А потом на другом краю крыши я увидела Мартина. Затаившись в темноте, я наблюдала за ним. Я заметила, что он подошел к вопросу основательно, захватив с собой стремянку и кусачки. Ему удалось перебраться через заграждение, и теперь он сидел на самом краю крыши, болтая ногами и поглядывая вниз. Время от времени прихлебывая что-то из фляжки, он сидел и курил, размышлял, а я ждала. Он все курил и курил, а я все ждала и ждала, пока в конце концов у меня не кончилось терпение. Я понимала, что это его лестница, но она была нужна мне. Ему она вряд ли бы пригодилась.
На самом деле я не пыталась его столкнуть. У меня сил не хватит столкнуть здорового мужика с края крыши. Да я бы и пытаться не стала, так нельзя — это же его дело, прыгать или нет. Я просто подошла к нему, просунула руку сквозь ограду и похлопала его по плечу. Я лишь хотела спросить, долго он еще или нет.
До того, как я оказалась на той вечеринке, я не собиралась лезть на крышу. Честно. Я совершенно забыла о дурной славе Топперс-хаус — но один парень мне напомнил. По-моему, я ему понравилась, хотя в этом нет ничего особенного, если учесть, что я была единственной молодой женщиной, которая была еще в состоянии держаться на ногах. Предложив мне сигарету, он представился Гашиком, а на мой вопрос, откуда пошло такое прозвище, он ответил, что он курит только гашик и поэтому его зовут Гашиком. И тогда я спросила: мол, получается, что всех остальных тут зовут Травка. А он такой: нет, вон того зовут Шизанутый Майк, того — Комок, а это — Говнюк Никки… В общем, он рассказал мне обо всех, кого он знал на вечеринке.
Но те десять минут, которые я потратила на разговор с Гашиком, изменили ход истории. Но не истории вообще, как это произошло, например, в 55 году до нашей эры или в 1939-м — если, конечно, кто-нибудь из нас не изобретет машину времени, или не предотвратит завоевание Британии «Аль-Кайедой», или еще что-нибудь в этом духе. Но кто знает, что бы с нами стало, не приглянись я Гашику? Ведь я уже собиралась домой, когда он со мной заговорил, и тогда, возможно, Мартин с Морин погибли бы, а еще… в общем, все было бы по-другому.
Закончив представлять мне своих знакомых, Гашик подозрительно посмотрел на меня: мол, ты не собираешься, надеюсь, на крышу лезть? Я еще тогда подумала: ну уж по-любому не с тобой, тупица. А он такой: у тебя, мол, в глазах боль и отчаяние. Я к тому времени уже здорово набралась, и, мне кажется, на самом деле в моих глазах он видел семь банок коктейля «Баккарди Бризер» и две банки пива. Я ему такая: ой, правда? А он: ага. Слушай, я тут слежу за самоубийцами, за теми, кто пришел только ради того, чтобы подняться на крышу. А что там такого на крыше? — не поняла я. Он рассмеялся: ты что? Это же Топперс-хаус. Сюда приходят, чтобы покончить с собой. Мне бы никогда не пришло это в голову, если бы он не сказал. Все вдруг стало совсем понятным. Я, конечно, собиралась домой, но понятия не имела, что делать, когда я туда приду, что делать утром. Мне был нужен Чез, а я ему была не нужна. И тут я поняла, что самое лучшее — это свести счеты с жизнью, причем как можно быстрее. Все было настолько очевидно, что я готова была рассмеяться: я захотела свести счеты с жизнью, случайно оказавшись в Топперс-хаус, — вот так совпадение. Это было как знак Божий. Нет, конечно, жаль, что Богу было нечего мне сказать, кроме как «Сигани с крыши», но я его не виню. Что еще он должен был мне сказать?
Тогда я почувствовала тяжесть всего — тяжесть одиночества, тяжесть всех моих ошибок. В этом было что-то героическое: я поднималась на самый верх с этой тяжкой ношей. Казалось, спрыгнуть с крыши — это единственный способ от нее избавиться, единственный способ заставить ее принести мне пользу, а не вред; я чувствовала такую тяжесть, что долетела бы до земли за мгновение. Я побила бы мировой рекорд по прыганию с крыши многоэтажки.
Если бы она не попыталась меня убить, я бы совершенно точно был мертв. Но ведь у всех есть инстинкт самосохранения. И даже если мы хотим покончить с собой, он все равно срабатывает. Я помню только, что меня сильно ударили по спине, я обернулся и, вцепившись в ограду, стал орать. К тому времени я уже был пьян. Я то и дело прикладывался к фляжке, да и дома я выпил достаточно. (Да-да, знаю — нельзя мне было садиться за руль. Но не везти же эту гребаную лестницу на автобусе.) Да, в выражениях я, наверное, не стеснялся. Если бы я знал, что это Морин, и если бы я знал тогда Морин, я бы, пожалуй, выразился помягче; но я ничего не знал, и у меня, возможно, вырвались очень неприличные слова, за которые я уже принес свои извинения. Но, согласитесь, ситуация к тому располагала.
