— А сами вы пишете?
Брюде ответил не сразу, а после минутного замешательства:
— Да, конечно! Но, — поспешил добавить он, — пока что это еще робкий детский лепет, невнятное бормотание…
Затем Брюде сказал, что пока не хочет, чтобы кто-нибудь прочел им написанное, но что он, несомненно, на правильном пути и что настанет день, когда его произведения превратятся в порох, к которому он поднесет пылающий фитиль.
Александр слушал откровения Брюде со смешанным чувством восхищения и беспокойства, словно находясь под воздействием неведомых чар или под гипнозом. Элен, позже тоже познакомившись с этим странным парнем, также призналась, что в его присутствии испытывает какое-то необъяснимое чувство тревоги. Она говорила, что этот юноша по природе своей — разрушитель, человек, способный сеять смерть и приносить несчастья. Она еще говорила, что подобные люди опасны, ибо они, словно заразные больные, могут передавать свою разрушительную силу другим. Вот почему она настоятельно советовала Александру держаться от него подальше, что и произошло постепенно, как бы само собой. Кстати, и сам Брюде, казалось, не стремился к дальнейшему сближению с профессором, а напротив, все больше и больше замыкался в себе, все больше обрекал себя на абсолютное одиночество. Он с каким-то остервенением писал целыми днями напролет и по ночам, запершись в маленькой комнатке, где окно было наглухо закрыто и где еще вдобавок были задернуты черные плотные гардины. Через несколько лет он опубликовал два сборника стихотворений и поэм, принесших ему некоторую известность; первый сборник носил название, которое можно было трактовать двояко: и как «Сильная рука», и как «Вооруженная поддержка», а второй назывался весьма недвусмысленно — «Динамит». Поэзия его, то отличавшаяся чрезвычайной экзальтированностью, то неистовой злобой, то бешеной яростью, произвела на некоторых молодых людей очень сильное впечатление, и они поспешили объявить себя его поклонниками и верными последователями его идей. Члены некой секты нигилистов, вовсе не опасной для общества, а просто тревожащей его покой, объявили Бенжамена Брюде своим лидером. Время от времени Александр получал по почте дерзкие послания, отправленные явно Бенжаменом: открытые письма, адресованные Папе Римскому, Президенту Франции, Господу Богу; а еще приходили посылочки, содержавшие то мраморную надгробную доску, то высушенную или мумифицированную жабу, то загадочную шкатулку с надписью, повелевающей никогда не открывать сей предмет, то какие-то рукописи, совершенно негодные для прочтения из-за того, что большинство слов в них было зачеркнуто. Теперь Брюде носил бороду, которая в сочетании с бледным лицом и лихорадочно горящим взором придавала ему сходство с Савонаролой. Длинный черный плащ, ниспадавший складками почти до пят, монашеские сандалии, завязанные ремешками на лодыжках, еще более усиливали необычность его внешнего вида. Годы шли, его речь становилась все более возбужденной, а злоба и ярость — все более неистовыми. Он то и дело принимался пророчествовать, предрекая разрушение мира, его гибель от огня.
Бенжамен Брюде стал героем нескольких публичных скандалов, в результате чего был сначала подвергнут аресту, а затем помещен в психиатрическую лечебницу. Однажды Александр навестил его в больнице, а потом, когда он, вроде бы излечившись, был отпущен, нанес ему визит домой. Хотя воспоминания об этом визите Александр сохранил весьма смутные, он все же помнил, что во время этой последней встречи он чувствовал себя особенно неловко и тогда же он принял решение больше к нему не ходить. Через несколько дней Брюде покончил с собой.
Извещенный о трагической кончине поэта одним из ярых его почитателей, Александр присутствовал на похоронах вместе с жалкой горсткой верных последователей идей Брюде. Погребальная церемония (если то, что происходило, можно было назвать таковой) прошла очень быстро: не было ни священников, ни слов прощания от имени присутствующих. Один только бородач из числа собратьев Брюде прочел над могилой его поэму, в которой автор в последний раз изливал на покидаемый им и ненавистный мир свой яд. Каждый из присутствовавших на похоронах бросил на гроб горсть земли, а затем могильщики очень быстро забросали могилу, и на месте ямы вырос могильный холмик.
Через несколько дней Александр получил письмо от матери Брюде. Она писала, что ее сын оставил письменное завещание, в котором изъявлял свою последнюю волю. Он завещал Государственной библиотеке все свои рукописи, довольно многочисленные, представлявшие собой нечто вроде дневника. Одному только Александру было разрешено с ними ознакомиться, но только по прошествии двадцати лет. «Этот молодой нигилист, — сказал себе Александр, — перед смертью вообразил себя настоящим писателем, создавшим некий шедевр, время которого еще не пришло, или, быть может, он до самого конца пребывал в твердой, но безумной уверенности, что его писанина представляет собой бомбу, о которой он мне однажды говорил, бомбу, которая, будучи поставлена в нужном месте и в нужное время, взорвется и заставит содрогнуться весь мир. Вот только непонятно, по каким таким тайным причинам он выбрал меня, Александра Броша, на роль подрывника, которому предстоит взорвать эту бомбу».
