Ни с одним из кавказских народов, а тем более с грузинами, он не мог себе позволить так обращаться. У него, уличного оборванца, ещё в детстве сложилось глубокое почтительное отношение к «чистой» грузинской публике, зажиточной, хорошо одетой, державшейся с огромным достоинством на большом расстоянии от него — нищего мальчишки-замарашки. Высокомерное, презрительное отношение к себе тогда мало задевало его, он считал такое отношение закономерным. Но позже, когда он уже достиг своего могущества, когда под ним прогнулись все народы страны, он всё время чувствовал презрительно-пренебрежительное отношение к себе грузинской интеллигенции, не смотря ни на что, видящей в нём по-прежнему выскочку, мерзкого уличного оборванца — «садзагели бичи», как когда-то назвала его девочка с косой, перевязанной белым бантом.
Не хотели замечать, сколько он сделал для Грузии, которая всегда была в особых условиях — при всеобщем дефиците в стране продовольствия республика никогда не ощущала недостатка в продуктах. Во время войны Патриарх дал тайное указание Берии, чтобы грузинских бойцов и командиров старались не посылать на передовую. А после окончания войны вождь приказал переделать фотоснимок солдат, водружающих флаг над Рейхстагом, включив в него грузина Кантарию. И при этом ещё выбрал для тиражирования вариант, где флаг устанавливает Кантария, а русский солдат Егоров где-то внизу укрепляет этот флаг. Патриарх потому и сделал Берию самым приближенным лицом, поскольку только с ним он мог откровенно обсуждать и проводить в жизнь мероприятия, по особому патронированию вождём Грузинской республики.
Ничего не хотели принимать во внимание, и по-прежнему он чувствовал к себе высокомерное, пренебрежительное отношение грузинской интеллигенции. Подслушивающие устройства, а также сексоты, внедрённые во все слои советского общества, регулярно докладывали ему, какие разговоры ведутся в тбилисских гостиных и даже в супружеских спальнях. И не смотря ни на что, он не мог решиться на особые меры, не мог себе позволить провести тот сокрушительный разгром, который провёл в тридцатых годах в среде русской интеллигенции. Кроме того, он всегда помнил о не забытом на Кавказе обычае «кровной мести». Поэтому он и не любил приезжать в Грузию.
В России Патриарх чувствовал себя гораздо уютнее. На демонстрациях он вглядывался в лица своих ликующих подданных и пытался понять, насколько искренни выражения их чувств. Не является ли это всеобщее ликование только результатом страха перед грозящими отступникам карательными мерами? Не обманывают ли его спецслужбы? Но нет — все демонстранты с неистовым энтузиазмом приветствуют своего вождя, отталкивая друг друга, поднимают детей, чтобы те могли лучше видеть «любимого отца всех народов», мудрейшего человека на земле, доброго, всевидящего, непогрешимого, неустанно пекущегося о счастье всех людей своей страны.
Ещё в юности Патриарх вычитал и навсегда запомнил высказывание Наполеона, что для укрепления власти всякий народ нуждается в Боге и религии. Он дал народу религию — веру в светлое коммунистическое будущее, а Богом назначил себя, «понимающего и справедливого вождя — отца всех народов Советского союза». И страна с энтузиазмом радостно приняла и Бога, и эту религию.
Прожит такой огромный, непростой кусок жизни, а сколько раз всё висело на волоске. Патриарх уничтожил практически всех своих сверстников, бывших свидетелями его жалкого детства, а также бесшабашной юности, и воспитал новое поколение, которому с пелёнок вдалбливали идею о его мудрой исключительности. Выросла молодёжь, которая с фанатичной преданностью верила в него, в великого и доброго вождя, ведущего страну, не смотря на постоянные происки врагов, к благополучию и могуществу.
И вот перед ним плоды этой широкомасштабной целенаправленной работы! Патриарх каждый раз получал огромное наслаждение от созерцания на демонстрациях ликующего моря людей, от множества прославляющих его транспарантов, цветов, бесчисленного количества своих портретов и простаивал на трибуне мавзолея по 5–6 часов, пока шли демонстранты — пусть видят воочию своего любимого вождя, потом будут об этом рассказывать внукам. Ему даже нравилось, что у некоторых демонстрантов, особенно у женщин, восторги почитания его — обожаемого вождя народов — принимали характер, граничивший с истерическим безумием.
Последнее время ему уже было тяжело стоять так долго, и, кроме обычной скамеечки для увеличения роста, ему стали подставлять еще и высокую скамейку, чтобы он мог на ней незаметно сидеть.
