– Ты не сказал мне, что идет проверка, – заметил он.
– С меня же взяли клятву. Они вас с чем-нибудь застукали?
– Не совсем.
– А меня этот тип застукал. Спросил, что у меня в кармане макинтоша. А у меня там лежало сообщение от Пятьдесят девять-восемьсот. Я хотел перечитать его за обедом.
– И что этот тип сказал?
– О, отпустил меня с предупреждением. Сказал, что правила для того и написаны, чтобы их соблюдать. Подумать только, этот малый, Блейк (с чего он, собственно, вздумал бежать?) [имеется в виду сотрудник СИС (Сикрет Интеллидженс Сервис) и одновременно советский разведчик Джордж Блейк (наст. имя Джордж Бихар), который в 1961 г. был присужден английским судом к 42 годам тюрьмы, но в 1966 г. бежал из заключения и был тайно перевезен в Москву], на сорок лет избавился от подоходного налога, умственного перенапряжения и ответственности, а мы тут страдай.
– Ну, полковник Дэйнтри оказался не таким уж жестким, – заметил Кэсл. – Он знал моего кузена в Корпус-Кристи. А подобные вещи всегда имеют значение.
Обычно Кэсл успевал на поезд, отправлявшийся с вокзала Юстон в шесть тридцать пять. Таким образом, он приезжал в Беркхэмстед ровно в семь двенадцать. На вокзале его ждал велосипед: Кэсл много лет знал билетного контролера и всегда оставлял велосипед у него на хранение. Желая поразмяться, Кэсл поехал домой длинной дорогой: по мосту через канал, мимо Тюдоровской школы, по Главной улице, потом мимо серой каменной церкви, где хранится шлем крестоносца, потом вверх по склону Чилтернских холмов прямо к домику на Кингс-роуд, соединенному общей стеной с другим таким же. Кэсл неизменно приезжал домой в половине восьмого, если не предупреждал по телефону из Лондона, что запаздывает. До ужина, который бывал в восемь, он еще успевал пожелать спокойной ночи малышу и выпить порцию виски, а то и две.
Когда у человека такая своеобразная профессия, твердый распорядок жизни приобретает большую ценность; возможно, это была одна из причин, побудивших Кэсла, когда он вернулся из Южной Африки, осесть в родных местах – возле этого канала под плакучими ивами, возле школы и развалин прославленного замка, который выдержал осаду французского короля Иоанна [вероятно, имеется в виду один из эпизодов Столетней войны (1337-1453), начавшейся при короле Франции Иоанне (1319-1364); со второй половины XIV в. французы стали делать набеги и на английскую территорию], – замка, где, согласно истории, был руководителем строительных работ Чосер [Чосер Джефри (1340?-1400) – английский поэт] и где – кто знает? – быть может, некий родоначальник Кэслов работал ремесленником. Сейчас от замка осталось лишь два-три земляных вала, поросших травой, да несколько ярдов каменной стены, смотрящей на канал и на железнодорожные пути. А дальше шла дорога, окаймленная изгородью боярышника и испанскими каштанами и выводившая из города к пустоши. Много лет тому назад жители городка вели борьбу за право пасти там скот, теперь же, в двадцатом веке, на этом заросшем папоротником и дроком пустыре разве что заяц или коза могли бы найти себе пропитание.
Когда Кэсл был мальчиком, на пустыре еще сохранялись остатки старых траншей, вырытых в плотной красной глине во время первой мировой войны офицерами учебного корпуса Судейских корпораций, молодыми юристами, которых натаскивали здесь до того, как отправить на смерть в Бельгию или во Францию в составе более понятных частей. Человеку пришлому, не знакомому с расположением траншей, бродить по пустырю было небезопасно, поскольку они – по примеру траншей, вырытых «презренными старыми вояками» ["презренные старые вояки" (разг.) – прозвище английских экспедиционных войск, сражавшихся при Монсе в 1914 г.; оно возникло на основе фразы «презренная английская армия», приписываемой кайзеру; впоследствии утратило свое пренебрежительное значение] возле Ипра, – были в несколько футов глубиной, и он мог неожиданно свалиться туда и сломать ногу. А местные дети, знавшие о траншеях, свободно тут бегали, пока память о них не начала стираться. Кэсл почему-то всегда о них помнил и порой, в свободный от работы день, брал Сэма за руку и показывал ему заброшенные тайники и многочисленные опасные места, которыми изобиловала пустошь. Сколько партизанских кампаний провел там в детстве Кэсл против превосходящих сил противника. Что ж, дни партизанской войны вернулись, а фантазии стали реальностью. Но Кэсл, живя в давно знакомой среде, чувствовал себя в безопасности, – так чувствует себя старый каторжник, вернувшись в знакомую тюрьму.