Словно «вынырнув» на поверхность реальной жизни из глубин своих размышлений о прошлом, Александр решил ответить согласием на предложение ознакомиться с литературным наследием Брюде. Надо будет написать письмо сегодня же вечером… Если сначала он было и заколебался, то только потому, что его нисколько не привлекала перспектива совершить путешествие в столицу и прожить там какое-то время. К тому же, несмотря на то что прошло уже столько лет, воспоминания о Брюде вызывали у него какое-то необъяснимое беспокойство, и при мысли о том, что придется на несколько недель, а то и месяцев погрузиться с головой в изучение его рукописей, по словам директора библиотеки, весьма и весьма многочисленных и объемистых, он испытывал безотчетный страх, смешанный с любопытством. Не говорила ли ему Элен, что такие люди, как Брюде, опасны? Говорила, и не раз… Вероятно, ему придется пройти по настоящему минному полю; но, какова бы ни была опасность, Александр чувствовал себя обязанным откликнуться на предсмертную просьбу Брюде, потому что он часто упрекал себя в том, что в последние годы жизни Бенжамена резко отдалился от него и не предчувствовал трагического конца. А быть может, он предпочел на некоторое время ослепнуть и оглохнуть, чтобы обезопасить самого себя? Быть может, он выбрал путь заблуждений и ошибок, чтобы самому уберечься от опасности? Можно ли было спасти Бенжамена Брюде от гибели, если бы он, Александр Брош, проявил тогда к Бенжамену больше внимания и сочувствия? Маловероятно, но тем не менее Александра порой терзали смутные угрызения совести. Все эти проявления людских слабостей, о которых постоянно говорил Брюде, все эти проявления трусости, малодушия, подлости, низости, отступничества и предательства, мысли о которых постоянно преследовали Брюде и стали его навязчивой идеей, разве они не были жестокой реальностью нашего мира? А быть может, и сам Брюде ощущал себя их жертвой? Итак, решено: он поедет! Александр подумал, что это письмо из библиотеки сейчас, когда ему грозила перспектива встретить Новый год в полном одиночестве, было своего рода знаком, знамением свыше. Да, но вот что означал сей знак? Какие перемены он сулил? К лучшему или к худшему?
— Я буду отсутствовать некоторое время, — сказал он мадам Санье на следующий день.
В ответ на его заявление домработница взглянула на него с безмерным удивлением.
— Вы уедете на несколько дней?
— Нет, меня не будет дольше, много дольше; несколько недель, а возможно, и несколько месяцев. Я рассчитываю на вас, вы — женщина аккуратная и будете поддерживать в доме порядок. Я тотчас же сообщу вам свой адрес, как только устроюсь.
— Хорошо, я буду делать все, что нужно.
— Спасибо. Я уеду со спокойной душой. Мне предстоит нелегкая, но интересная работа… И к тому же я так рад, что смогу сменить обстановку! Сказать по правде, я просто больше не могу выносить эту ужасную осень!
— Ах как я вас понимаю! Эти бесконечные дожди! Просто потоп какой-то! Кстати, у нас в деревне кое-кто утверждает, что пришел конец света!
Отель «Дункан»
— Номер 37, мсье Брош, это на четвертом этаже. Вот вам ключ, а вот карточка, будьте добры, заполните ее, пожалуйста.
Стоя за конторкой, портье взирал на Александра близорукими и оттого чуть прищуренными глазами, протягивая ему регистрационную карточку с преувеличенно любезной, чуть слащавой улыбкой, свойственной всей гостиничной обслуге. Александр заметил, что портье протягивал карточку левой рукой и что правый рукав был пуст и как-то нелепо болтался сбоку. Он был немного удивлен тем, что в этом отеле доверили столь важное дело, как прием постояльцев, какому-то жалкому старику-инвалиду, в то время как в других отелях, претендующих на определенный уровень, для подобных целей выбирали молодых элегантных женщин, наделенных незаурядной внешностью. Странно, довольно странно, но следовало учитывать, что было уже довольно поздно, около девяти часов вечера, и, вероятно, этот пожилой человек не слишком представительной наружности исполнял обязанности ночного портье. «Возможно, — подумал Александр, — он не так стар, как кажется. Быть может, он мой ровесник? Кто знает? Это вполне, вполне возможно. Но в таком случае я еще хоть куда, я выгляжу лучше, намного лучше!» Александр отдал портье заполненную карточку и взял со стойки ключ.
