— А с Иркой у тебя как, в первый же раз вышло? — примеряя успехи Стаса на себя и желая укрепить себя ими, спросил я.
— Ну, ты вот ты… скажи тебе все, — как-то особенно шамкающе отозвался Стас.
— А чего б тебе нет? — удивился я. Такая его затаенность показалась мне странной. Слишком мы были близки, чтобы ему ни с того ни с сего так вот вдруг засмущаться.
Теперь вместо того чтобы ответить мне, Стас молча изобразил своим лопатообразным лицом нечто вроде упрека; стыд у тебя есть? — говорила эта его мина.
Смутное подозрение, пронзившее меня в ту минуту, превратилось в полноценную уверенность, едва растворилась дверь квартиры.
Из глубины ее на нас рухнула громовая музыка, кипящий шум голосов, по прихожей с двумя бутылками шампанского в руках пронесся молодой человек в обтягивающей белой сорочке со стоячим воротничком, у которого были отогнуты вниз накрахмаленные углы. Воротничок туго перехватывала черная манжета, отогнутые углы воротничка, оттененные черным, ослепляли белизной снегов гималайских вершин. Молодой человек быстро глянул в нашу сторону, и глаза его за то кратчайшее мгновение, что были устремлены на нас, успели выразить удивление: а эти кто?!
Я почувствовал всю убогость нашего со Стасом вида. Что он, что я — мы оба были одеты по моде, можно сказать, дореволюционной эпохи. На мне был костюм, сшитый к выпускному школьному вечеру, ставший теперь узок по всем статьям; Стас же вообще красовался в какой-то полубрезентовой, похожей на пожарную куртке.
Но главное, вместо многообещающего интимного свидания при свечах и задернутых шторах — что как бы само собою предполагалось, — нас здесь ожидало многолюдное шумное гульбище!
В дополнение ко всему открывший нам дверь мотылек смотрел на нас с полной оторопью (сравнение с мотыльком так и напрашивалось: столь легко, столь воздушно, столь порхающе выглядело платье, в которое была облачена девушка).
— Вы что? Вы кто? Вы сюда? — проговорила мотылек затем.
Я чувствовал себя в своем выпускном костюме ожившим ископаемым времен бронтозавров.
— Ира, ее… где… можно? — проблеял Стас.
Казалось, он совершенно натуральным образом заглотил кость и та теперь стоит у него поперек горла.
— Иру? — Маска отчуждения на лице мотылька с очевидным усилием перелепилась в гримасу вынужденной приветливости. Что бы мне ни наплел Стас, некая Ира здесь водилась. — Ира! Подойди! — крикнула девушка в глубь квартиры.
Музыку там притушили, прибой голосов тоже резко сбавил в громкости, и через мгновение в прихожую, цокоча каблучками, выпорхнул новый мотылек. Вытащив при этом за собой целый мотыльковый шлейф. Впрочем, вперемешку с жуками; молодые люди, все, как один, были при параде: черный низ, белый верх. Мы со Стасом оказались выставлены на всеобщее обозрение.
— Ира! — воскликнул Стас, ступая к мотыльку, летевшему впереди всех прочих. — Вот я, как обещал. И с другом!
— Ой! — сказала девушка, вглядевшись в него. И прыснула: — Вы в самом деле? И с другом!
Между тем мотыльковый рой оттеснялся черно-белыми жуками назад, молодые люди один за другим выступали вперед, в действиях их отчетливо прочитывалась угроза.
— Ира! Вы пригласили! — проговорил Стас. Он так и не смог справиться со своей костью, и с языка у него изошло не внушение, а мольба о снисхождении.
Но снисходительными с нами никто быть не собирался.
Какую-то пару минут спустя мы уже выходили из подъезда на улицу, держа одолженные у Нины фирменные пакеты «Айриш хауза» под мышкой. Ручки у них были начисто оборваны в свалке, когда нас со Стасом выпроваживали из квартиры.
— Ну, ты гад! — сказал я, опуская свой «Айриш хауз» с яблоками, колбасой и сыром на стоявшую около подъезда скамейку и принимаясь оправлять встопорщившийся, взлезший на шею пиджак. — Подружка у него! Сестренка у нее! «Вполне себе кадр»! Ты этот кадр хотя бы раз в глаза видел?
Стас, последовав моему примеру, положил «Айриш хауз» из-под своей подмышки рядом с моим и тоже принялся наводить на себе порядок.
— Пардон, Сань, — сказал он голосом, полным раскаяния. — Ирка говорила про нее: клевый кадр!
— А сама Ирка? Твоя подружка, да?
Стас выдержал мой саркастический взгляд со стоическим достоинством.
