Человек лет шестидесяти пяти что-то прокричал из домика, потом отворил кухонную дверь. Жорж вошел: внутри сильно пахло псиной — от одной собаки или, может, от нескольких, но тогда по крайней мере одна из них уж точно была мокрой. Однако никаких собак не было, как не было и домашней птицы в разоренном птичнике, занимавшем целую стену в самой глубине сада.
— Незачем было приходить, — проворчал человек.
Он был одет во множественные наслоения тканей: пиджак, жилет, рубашка, майка с растянутыми воротом и подмышками, все это, цвета железа, бронзы, нефти и антрацита, вкупе с широченными штанами устаревшего колониального фасона, цвета хаки, держалось на нем благодаря большому количеству пуговиц.
Жорж поставил чемодан на стол и извлек оттуда пару десятков книг, в частности романы Жоржа Оне, Поля Ребу, Клода Фаррера, биографии Барреса, Барбеса и Барбюса, исторические изыскания, исторические свидетельства, исторические романы, плюс переплетенная коллекция периодического издания «100 анекдотов» за 1964 год.
— Вот все, что я нашел, Фернан, — сказал он.
Фернан перебрал книги, бормоча себе под нос: «Ноль, ноль, ноль…» «Ладно, бог с ними, — сказал Жорж, — они и достались-то мне за гроши». «Ну не скажи», — возразил старик. «Да нет, точно», — ответил Жорж. «Все-таки хоть кофе-то выпьешь?» — спросил Фернан. Они выпили по чашечке кофе. «Как у тебя дела?»
— Да так себе, — ответил Жорж. — Ни шатко, ни валко.
— Подыскиваешь что-нибудь?
Жорж неопределенно пожал плечами.
— Я-то уже ничем не могу тебе помочь, — сказал человек. — Никого больше не вижу, ничего не знаю. Ты только прикинь! — воскликнул он вдруг, — я ведь был знаком с Жавелем, хорошо знал Понса, и это я открыл Сапира, и я до сих пор держу в башке все до одного счета Ру-Фласерьера. Да мало ли кого еще!.. Я работал на сестер Джонс, на Гастона д’Аржи, на Поля, и чем это кончилось? Ты глянь на меня — старый хрен, ни пенсии, ни гроша за душой. Вот сучья жизнь, пропади все пропадом, — слезливо добавил он.
— Да ладно, не переживай, забудь, — сказал Жорж. — Что было, то прошло.
Но Фернан снова вскинулся, глаза его заблестели, он торжественно воздел палец:
— А Бенедетти? Совсем упустил из памяти Бенедетти! Ты только посмотри, как я его раскрутил, этого Бенедетти! Тут уж ничего не скажешь!
— Да, верно, если подумать, — согласился Жорж. — Ничего не скажешь.
— А Фред, что у него новенького?
— Фред? — переспросил Жорж. — Фреда я больше и видеть не хочу.
А вот и Фред. Фред сидит и смотрит, как двое мужчин у него на глазах жестоко пытают третьего, затем расчленяют его и бросают останки в ванну с серной кислотой. Ими руководит жажда наживы. И они будут наказаны. Еще несколько зрителей, сидящих вокруг Фреда, как и он сам, в полумраке, либо хихикают, либо закрывают глаза. Фред же никак не реагирует на происходящее, это его не очень интересует, он выглядит озабоченным и явно думает о другом. Наконец он встает и покидает зал, хотя до конца фильма остается не меньше сорока пяти минут.
На улице царил холодный и какой-то металлический свет. Фред Шапиро шагал по авеню Ваграм, за его спиной старым потускневшим айсбергом высилась Арка. Это был человек тридцати восьми лет, с носом изогнутым, как проем Арки, и высоким лбом, тем более высоким, что над ним осталось довольно мало волос. Он носил синий костюм из прусского габардина, рубашку из тончайшей белоснежной шерсти в тончайшую серую полоску, галстук из темно-синего шелка с мелким узором в виде белых цапелек с золотисто-желтыми клювами и грубые черные башмаки, какие носят обычно полицейские и священники, только эта модель стоила раз в семь дороже.
Фред Шапиро думал о Жорже Шаве, чем и объяснялась его озабоченность; Жорж приходился Фреду дальним родственником — что называется, седьмая вода на киселе, один из «кузенов», которых регулярно встречаешь летом в домах, полных дядьев и прочей родни. В детстве они вместе строили шалаши, мучили жаб, курили «травку», изобретали секретные шифры. К восемнадцати годам оба очутились в Париже; Жоржа часто видели в обществе Сесиль, Фреда — в обществе Алисы. И в первое же лето они сняли сообща домик на берегу моря.
Песка на пляже не было. Это было скалистое побережье, изрезанное бухточками и заливами, утыканное острыми утесами; прозрачная вода оказалась неожиданно глубокой. Они отправились туда вчетвером да еще прихватили с собой младшего брата Сесиль, по имени Шарль-Анри. Сесиль была блондинкой, Алиса — светлой шатенкой, Шарль-Анри страдал аллергией на морских ежей и носил штаны, обрезанные выше лодыжек.