Это сейчас он может пожинать плоды своих усилий. А какой трудный путь пришлось пройти по извилистой и каменистой дороге к власти. Сколько раз он приходил в отчаяние, казалось, что всё рушится и это конец — дальше развенчание, унижения, мучительная смерть. Но он, несмотря ни на что, помня предсказание старой ассирийки, веря в свою звезду, находил в себе новые силы и с вновь обретённым мужеством снова бросался в битву, умело используя ошибки и промахи своих противников.
Патриарх, уверовав еще с детства в своё исключительное предназначение, знал, что удача не оставит его. Он был трезвым человеком, и пусть ему не хватало образования, но он с самого начала не верил в утопическую ленинскую идею построения коммунистического государства по иерархической системе Платона: «правители-мудрецы — воины и чиновники — крестьяне и ремесленники». Поэтому на всякий случай визуально он старался держаться от Ленина подальше.
Но к удивлению Патриарха большевики не только захватили власть, но и сумели её удержать. И тогда он вплотную принял активное участие в создании нового справедливого общества, которого ещё не знало человечество. Но, как поётся в старом советском гимне «Интернационал», для того, чтобы построить новый мир, нужно до основания разрушить старый, несовершенный, и тогда «кто был ничем, тот станет всем». Как всё просто!
Большевики целеустремлённо приступили к разрушению старого мира — России с её вековыми устоями. И этот первый этап борьбы уничтожения существующего мира, чтобы на его развалинах построить новое, не виданное раннее, справедливое общество, им удался на славу.
Патриарха, обожающего свою Грузию и считавшего всё грузинское самым лучшим, коробил ленинский лозунг: «Коммунисты не имеют отечества, их цель — мировая революция!», ради которой «великий вождь мирового пролетариата» жертвовал своей страной, её интересами. Ленин открыто заявлял: «Я — большевик, и на то, что будет с Россией, мне наплевать» — смелый был человек, не боялся суда потомков. Так же, как не побоялся суда истории, яростно настаивая на расстреле всей царской семьи. Даже Троцкий, который был в то время на фронте, позже заявил, что будь он в Москве, то не позволил бы этого сделать. В крайнем случае, следовало расстрелять только одного Николая, но ни в коей мере — детей и женщин.
Этот Ленин, отчаянный авантюрист-неудачник, строил из себя великого вождя, а на самом деле был пристяжкой Парвуса, ещё большего авантюриста, чем Ленин, но только очень умного и циничного человека, а самое главное, гениального экономиста.
В значительной мере Парвусу, замалчиваемой теперь личности, Россия обязана многими своими бедами, начиная с поражения в Японской войне. Он тогда получил от Японии два миллиона фунтов стерлингов — огромную по тем временам сумму, часть из которой перепала Ленину на организацию в Лондоне третьего съезда РСДРП и на издание партийных газет. Сколько Парвус из японских денег оставил себе, неизвестно, но только Ленина он, как сам говорил, «держал на голодном пайке, чтобы злее был».
Ещё до Японской войны Парвус стал работать на Германию, которая через него финансировала подрывную деятельность революционеров против России, возглавляемой императором «Ники», любимым кузеном и близким другом кайзера «Вили», как они друг друга называли. На немецкие деньги этот агент спровоцировал революцию 1905 года тем, что через провокаторов во главе со священником Гапоном организовал девятого января «Кровавое воскресенье», посадив заранее на деревьях Александровского сада нанятых боевиков, которые при подходе мирной демонстрации к Зимнему дворцу, открыли стрельбу по стоящим в его оцеплении солдатам.
Царь в «Кровавом воскресенье» был совсем не виноват, его даже не было в Петербурге — в это тревожное неустойчивое время он с женой и детьми отсиживался в Царскосельском дворце, а дал приказ солдатам открыть ответный огонь его очень решительный и чрезмерно самонадеянный старший дядя — великий князь Николай Николаевич. Но большевики, чтобы оправдать убийство без суда и следствия царской семьи, всё свалили на царя и позаботились о том, чтобы его прозвали «Николаем кровавым».
Это Парвус на немецкие деньги организовал через провокаторов восстания на броненосце «Потёмкин» и крейсере «Очаков», всколыхнувшие общественное мнение России. И декабрьское вооружённое восстание 1905 года в Москве тоже финансировалось немецкими деньгами. На эти средства были куплены английские винтовки самого современного образца, которыми были вооружены восставшие московские рабочие, но которых не было на вооружении регулярной русской армии.
