Времена тогда были доисторические. В Москве, кажется, тем летом намечались Олимпийские Игры. И вот, сдав очередной экзамен, и успешно перейдя на третий курс своего института, я, выходя из вестибюля, столкнулся со слегка прихрамывающим молодым человеком с добрейшими, я бы даже сказал, с ангельскими, серо-голубыми глазами. Что-то они мне напоминали, эти глаза. Падение с высоты, электрические разряды, бушующие воды Оки, цианистый калий и разрывающиеся в костре пули.
— Саша, — умильно улыбнулся молодой человек. — А я тебя сразу узнал. Ты как будто и не изменился совсем.
— Аа… Простите… — Я замялся.
— Я — Лева Федюшкин, ты меня помнишь?
— Ах, Лева, конечно, — суеверный холодок пробежал у меня по спине, и я попытался свернуть в ближайшую подворотню.
— А помнишь, как мы чуть не утонули? — Лева заискивающе улыбался. — А как ты с балкона чуть не упал. Мама до сих пор валериановый корень заваривает, как об этом вспомнит. А как я пули в костер бросил и нас чуть не убило?
— Помню, — мрачно констатировал я. — Ну ладно, приятно было встретиться вот так, мне только на занятия сейчас надо…
— Я с тобой пойду, — Левин рот был все время слегка приоткрыт. Куда только девалась самоуверенность юного пионерского вождя. Передо мной стоял жалкий, потерянный переросток, напоминавший как две капли воды своего отца.
— Да нет, не стоит.
— Хочешь, заходи к нам домой. Мама так рада будет тебя увидеть…
— Спасибо. А папа как?
— Папа умер, когда я был в девятом классе. — Левин рот сморщился. — Представляешь, подавился маринованным подберезовиком.
— Ой, извини. Извини пожалуйста, — мне стало неловко. Бедный, нелепый Колай Колаич… — Ну, ладно, давай дойдем до метро.
— А я вот не знаю, кажется, сессию завалил, — Лева растерянно посмотрел на меня. — Совсем заданиями замучали. Я ведь после ранения ничего не воспринимаю… Ну ладно, попробую академку взять, а то выгонят… Мама ходатайствовала, чтобы мне инвалидность дали, как контуженному, но пока не получается…
«Осторожно, двери закрываются. Следующая станция Новослободская» — пропело в вагоне.
— А ты знаешь, что я недавно понял? — Федюшкин посмотрел на меня ясным, и одновременно торжествующим взором.
— Что? — Я приготовился к худшему.
— Это не настоящая женщина объявляет. — Лева облизнул губы.
— А кто? Ничего не понял. — Открытие Федюшкина меня несколько смутило. Если она не женщина, то мужчина. Или, к примеру, что значит «не настоящая»? Звучало это весьма двусмысленно.
— Ну, я как-то стоял на перроне, подходит поезд, там два мужчины-машиниста. И она вот также объявляет: «Осторожно, двери закрываются». Я думал, что эта женщина в последнем вагоне прячется, специально в этот поезд садиться не стал. И, представь себе, в последнем вагоне ее не было!
— Ну и что? — Я был одновременно обескуражен и напуган.
— Ну как же, значит она не настоящая. — Лева впился мне в глаза. — Понял?
— А какая же? — Я решил удрать от своего спутника на следующей же станции метро.
— Это — магнитофонная запись! — Лева начал смеяться, подмигивая мне правым глазом, тут же закашлялся, и мне удалось выскочить из вагона. Кто знает, каких испытаний я тогда избежал…
Вот, говорят, человек не властен распоряжаться своей судьбой. Не тут то было! Я избавился от Левы Федюшкина надолго, казалось, что навсегда. Детские страхи ушли в небытие. Я закончил институт, начал работать, защитил диссертацию. Потом началась перестройка, закончилась зарплата, и, получив временную, но все-же как-то оплачиваемую работу за океаном, я решил уезжать. Как-то выстаивая длиннющую очередь в ОВИРе, лицом к лицу столкнулся…
— Миша, — время сыграло с Левой жестокую шутку. Из прыщавого пионера, неуспевающего студента, он превратился в тридцатилетнего старичка. Лысоватый, с морщинами на лбу, он снова смотрел на меня ясным взором. — Ну надо же, и ты тоже уезжаешь! Мама так будет рада. Ты куда, в Америку? А скоро улетаешь? Не сможешь захватить лишний чемоданчик? У нас мамина подруга едет в гости, представляешь, всего два чемодана разрешают…
— Нет, извини. — Ноги мои похолодели и начали суеверно покалывать иголочками. — Я, пожалуй, в Израиль поеду.
— Ой, как здорово, и мы с мамой тоже с тобой поедем. Обязательно сообщи адрес, как устроишься.
