Вот я снова уехал от тебя. И снова ты меня не встретишь. Наверное, это не надо, правда?
Иль под солнцем безжалостным маешься
Где-нибудь в Казахстанской степи...
Нет, совсем наоборот. У нас стоит холодная погода. Завтра мне опять складывать заледенелые палатки. Они уже не влезают в рюкзак. Интересно, получила ли ты мое письмо из Апатитов? Я писал, что тепло (а мороз был двадцать градусов) и нет ветра (ветер как раз бил в лицо). Ты, наверное, сейчас на вечере. И, как всегда, несколько человек приглашают тебя танцевать. Весело, правда?
Может, ночь коротаешь тревожную
И не думаешь ты обо мне.
Итак, вторая холодная ночевка. Сегодня я рубил лапник. Паршивое занятие. Не греет. А я, сама знаешь, быстро мерзну. Коля с Алешкой пилили ели. И деревья, как всегда, послушно падали на Колю. И никто уже не волновался. Деловито спрашивали:
— Ну как?
— Жив! — радостно отвечал Коля и вылезал из сугроба.
…Ты знаешь, костер — это не очень удобно. Спереди жарко, сзади холодно.
— Чья бахила горит?
Все вдруг оживленно начинают выяснять, чья же это бахила. Наконец Меньшиков выхватывает ее из огня. Так и знал, бахила-то моя. Задумался!
Димка Поспелов наелся и издевается над нашим завхозом Милой:
— Разве Мила — завхоз? Попросили продуктов, она сразу их дала. Вот в прошлом походе был завхоз! Начальник на коленях просил — ничего не получилось. При настоящем завхозе начальник — ничто!
Наш костер догорает. А на небе разгорается другой. Белые, зеленые, розоватые пятна тушат мерцание звезд. Вырисовываются вершины деревьев. Небо розовеет. Сияние.
— Киты, я вам не завидую. Поправьте лапник.
Меньшиков вечно чем-то недоволен. Мы смотрим сияние. Как-нибудь переспим.
И переспали. Мне-то вроде ничего, я в середине как-то устроился. А Валька, говорит, целую ночь стоял на голове. Мы с Ленкой скатились на него. Алешка наверху, в одиночестве, мерз и держался зубами за мешок, чтобы не свалиться на нас.
Утром прощальный выстрел Меньшикова, и мы разошлись.
Нашей группе здорово везло. И мы (конечно, весело и с приключениями) прошли «Трубу», озеро Вайскис и в намеченный срок вышли к Мончегорску.
С Меньшиковым я встретился через неделю в Москве. Он рассказывал, как они катались на лыжах с вершины Обручорра. Лыжи, разумеется, сломали. По дороге они встретили несколько групп московских туристов. И вообще там было много интересного. Больше я Меньшикова не видел.
И потом на Алтае я встретил энергетиков. Они были на Кольском. Они узнали, что я шел с МГУ.
— Мы видели ваших ребят. Троих. Одну ночевку вместе устраивали. Утром они ушли вперед. Там был один…
— Меньшиков?
— Вот, вот!
И потом на Кавказе я встретил геологов. Они были на Кольском. Нет, нашу группу они не видели. А троих из МГУ нагнали на Обручорре. Там был один, мощный такой парень…
— Меньшиков?
— Правильно.
И потом на Урале я встретил каких-то студентов из Куйбышева. И, конечно, похвастался, что тоже ходил в поход с МГУ.
— МГУ?.. Постой… Вроде никого не знаем. Хотя нет, однажды на Памире… Левкой звали…
— Не Меньшиков?
— Во, точно, Меньшиков.
Я давно не видел своих ребят. И вот спустя полгода я сижу у Вальки, в знакомом блоке на восемнадцатом этаже. Сколько новостей!
И где ребята только не успели побывать! У меня не хватает пальцев, чтобы перечислить. По их словам, получалось так. Алешка говорит Вальке:
— Валька, а не пора ли нам в поход? Я соскучился что-то.
Валька сосредоточенно вспоминает:
— Постой, мы, кажется, только позавчера вернулись.
А сколько новых планов! Новгород, Кольский… А летом…
— Поспелов два месяца не выходил из библиотеки. Разработал блестящий поход на Памир. Он нам докладывал — мы умирали со смеху. «Здесь, говорит Поспелов, — должен быть перевал. Три с половиной тысячи метров. Его открыла экспедиция в 1897 году. Но академик Северцов, прошедший здесь в 1928 году, этот перевал не обнаружил…» Понимаешь? И все в таком духе. Вот какой поход у нас будет! Пойдем?
Мимоходом мне сообщают, что Мила вышла замуж за Поспелова. Ленка кончает диплом, Валька написал какую-то потрясающую научную работу. Да, видели Колю…
— А как Лозинский?
