Он так и сказал: «форсировала», и Василий Фомич непроизвольно кивнул головой этому армейскому словечку.
— ...Форсировала бы водные преграды,— со вкусом повторил секретарь парткома,— прошла бы по тайге и по тундре в любое время года и в любых погодных условиях.
Он увлекся и говорил как по-писаному:
— Но просто проехать по тайге мало — нужно снять десятки замеров: измерить магнитное поле, провести сейсморазведку, взять пробы воды и грунта, измерить электропроводность почвы. Да мало ли что еще! По секрету скажу,— Гусев поднял палец вверх,— этот заказ взят на контроль в Комитете по науке и технике! И неудивительно — давно пора сделать что-то для геологов и геофизиков. Ведь они до сих пор землю своими ногами меряют! Что им дала техника? Новые приборы? Так их на своем горбу по болотам таскать надо. Радиостанции для связи да вертолеты, чтобы забросить партию в район изысканий и забрать в конце сезона. Вот и бьются геофизики — все больше зимой, когда ручьи да болота замерзают. Тащат оборудование в тайгу тракторами, на санях... А много ли тракторами по тайге пройдешь?
Василий Фомич слушал внимательно, но все же едва сдержал улыбку: очень уж гладко говорил Гусев, как газету читал! А тот продолжал:
— А мы им дадим машину, которая будет не только транспортом, это будет передвижная лаборатория. На тех же вертолетах забросим в тайгу горючее, устроим склады по маршруту движения. А остальное — и главное!— сделает сама экспедиция, оснащенная нашей машиной.
Гусев резко, словно натолкнувшись на что-то, остановился. Василий Фомич молчал. Его подмывало сказать Гусеву, что не надо его агитировать, что все он понимает. Да и смысла нет в этой агитации, раз уж дело решенное... Но тут же сообразил, что не следует так говорить, не время и не место. Не стоит шпильки вставлять, всерьез разговор идет...
В беседу вступил Макаров. Он поднялся, грузно заходил по кабинету, сунув руки в карманы пиджака. Ковровая дорожка глушила шаги. Время от времени он останавливался и взглядывал на Фомича:
— Теперь о том, что это даст нам. Ты знаешь, что сейчас мы делаем мелочь. Сиди, сиди, не дергайся — именно мелочь! По сравнению с новым заказом, разумеется. А теперь мы получили шанс стать заводом союзного значения. Головным заводом, выпускающим уникальную машину. Нам будут поставлять только автомобиль — «тележку» — и малую толику геофизического и электронного оборудования. Все остальное мы будем делать сами. Сами изготовим оборудование, сами его установим и отладим. От нас будет уходить полностью готовая машина.
Макаров остановился против Фомича и говорил, в упор глядя на него:
— А с головного завода много спрашивается, но многое и дается. Это и новые производственные мощности, и новое оборудование, и ассигнования на строительство жилья, наконец… Он замолк на мгновение и безо всякого перехода сказал:
— В общем, вот что, Фомич! Создается новый цех, сорок четвертый. Головной цех, который будет производить окончательную сборку и регулировку машины. Начальник цеха — Фросин. Замом рекомендовали тебя.
Честное слово, предчувствовал Фомич, к чему дело идет. Лестным было такое предложение. И страшновато браться. Но как только почувствовал Фомич, что страшно, так понял, что примерился на эту работу и уже согласен. Но надо было блюсти себя. И, ничем не показав своих размышлений, он степенно откашлялся и открыл было рот, чтобы сказать, что на ходу дела не решаются, что надо подумать, посоветоваться... Но сказать этого не успел.
— Молчи, молчи!— махнул на него рукой старый друг Макаров.— На ходу такие дела не решаются. Подумай, посоветуйся с кем нужно. А вот послезавтра дай нам окончательный ответ, чтобы уже не передумывать.
И все. И кончился разговор. Ушел Фомич. Шел и по дороге пытался настроить себя на привычный скептический лад. «Тоже мне, психологи. Заместитель директора по кадрам,— брюзжал он на Макарова,— к себе вызвать не мог! Обязательно в партком надо! Для торжественности, что ли? А машина! Подумаешь, машина! — про себя ворчал он, пыхтя и фыркая, оскользаясь на осенней слякоти и яростно сопя.— Электрификация плюс геофизикация! Великое дело — без этой машины прожить не могли!»