— А как же… Ты же вроде русский…
— Зато имя у меня похоже на еврейское, — радостно улыбнулся Лева.
— Послушай, Лева, — я с сожалением посмотрел на него. — А что ты там будешь делать? Ты кем работал в последнее время?
— Я разрабатывал автоматизированную систему управления овощной базой номер пять Краснопресненского района, — Лева надулся от гордости.
— Да? — мне стало неловко за собственный нигилизм, циничность… — Ты знаешь, а стоит ли тебе уезжать, — я подозрительно посмотрел на подозрительного вида кожаный портфель, который Лева прижимал к груди. — В России сейчас столько возможностей открывается.
— Знаю, но никак не получается, — расстроенно согласился Лева. Вот вчера только завскладом попросил передать портфельчик, обещал тысячу долларов наличными… И, ты представляешь, до сих пор никто не пришел, какие непорядочные люди, мама очень расстроена.
— Угу, — согласился я, принимая позу бегуна на старте.
— Стоять! — противного вида мужик в черном пальто заломил мне руки за спину. — Не двигаться, сукин сын, ты арестован.
— Я не при чем, пустите, — у меня началась истерика. Если я сейчас пропущу свою очередь, то выездной визы мне не получить до следующего года.
— Он не при чем, — кротко заявил Лева, — мы только что встретились.
— Я тебе сейчас, — худощавый гражданин заломил Леве руки за спину.
И этому дайте хорошенько, — он кивнул в мою сторону.
Ну что же, последние сомнения в моральности своего поступка — решении работать за рубежом, отступили после двух дней, проведенных в КПЗ при отделе по борьбе с наркотиками. Так и не знаю, что случилось тогда с Федюшкиным. Но, улетая из Шереметьево, а в особенности, пересекая государственную границу, я почему-то испытывал пьянящее чувство освобождения. Я теперь тут, а Федюшкин — там. Все кончено. Я — свободен!
Вам никогда не приходило в голову, что все в нашей жизни относительно? Действительно, стоит только отъехать от дома на тринадцать тысяч километров, прожить на чужбине несколько лет, однажды утром выйти на улицу, вдохнуть тихоокеанский воздух, полюбоваться покрытым туманом заливом, пройти пешком по знаменитому мосту «Золотые Ворота», и налететь на странного, оборванного и слегка небритого гражданина, с испугом косящего на вас столь знакомым взглядом…
— Лева? — С надеждой ошибиться спросил я.
— Саша. Ох. Я знал, что мы еще встретимся… — Федюшкин неожиданно заплакал и попытался перелезть через перила.
— Ты чего, — с испугом спросил я. — Упадешь же.
— Ну и пусть. Мама расстроилась. Денег нет, понимаешь, мы когда сюда летели, купили билет в оба конца, так дешевле было. Если его сдать… А его не принимают… Слушай, помоги, — он схватил меня за руку.
— А, да, ну да, я сейчас, как-нибудь в другой раз, — заметался я, пытаясь исчезнуть с пешеходной дорожки. Но куда там. От другой стороны моста меня отделяла несущаяся река автомобилей в шесть рядов, а внизу… Лева, казалось, именно туда и собирался.
— Такое счастье, что я тебя встретил… — Лева начал плакать. — Мы же с самого детства дружили, правда? — Он с надеждой посмотрел на меня. — Нет, это просто судьба, рука провидения. А то я уже совсем отчаялся, понимаешь, жизнь пропала. Все нас обманули. Только ты можешь нас спасти!
— Вы, что, утопаете? — апелляция к классикам была моей последней надеждой.
— Спасение утопающих здесь не при чем, — расстроился Лева, проявив неожиданные для меня познания в области народного фольклора. — Ну что же, ничего не поделаешь. Видимо, ты тоже стал типичным американцем. Тебе все равно, наплевать на нас. Если бы только папа знал…
— Ну зачем ты так, — мне стало стыдно. — Что у вас случилось?
— Мама говорит, что если нам не вернут деньги, она умрет от горя. — Лева насупился. — И Я тоже.
— Ну, так в чем дело? Поезжай в представительство… Какая у вас компания?
— Аэрофлот, — насупившись признался Лева.
— Ты знаешь, где у них контора в Сан-Франциско?
— В центре. — Лева был мрачен. — Попробуй туда доберись. Я один раз только туда доехал, и то у них был выходной. Годовщина какой-то революции.
— Да будет тебе, кто ищет тот всегда найдет, — начал декламировать я и смутился, вспомнив серый осенний день, черно-белый экран телевизора, запах валерианы, Нину Петровну, этажерки с кружевными салфетками и мальчика-Леву, с зажатым в руке самодельным арбалетом, стрела которого была вымочена в яде курары. — Здесь даже троллейбусы ходят… Как в Москве, — исчерпал я последние свои аргументы.