Поднявшись, я осторожно развернулся — мне не хотелось упасть с крыши случайно — и стал орать на нее, а она молча уставилась на меня.
— А я вас знаю, — вдруг сказала она.
— Откуда? — удивился я.
Тогда я туго соображал. Люди подходят ко мне по всей стране: на заправках, в ресторанах, магазинах, театрах и даже в общественных туалетах. Они говорят: «А я вас знаю», хотя на самом деле смысл их слов совсем в другом: «Я вас не знаю, но видел по телевизору». Они хотят взять автограф, хотят, чтобы я им рассказал, как выглядит Пенни Чемберс на самом деле, в реальной жизни. Но в ту ночь я такого просто не ожидал. Та жизнь, как мне казалось, была далеко в прошлом.
— По телевизору видела.
— Господи ты боже мой. Я тут собирался покончить с собой, но это ничего — для автографа-то время всегда найдется. У вас ручка есть? А бумажка? Да, опережая ваш вопрос: она еще та сука, кокаин нюхает — как дышит, а еще трахается со всеми подряд. Кстати, что вы тут вообще делаете?
— Я… Я тоже собиралась спрыгнуть с крыши. И хотела бы воспользоваться вашей лестницей.
К этому все в итоге и сводится: к лестницам. Ну, не в прямом смысле этого слова — процесс мирного урегулирования на Ближнем Востоке к лестницам не сводится, да и рынок краткосрочных займов тоже. Но за годы работы на телевидении, где я брал интервью у самых разных людей, я понял, что любую, даже самую обширную тему можно свести к мелочам, разобрать по кусочкам, как в конструкторе «Лего». Один религиозный деятель рассказывал мне о вере, возникшей из случайности (в детстве его нечаянно заперли в сарае на ночь, и Господь Бог вел его сквозь тьму); побывавший в заложниках человек рассказывал мне, как он выжил благодаря семейной дисконтной карте Лондонского зоопарка, которая настолько умилила одного из бандитов, что пленника отпустили. Хочется поговорить о серьезном, но без случайно запертых дверей сарая и семейных дисконтных карт не получается — без них непонятно, с чего начать. По крайней мере, если вы ведете шоу «Доброе утро с Пенни и Мартином». Мы с Морин не могли объяснить друг другу, почему мы несчастны настолько, что готовы расплескать наши мозги по бетону, как молочный коктейль из «Макдоналдса», и поэтому говорили о лестнице.
— Да, пожалуйста.
— Я подожду, пока… В общем, я подожду.
— То есть вы собираетесь вот так стоять и смотреть?
— Нет, что вы. Я так полагаю, вы бы не хотели, чтобы вам кто-то мешал.
— Верно полагаете.
— Я пойду туда, — махнула она рукой в сторону противоположного края крыши.
— Я вам крикну, когда буду лететь вниз.
Я рассмеялся, а она никак не отреагировала.
— Да ладно вам. Вполне удачная шутка. В наших-то с вами обстоятельствах.
— Знаете, я что-то не в настроении, мистер Шарп.
Сомневаюсь, что она пыталась пошутить, но ее слова вызвали у меня еще более сильный приступ смеха. Отойдя к другому краю крыши, Морин примостилась у стены. Я развернулся и снова уселся на край крыши. Но я не мог сосредоточиться. Момент был упущен. Вы, наверное, сейчас думаете: и как же сильно нужно сосредоточиться, чтобы спрыгнуть с крыши высотного дома? Вы удивитесь, но до появления Морин я был как раз достаточно сосредоточен — еще чуть-чуть, и я бы спрыгнул. Все мое внимание было сконцентрировано на том, почему я оказался на этой крыше. Я совершенно отчетливо понимал, что как только я коснусь земли, все будет кончено раз и навсегда. Но из-за разговоров с ней я потерял концентрацию, меня словно затащили обратно в этот мир, с его холодом, ветром и громкой музыкой семью этажами ниже. Но того настроя было не вернуть — это как если бы мы с Синди начали заниматься любовью, и в этот момент вдруг проснулся бы кто-то из детей. Я не передумал, я все равно знал, что в какой-то момент мне придется довести дело до конца, но только не сейчас, в ближайшие пять минут я не смогу этого сделать.
Я окликнул ее:
— Эй! Может, поменяемся? Заодно и посмотрим, как у вас получится!
Я снова рассмеялся. У меня было шутливое настроение, я был довольно сильно пьян — и вдобавок сильно не в себе, — поэтому почти все, что я говорил, казалось мне веселым и смешным.
Морин вышла из тени и осторожно подошла к ограде.