Но получалось что-то уж совсем не то, и он сам это понял. А тут и в цех свой пришел. Остановился, окинул цех взглядом — свой, да уже не свой. Бежала по пролету электрокара с заготовками. Два мальчонка из ГПТУ — опять от работы отлынивают, стервецы!— выскочили откуда-то из-за верстаков и шмыгнули обратно, заметив его. Привычно пахло разогретым металлом, перекатывались под сводами гул вентиляторов, шуршание станков, постукивание железа по железу, обрывки голосов. На все смотрел Фомич словно издалека, прощаясь. И когда поймал себя на этом, у него привычно защемило сердце, и он грузно потопал по проходу в свою конторку, чтобы опять сунуть под язык противно отдающую мятой и ментолом таблетку.
Сорок четвертый цех разместился на антресолях механосборочного. Да какой там цех — одно название. Две комнатушки, в одной Фросин с Василием Фомичом, в другой еще шесть человек — начальники участков, начальник цеховой измерительной лаборатории да два мастера.
Василий Фомич пока командовал один. Фросин был в Москве, и Фомич явственно представил себе, как он там дает жару разработчикам. Еще здесь, на месте, детально ознакомившись — и когда только успел! — с чертежами, он принародно заявил главному инженеру:
— Пускай они это сами изготавливают!
«Они» — относилось к разработчикам, а «это» — к тем ворохам бумаги, на которых было изображено все, относящееся к машине.
После бурного разговора, в котором досталось и конструкторам («смотреть должны, что вам из Москвы передают»), после ряда совещаний у главного инженера, на которые Фросин ходил один, без Василия Фомича, в Москву вылетела целая бригада, в качестве «бригадира» которой выступал главный инженер. Фросин не мог не поехать — и сам рвался, и главный, которому от Фросина уже тошно стало, не преминул взять его с собой. Он надеялся, что там-то с Фросина собьют спесь. Хотелось ему насладиться зрелищем притихшего Фросина — что поделать, слаб человек...
А здесь заканчивалась первая очередь корпуса, в котором должен был разместиться их цех. Фомич хотя бы раз в день появлялся на строительной площадке. Его гнали, на него жаловались — он упрямо полагал, что только под его хозяйским надзором все будет сделано как следует.
Стройплощадка притулилась к заводской территории сзади, с противоположной от проходной стороны. С завода туда было не попасть, и Фомич, чтобы выйти к своему цеху, долго шел парком с бесстыдно голыми деревьями. Двух пролетов еще не было, лишь крыша угрюмо висела на восьмиметровых бетонных столбах. Ветер перегонял грязную снежную пыль. Все было изъезжено, и Василий Фомич в который раз удивился тому, что колеса машин пробили в мерзлом грунте такие глубокие колеи.
Третий, самый маленький пролет, отделенный от двух других капитальной стеной, уже остеклили. К нему подвели отопление и протянули толстый, измазанный в глине кабель—времянку. Внутри было тепло, грязно и шумно. Вспыхивал в углу шипящий синий огонь электросварки, громко бухало железо. В этой сутолоке и неразберихе Василий Фомич уже различал будущую чистоту и будущий порядок. Привычным глазом хозяйственника он видел, что мусор и неполадки уже не заслоняют собой цеха и что через неделю, самое большее — полторы, можно будет переезжать на новое место.
Василий Фомич стоял посреди пролета в распахнутом — руки в карманы — пальто и думал о том, что часть рабочих — монтажницы, слесари, регулировщики — уже набраны, хотя и работают пока на своих старых местах. Он думал о том, что приказ о переводе их в сорок четвертый цех уже подписан, и порадовался, что срок перевода совпадает с теми сроками, которые он определил про себя. Он думал о том, что напрасно Фросин, принимавший личное участие в отборе этой первой партии рабочих, выбирал в основном молодежь...
Он не успел додумать до конца. Впереди, там, где монтировали перегородки для служб и для кабинета начальника, возникла заминка. Он стремительно зашагал туда, издали выкрикивая:
— Ну и что вы тут, понимаешь, делаете? Я вас буду учить заборки ставить? Здесь должна лаборатория быть, а не хижина дяди Тома!..
По институту они ходили кучкой. Их представляли: «Наши уральские гости». Только главный инженер выделялся из общей массы. Он уже много лет был главным. Чуть барская начальственность пропитывала его насквозь.
Фросин тоже не был «нашим уральским гостем». Фросина часто принимали за своего. Он был просто Фросин. «Я — Фросин, который ходит сам по себе!» — сказал он главному однажды. Главный Киплинга не читал, а если и читал, то забыл. Но эту фразу он помнил и юмор Фросина оценил.