— Я так считал, — ответил он мне. — Мы с ней от «Смоленского» гастронома, на Садовом кольце тут, рядом, два часа до ее дома шли, уходить от меня не хотела, ей-бо! Я ей говорю, когда встретимся? Она говорит, давай завтра, родителей, говорит, не будет. Я, естественно, о тебе: друг у меня, вот она тогда — о сестренке.
— И так прямо: «клевый кадр»? — не удержался я, чтоб не съязвить еще раз.
— Ну, если я тебе чего и добавил, то из лучших же побуждений!
Мой саркастический настрой по отношению к Стасу стремительно преображался в смешанное чувство восторга и изумления. Стас открывался мне с новой стороны. Мне почудилось в нем что-то от гоголевского Ноздрева. В армии я его таким и не знал.
— Ладно, — сказал я, — давай думать, что нам делать с этим. — Я показал на «Айриш хаузы» с оборванными ручками на скамейке. — Что добру пропадать.
День стоял все той же хрипловатой ясности и блеска, солнечная пыльца все так же осыпала арбатские улицы щедрым предосенним теплом, — но Боже мой, до чего же это был другой мир, до чего другой Замысел проглядывал в нем!
В двухэтажном кафе «Валдай» в самом начале проспекта мы разжились парой граненых стаканов, устроились за столиком у окна и, вскрыв одну из бутылок водки, разбулькали ее. В стаканах получилось всклень, даже выгнулась куполом.
— Поехали, — сказал я, осторожно поднимая стакан и неся к губам.
— Поехали с орехами. Зараза! — отозвался Стас, тоже вознося стакан над столом.
Так, стаканами, и не отрываясь, за раз бутылку на двоих, мы обычно пили в армии. Выпить нужно было скорее, как можно быстро, чтобы не застукали офицеры, — умение диктовалось обстоятельствами. Но никак нам не думалось, когда покупали эти бутылки, что придется пить их вновь по-армейски.
Мы опорожнили стаканы, посидели, глядя друг на друга заслезившимися глазами, и принялись закусывать: вырывая куски из колбасы и отламывая куски от сыра.
— Во блин! — сказал я, имея в виду, что приходится пить и есть таким негражданским способом.
— Да, блин! — поняв меня, промычал с набитым ртом Стас.
Хрустя яблоками, обтертыми в гигиенических целях о тыл ладоней, мы вывалились из «Валдая» обратно на улицу. Новый Арбат подобно навечно заведенному транспортеру рычал и бликовал несущимися посередине его простора машинами, по тротуару перед нами текла и бурлила цветная толпа. И сколько же билось, толклось в ее рое мотыльков, ожидавших нашего внимания!
— Пошли клеиться! — бросил Стас, устремляясь с крыльца вниз.
— Я буду не я, если мы никого не наклеим! — выстреливая себя за ним, победным кликом ответил я.
Как мы плыли этой стороной Нового Арбата, бросаясь к каждой девушке, что двигалась нам навстречу, зубоскалили, терпели фиаско и с легкостью тут же кидались на новую добычу, — это я еще помню. Дальше в памяти у меня провал на несколько часов.
Сознание возвращается ко мне в «Айриш хаузе». Мы со Стасом толчемся на контроле у касс и требуем выдать нам два фирменных пакета.
— Поймите, — стараясь придать голосу трезвую рассудительность, втолковываю я дюжему охраннику, — мы у вас сделали покупки, но вышло так, что мы остались без них.
— Не будем говорить — как! — таким же усиленно трезвым голосом говорит Стас.
— Да, это не важно, — продолжаю я. — Но мы как порядочные люди не можем вернуться домой хотя бы без ваших пакетов.
— Хотя бы без них, — подтверждает Стас.
Не знаю, чему мы обязаны щедрости охранников, возможно, не столько убедительности наших речей, сколько убедительности нашего вида, но со второго этажа «Айриш хауза» мы спускаемся на улицу с заветными пакетами в руках.
Нина, увидев нас, схватила лицо в ладони. Как это в испуге делают многие женщины.
— Мальчики, что с вами?!
Испытывая распирающее меня до размеров Вселенной блаженное чувство довольства, я подал ей добытые нами в тяжелом бою фирменные пакеты «Айриш хауза».
— Прошу, — сказал я. — В целости, сохранности. Как новенькие!
Деньги, выданные нам родителями в качестве подъемных, подходили к концу. Донышко в нашей кубышке уже не проглядывало, а мы скребли по нему. Ни о сыре, ни о колбасе не было уже речи, мы сидели на хлебе, чае и кашах, на которые, казалось при дембеле, в гражданской жизни не согласимся даже под угрозой расстрела. Оказывается, у нас со Стасом из нашей казарменной щели было самое смутное представление о нынешней жизни. Конечно, мы слышали, что в стране инфляция, что все жутко подорожало, особенно жратва, но мы и не представляли, до какой степени, что прежний рубль — это теперь копейка.