— Лозинский? Он стал туристом-боссом. Организует «двойки» в Карелию.
— Чудеса! — удивляюсь я. — Меньшиков говорил, что таким — дом отдыха… Да, кстати, где он?
— Кто он?
— Меньшиков.
— Меньшиков?.. Погиб. Летом… — Голос Алешки странно спокоен. — Тривиальная история. Меньшиков с Толей шли на байдарке. На метров двести впереди группы. За поворотом неожиданно водослив. Тривиальный водослив. Меньшиков, очевидно, решил предупредить группу. В группе было много новичков, вдруг от неожиданности кто-нибудь перевернется. А Меньшиков и Толя — лучшие пловцы. Стали разворачиваться. А на водосливе… сам понимаешь, гибель…
Все остальные лодки спокойно прошли каньон. Вышли на озеро. Байдарки нет. Догадались, но уже поздно. В каньон не войти. Берега, там отвесные. Не влезть и не слезть. Меньшикова и Толю вытащили через два дня с помощью вертолета.
Лежали они на дне. Меньшиков держал Толю. Толька был в ботинках с шипами (почему — я не понимаю) и, очевидно, стал тонуть. А Меньшиков, видимо, пытался его вытащить.
Да, так слушай, второй перевал…
Я возвращаюсь поздно. Пешком. До Киевского. Я думаю, хорошо бы пойти с ребятами на Памир. Будет интересный поход. Найдем этот таинственный перевал. И, как всегда, впереди будет Меньшиков.
…Нет, Меньшикова не будет.
Внизу в тумане дождя расплываются огни Москвы. Летят листья, и ветер качает фонари, и машины обдают брызгами грязи, и одинокий регулировщик мерзнет в светлом мечущемся кругу под фонарем, и вот «Мосфильм», и последний троллейбус. И дождь усиливается.
…А Меньшиков погиб.
Ну, что я могу еще сказать? Все мы любим говорить высокие слова. Ох, как любим! Меньшиков никогда не произносил пышных фраз.
Ну я, горе-турист, еле ходил на лыжах, или Лозинский, совсем не приспособленный, — мы могли погибнуть. Но Меньшиков?..
Сегодня мы старались мало говорить о нем. А в следующий раз — еще меньше. И так постепенно его забудут. Так только будут вспоминать: был, дескать, такой Меньшиков: полведра каши — на группу, полведра — для него.
Скажут, он погиб потому, что был индивидуалистом и слишком верил в свои силы. Нет! Меньшиков шел впереди. Он отвечал за всю группу.
Сколько кроется за скупым рассказом Алешки! Уж кто-кто, а Меньшиков понимал, что такое разворот на водосливе. Но сзади ребята, которые могут растеряться, которых надо предупредить. И он разворачивается. Случалось, что и раньше, назло всем законам природы, Меньшиков благополучно разворачивался у водослива. Лучше подвергнуть риску себя, чем других. Но на этот раз…
Лодка перевернулась. Холодное, быстрое течение. К берегу… Обрывистая скала… Нет возможности зацепиться, выкарабкаться. Но Меньшиков не растерялся. Он понимает, что единственный шанс на спасение — плыть по течению. Экономить силы. Впереди озеро, пологие берега. Все будет в порядке… Толя начинает тонуть. Ботинки? А может, судорога? Меньшиков пытается его вытащить, поддержать. Оба погружаются, Но ведь это Меньшиков! Он-то понимает, что единственный шанс спастись — плыть одному. Он все понимает. Он знает, что через две минуты здесь пройдут лодки. И его группа весело, с шутками проплывет над ним, а он, Меньшиков, будет лежать на дне водослива, тривиального водослива.
Толя погружается. Меньшиков знает, что чудес не бывает. Есть только один шанс. Но Меньшиков ныряет за Толей. Он пытается его вытащить…
Странное создание — человек! Вроде его вооружили передовой теорией, вроде он знает, что жизнь — борьба, что надо быть готовым к любым испытаниям...
Усталость? Трудно? Или просто я слабый человек? Но иногда бывает плохо. И даже очень. И ложишься, и ничего я не хочу, и ничего мне не надо, и все — к чертовой матери!
Почему-то вспоминается переход в Беличий леспромхоз. Крутит по лесу лыжня. Темные деревья, засыпанные снегом, стоят, как памятники. Лыжи не скользят. Вспоминаю — ну и что?
Да, подошел парень в распахнутой штормовке, с большим рюкзаком. В темноте блеснули очки. Он сказал: «Топайте, топайте».
Что еще? Да, вспомнил. Он нагнулся и поправил крепления. Это было давно. И я был тогда очень молодым. А этого человека уже нет в живых. Так, воспоминания, ничего особенного.
Но я медленно подымаюсь. Я знаю, что надо вставать. Надо идти дальше.
