мой отец в костюмчике и с галстуком в день поступления в гимназию, вся семья с велосипедами, одна нога на педали, другая — на земле, словно они вот-вот отправятся в путь. Несколько фотографий были просто заложены между страницами. Мой дедушка в школе, мой дедушка — молодой супруг, мой дедушка — пенсионер, мой дедушка за несколько лет до смерти. Взгляд у него всегда серьезный, печальный, он растерянно смотрит перед собой, словно не видя ничего вокруг. На последней фотографии у него изборожденное морщинами лицо, худая старческая шея торчит из широкого воротника рубашки, словно у черепахи из-под панциря; взгляд стал робким, а душа будто готова спрятаться за маской нелюдимости и чудачества. Однажды он рассказал мне, что всю жизнь страдал головными болями, боль шла от левого виска к затылку, «как перо на шляпе». Об изводивших его депрессиях он мне никогда не говорил, да он, пожалуй, и не знал, что и печаль, и растерянность, и страх могут быть диагнозом, у которого есть название, — да и кто тогда о таком помышлял! Впрочем, дело редко доходило до того, чтобы он не мог встать, что-то делать, работать.
Он вышел на пенсию в пятьдесят пять лет. На прядильной фабрике он зарабатывал себе на жизнь, но по-настоящему его интересовали история, общество и политика. Вместе с друзьями он купил газету и стал ее издателем. Однако газета в вопросе о швейцарском нейтралитете занимала позицию, противоположную общественному мнению, и, обладая лишь незначительными финансовыми средствами, не смогла выдержать конкурентную борьбу. Все это предприятие доставляло ему и его друзьям больше забот, чем радости, и через несколько лет газету пришлось закрыть. Однако газетная деятельность позволила деду установить контакт с книгоиздателями, и он вместе с бабушкой взялся за свою последнюю работу, которая заполняла все их вечера: они редактировали серию «Романы для удовольствия и приятного развлечения».
Своей любви к истории дедушка давал выход в чтении и в наших с ним прогулках. Ни одна прогулка, ни одно путешествие, ни один пеший поход, как он называл наши вылазки, не обходился без рассказов о событиях из швейцарской и немецкой истории, и в особенности — из истории войн. Его память была неистощимым кладезем, хранившим схемы баталий, которые он чертил тростью на земле: Моргартен, Земпах, Санкт-Якоб-на-Бирсе, Грансон, Муртен, Нанси, Мариньяно, Росбах, Лейтен, Цорндорф, Ватерлоо, Кениггрец, Седан, Танненберг и многие другие, названий которых я уже не помню. К тому же он обладал даром рассказывать живо и увлекательно.
У меня было несколько любимых сражений, историю которых я готов был слушать снова и снова. Во-первых, битва при Моргартене. Герцог Леопольд ведет за собой весь цвет австрийского рыцарства, ведет словно на охоту; он намерен одержать легкую победу, обратить в бегство якобы безоружных и не способных сопротивляться граждан Швейцарии и быстро захватить добычу. Однако швейцарцы закалены в борьбе и готовы к бою. Они знают, за что сражаются: за свободу, за дом и семейный очаг, за жен и детей. Им известно, в каком направлении намерен ударить Леопольд. Рыцарь фон Хюненберг, добрый сосед и друг швейцарцев, послал в их лагерь стрелу из лука, привязав к ней пергаментную записку с предупреждением о грозящей опасности. И вот они затаились на горе в ожидании австрийского войска, которое должно пройти по узкой дороге между озером Эгери и горой Моргартен. Когда австрийское войско сгрудилось на узком пространстве и всадники стали напирать друг на друга, вниз полетели обломки скал и стволы деревьев, и швейцарцы сбросили часть врагов в озеро, а потом ринулись в атаку и перебили остальных. Рыцари, пытавшиеся спастись вплавь, под тяжестью лат потонули и нашли свою могилу в пучине вод.
Меня впечатляла храбрость швейцарцев. В то же время меня волновал вопрос о стреле, посланной рыцарем фон Хюненбергом. Разве это не предательство? Разве предательство не принизило подвиг швейцарцев?
Дедушка кивнул:
— Твой отец меня тоже об этом спрашивал.
— Ну и что ты ответил?
— Рыцарь был свободным человеком. Он не обязан был держать сторону австрийцев, а мог встать на сторону швейцарцев или не вставать ни на чью сторону.
— Но ведь он не сражался на швейцарской стороне. Он действовал исподтишка.