Крутя педали велосипеда, Кэсл ехал вверх по Кингс-роуд. Дом свой он купил с помощью одной строительной компании, когда вернулся в Англию. Кэсл без труда мог бы приобрести его дешевле, расплатившись наличными, но ему не хотелось отличаться от школьных учителей, своих соседей с той и с другой стороны, – где им было накопить нужную сумму при своем скромном жалованье. По той же причине не заменил он и довольно безвкусный витраж над входной дверью с изображением Веселого рыцаря. Кэсл терпеть не мог этот витраж: при виде его у Кэсла всегда возникала ассоциация с кабинетом зубного врача – в провинциальных городках цветным стеклом часто отгораживают от посторонних глаз страдания пациента в зубоврачебном кресле, – но опять-таки из-за соседей, которые мирились со своими витражами, Кэсл предпочел ничего не менять и у себя. Школьные учителя, жившие на Кингс-роуд, строго следовали эстетическим принципам, принятым в северной части Оксфорда, где многие из них бывали на чаепитиях у своих профессоров, и там, на Бэнбери-роуд, велосипед Кэсла вполне нашел бы себе место в холле, под лестницей.
Кэсл открыл своим ключом йельский замок. Одно время он подумывал купить замок с шипами или что-то особое из того, что продается на Сент-Джеймс-стрит у «Чабба», но воздержался: его соседей ведь устраивает йельский замок, а за последние три года краж в их краю ближе Боксимора не случалось, так что ничем и не оправдаешь смену замка. В холле было пусто – как, судя по всему, и в гостиной, куда Кэсл заглянул в приоткрытую дверь: ни звука не доносилось и из кухни. Кэсл сразу заметил, что на буфете рядом с сифоном нет бутылки виски. Это было нарушением годами установленной привычки, и тревога вспыхнула в нем с такою силой, с какой начинает гореть кожа от укуса насекомого. Он позвал:
– Сара!
Ответа не было. Он стоял у входной двери, рядом с подставкой для зонтов, окидывая взглядом знакомую картину, где отсутствовала одна существенная деталь – бутылка виски, и не дышал. С тех пор как они сюда переехали, он всегда считался с тем, что рано или поздно рок настигнет их, и знал, что, когда это произойдет, нельзя паниковать – надо быстро уйти, не пытаясь собрать кусочки разбитой совместной жизни. «Находившиеся в Иудее да бегут в горы…» [Евангелие от Матфея, 24,16]
Почему-то он подумал о своем двоюродном брате, работавшем в казначействе, словно это был амулет в виде заячьей лапы, этакий талисман, который мог защитить от беды, и тут же с облегчением перевел дух, услышав наверху голоса и шаги Сары, спускавшейся по лестнице.
– Я не слышала, как ты вошел, милый. Я разговаривала с доктором Баркером.
Следом за нею шел и сам доктор Баркер – мужчина среднего возраста с малиновым родимым пятном на левой щеке, в тускло-сером костюме с двумя авторучками в нагрудном кармашке, – возможно, правда, что вторая была не ручка, а фонарик, чтобы освещать при осмотре горло.
– Что-то случилось?
– У Сэма корь, милый.
– Ничего страшного, – сказал доктор Баркер. – Только чтобы он побыл в покое. И без яркого света.
– Не выпьете виски, доктор?
– Нет, благодарю вас. У меня еще два визита, и я уже опаздываю к ужину.
– Где же он мог эту корь подцепить?
– О, сейчас ведь настоящая эпидемия. Ну, не волнуйтесь. Форма у него легкая.
Когда доктор ушел, Кэсл поцеловал жену. Провел рукой по ее черным непокорным волосам, коснулся высоких скул. Обвел пальцем все ее темное лицо, словно коллекционер, вдруг обнаруживший среди деревянных поделок, расставленных на ступенях отеля для белых туристов, подлинную скульптуру, – так Кэсл как бы лишний раз убеждался, что самое для него в жизни дорогое по-прежнему при нем. К концу дня у него всегда возникало ощущение, словно его годами не было и он дома оставил беззащитную Сару одну. Однако ее африканская кровь ни у кого не вызывала здесь раздражения. Тут не было закона, грозившего нарушить их совместную жизнь. Они были в безопасности – в той мере, в какой это вообще возможно для них.
– В чем дело? – спросила она.
– Я встревожился. Все показалось мне не так, когда я вошел. Тебя не было. И даже виски…
– До чего же ты любишь порядок.
Он начал вынимать покупки из чемоданчика, пока она наливала виски.
– Действительно нет оснований для тревоги? – спросил Кэсл. – Не люблю я эту манеру врачей говорить о болезни, особенно когда они начинают успокаивать.