В то лето Фред изъяснялся либо короткими словами, либо невнятным бурчанием; он абсолютно не желал считаться с другими и был совершенно невыносим. Никто не понимал, что с ним творится. Однажды около полудня он предложил Сесиль пойти с ним к морю. Она согласилась, и они долго шагали по сыпучей гальке, на которой скользили сандалии; Фред вел ее к небольшой каменной террасе, высившейся над морем, где они и уселись молча. Вокруг стояла тишина, только волны у них под ногами шумели, разбиваясь о берег, да где-то кричали невидимые чайки.
Фред с улыбкой повернулся к Сесиль и вынул из кармана нож, красивый нож фирмы Laguiole, с длинной костяной ручкой. Он раскрыл нож и попробовал острое лезвие, проведя им по пальцу. Сесиль не была уверена, что ей следует бояться. Конечно, Фред мог внезапно обезуметь и попытаться убить ее или изнасиловать, в любой последовательности, но, вполне вероятно, что он попросту хотел похвастать перед ней своим прекрасным ножом. Он несколько раз подбросил и поймал его, потом схватил за лезвие и метнул вперед, словно в мишень; оружие пролетело по параболе и сгинуло в море, тридцатью метрами ниже. Сесиль почувствовала облегчение, но тут Фред извлек из другого кармана второй нож, больших размеров и гораздо более устрашающего вида, с выгравированным на стали словом rostfrei[1]. Поиграв с минутку этой вещицей, он, не переставая улыбаться, забросил его в воду, как будто метил в ту же цель. Тут его улыбка погасла, он встал и, не оборачиваясь, удалился. Сесиль глядела, как он неловко ковыляет вдоль склона по каменной осыпи, оступаясь на мелкой гальке. Она дождалась, когда он скроется из виду, и лишь потом встала сама. Уже к вечеру, когда она вернулась домой другой дорогой, ей рассказали, что Фред, едва войдя, в три минуты набил вещами свой чемодан и, не сказав никому ни слова, отбыл в Париж. Жорж ничего не понимал. Лето уже кончалось. Алиса плакала.
Фред и Жорж снова увиделись пару раз в Париже, уже осенью. Сначала в кафе «Мобер», потом в «Савое» на площади Республики. Фред все еще держался как-то странно, был мрачен, развязен, почти зол и не вернул Жоржу пластинку, давно уже взятую у него, — очень редкое исполнение Cherokee[2]. Конечно, все это были пустяки, мелочи, на них не стоило зацикливаться, как и на той истории с ножами, которую Сесиль в конце концов рассказала Жоржу и на которой тоже не стоило зацикливаться, но именно из-за этих мелочей они почти перестали встречаться.
Впрочем, довольно скоро Фред отправился в путешествие. От него не было никаких новостей, разве что пришла открытка с видом Шандернагора[3], адресованная Сесиль, с парой незначащих слов на обратной стороне. Через полгода Жорж узнал, что он вернулся, но избегает всяких контактов с прежними знакомыми. Так что они сталкивались лишь в редких случаях, например на каких-нибудь семейных торжествах, во время которых Жорж и Фред держались на расстоянии друг от друга, словно одинаково заряженные магниты; впрочем, праздники в их семье устраивались все реже и реже: никому из дядьев не хотелось больше этим заниматься.
Теперь на вопрос о профессии Фред отвечал, что он бизнесмен. И это была правда: он покупал по низким ценам партию кофе, потом обменивал его на партию хлопка, а за хлопок брал уголь, который уступал за сахар или цемент, ну и так далее. Поскольку количество товара было внушительным, Фред получал прибыль от каждой такой сделки. Он знать не знал, какого цвета его хлопок или уголь: все операции совершались по телефону. Эта легкая и вполне доходная профессия не требовала ни больших знаний, ни затрат времени — достаточно было иметь связи с шестью десятками одних и тех же партнеров, и дело в шляпе. В общем, простенько и со вкусом; Фред даже иногда спрашивал себя, отчего остальные этим не занимаются.
Но не все и не всегда шло гладко. Усвоив принцип, что товар нужно купить, а потом, проследив за конъюнктурой, улучить момент и продать дороже, Фред, на свою беду, упустил одну переменную величину во время своего первого дела. Его начальной инвестицией были девять тонн анчоусов-полуфабрикатов, и эта простенькая операция прошла бы нормально, будь у него деньги на аренду склада с холодильником. Но анчоусы пролежали целых три недели — и это в июне месяце! — в подвальном помещении гаража, строящегося возле «Плезир». Прочесав всех оптовиков, Фред наконец разыскал какого-то человека из Дижона, которому позарез была нужна как раз эта мелкая рыбешка. Одиннадцать дней спустя на заводах, в казармах, школах и тюрьмах департамента Кот д’Ор разразилась эпидемия тяжелых пищевых отравлений. Даже в монастырских трапезных, доселе безупречных, можно было наблюдать жуткие сцены конвульсий, поносов и рвот. Санитарные службы без труда установили виновника — Фреда, который, не дожидаясь ареста, бросился в первый же самолет на Шандернагор, единственное место на земле, достаточно удаленное от Дижона, где он уже кое-кого знал.