— Даже если бы он сражался на стороне швейцарцев, он не мог бы оказать им большей помощи. Если правильный поступок приходится совершать тайком, он от этого не становится неправильным.
Я стал допытываться, что произошло потом с рыцарем фон Хюненбергом, но дедушка этого не знал.
Битва при Земпахе. Австрийцы снова понадеялись на свое тяжелое вооружение, они снова недооценили боевые навыки и храбрость пастухов и крестьян. Правда, швейцарцам, атакующим клином, до полудня не удается прорвать боевой строй австрийцев, ощетинившийся копьями. Однако день битвы выдался самым жарким в году, солнце раскалило железные латы всадников, и доспехи становились все тяжелее и тяжелее. К тому времени, когда Арнольд Винкельрид ухватил столько вражеских копий, сколько поместилось в его руках, и, бросившись вперед, накрыл их своим телом, австрийцы были уже слишком изнурены, чтобы противостоять натиску швейцарцев. Они снова потерпели полное поражение.
Поначалу я удивлялся только тому, как это Арнольд Винкельрид, совершая свой подвиг, успел произнести такую длинную фразу: «Граждане Швейцарии, я проложу тропу к свободе. Позаботьтесь о моей жене и детях!»
Однако дедушка не успокоился, пока не втолковал мне, что австрийцы проиграли сражение, потому что не сделали должных выводов из поражения у горы Моргартен.
— Недооценка противника, тяжелое вооружение, превратности, вызванные силами природы, каковыми оказалась не вода, а солнце, — избежать ошибок не может никто. Однако никто не обязан повторять одну и ту же ошибку.
Когда я усвоил этот урок, он преподал мне следующий:
— Полезный урок надо извлекать не только из своих поражений, но также из одержанных тобою побед.
Он рассказал об англичанах, которые во время Столетней войны выигрывали у французов битву за битвой благодаря своим длинным лукам, однако пришли в полное замешательство, когда французы тоже взяли на вооружение длинные луки и успешно применили их в битве.
Битва при Санкт-Якобе-на-Бирсе. Само имя противника — арманьяки — приводило швейцарцев в трепет. Дедушка рассказал об этом тридцатитысячном войске, составленном из французских, испанских и английских наемников, закаленных в Столетней войне, но превратившихся в жестоких разбойников. Французский король более не нуждается в них и охотно предоставляет в распоряжение австрийцев для борьбы со швейцарцами, поставив во главе дофина, жаждущего получить корону. Против них всего полторы тысячи швейцарцев. Их выслали вперед не на битву, это всего лишь передовой разведывательный отряд, однако, ввязавшись в стычку и одержав сначала одну, а потом и другую победу, а потом еще одну, они в конце концов оказались лицом к лицу со всем войском арманьяков. Они отступили, укрылись за стенами карантинного дома церкви Святого Якоба и отражали натиск до самого вечера, сражаясь до последнего человека. Арманьяки победили, но понесли столь большие потери, что им расхотелось воевать и они заключили мир.
— А что в этом поучительного?
Дед засмеялся:
— Даже самые безрассудные дела надо делать с полной самоотдачей. Иногда это приносит успех.
И еще одна тема вызывала у дедушки нескончаемый поток историй — это тема судебных ошибок. Среди них у меня тоже были особенно любимые, которые я готов был слушать снова и снова. И здесь мы тоже обсуждали мораль этих историй. Хотя сами истории были непростые. Ведь несмотря на то, что отличительным признаком судебной ошибки является несправедливость, знаменитые судебные ошибки зачастую приобретали историческое значение, далеко выходившее за пределы несправедливости решения, а порой несправедливость приводила даже к справедливым последствиям.
Процесс графа фон Шметтау против мельника Арнольда. Мельник отказывается платить графу за аренду, потому что ландрат, вырыв пруд для разведения карпов, отвел от мельницы воду, и тогда граф подает на мельника в суд. Граф выигрывает дело в первой, во второй и в последней инстанции, представленной судебной палатой Берлина. Мельник пишет прошение Фридриху Великому, тот, заподозрив за этим решением кумовство, подкуп и подлость, приказывает посадить судей в тюрьму, лишить ландрата должности, засыпать пруд и отменить приговор, вынесенный в пользу графа. Это было чистым произволом и несправедливостью, потому что воды для мельничных колес хватало и так, аренда окупалась, мельник же был мошенником. Однако это распоряжение поддержало авторитет Фридриха как справедливого короля и Пруссии как государства, в котором перед судом все равны — слабые и сильные, бедные и богатые.
Ознакомительная версия.
