— Это скромный подарок фирмы, — ответил молодой человек. — Приходите в наш супермаркет и центр обслуживания. Вот здесь адрес…
— Сенкью! — кивнул я и почти побежал к воротам студии.
Перед тем как бросить буклет в сумку, я еще раз взглянул на раскосую красавицу. Под правым глазом у нее было написано: «Изменим жизнь к лучшему».
С этим я и очутился за забором прославленного некогда кинокомбината.
Щорсовский корпус — это старое, но добротно построенное еще в тридцатые годы здание, расположенное в самом центре обширной студийной территории. В здании этом находится небольшой по нынешним меркам кинопавильон, где великий Довженко снимал своего «Щорса». Нынче весь этот дом с высоким крыльцом и балконом на толстых прямоугольных колоннах, дом, напоминающий помещичью усадьбу, освоила независимая телекомпания «Визави».
Пока добрался до студии, нос заложило со страшной силой. Как мама в детстве говорила, не нос, а полная табакерка. Ринулся искать туалет. Мужику уже за тридцать, а он соплив, как плаксивое дитятко, обделенное подарком на новогоднем утреннике. Это у меня аллергический ринит, говоря по-научному, ему все возрасты покорны: нервная реакция зимой на мороз, в июне — на тополиный пух, а в целом — на нашу вечно счастливую жизнь. Вот жалко, что из соплей еще не придумали что-либо производить: я был бы самый богатый поставщик. Поставщик Двора Его Императорского… Нет- Его Президентского Величества!
Занятый этими «полезными» размышлениями, я забрел в здание первого съемочного павильона и открыл дверь самого крупного и некогда наиболее посещаемого общественного туалета, открыл и… Мама, роди меня назад! Что же там творилось, ой-ёй-ёй! друг «Самсунг», я не буду описывать представшую картинку. Ты все равно этого не поймешь, тут твое электронное воображение не сработает, а если и поймешь, то от этого понимания в твоем крутом лобике, чего доброго, какая-нибудь плата перегорит.
Из глубины кафельного пространства, обозначавшегося прежде как курительная комната, а ныне более соответствующего бассейну с приспущенной водой, выпрыгнул мужичок в сильно засаленной и оттого поблескивающей, словно кожаная, кепочке.
— О, привет! — ошалело выдохнул он.
— Приве-е-ет! — нерешительно протянул я.
— Никита, старикан, ты чё, не узнал, что ли?
И тут я догадался, что этот мужик в засаленной кепочке не кто иной, как мой коллега, актер киностудии Юрка Никуличев.
— Хо, Юрбан, разбогатеешь, — прогнусавил я закупоренным носом. Погоди, я щас.
И нырнул в зону плотной загазованности.
Юрка вызвался проводить меня до Щорсовского корпуса.
— Пойми, теоретически мы все в дерьме по уши, — рассуждал он, закуривая и предлагая мне сигарету. — Не сегодня завтра все это национальное достояние, — он обвел рукой вокруг, — с чавканьем и хлюпаньем провалится в канализационный люк. Смотри, они всё сдают коммерческим структурам, а бабки куда? Себе в карман! У них знаешь какие зарплаты? На фиг им кино?! Наш генеральный в свое время наснимал и про революцию, и про контрреволюцию. На хрена ему, скажи, сейчас жилы рвать, когда и так от зеленых карман по шву лезет? Он щас рассусо-о-оливает о выживании в условиях рынка. И он лично классно выживает, я тебе доложу. Ха, он даже сторожить то, что еще осталось, не хочет. А пусть тащут… Кина не будет!
— Юрик, а ты-то как выживаешь? — спросил я, выплюнув струю табачного дыма.
— И везде так, — продолжал он распаляться, не обращая внимания на мой вопрос. — И новые слуги народа — бандиты отъявленные. Они с нас дерут налоги и жируют себе… Им хватает, и еще на всякий случай домик в Швейцарии. А то, что страна, как этот сортир… Твою мать! С валяющимися в луже батареями отопления и унитазами с проливающимся дерьмом!..
— Юрик, ну хватит, а то меня стошнит. Мне в форме надо быть: я к капиталистам наниматься иду.
— А-а-а! Ну, тогда между нами социальная пропасть. Ладно, пока.
— Да подожди! Ты где сейчас?
— А сторожем. Первый павильон сторожу. Там щас классный склад устроили деловары. Автопокрышки, итальянская мебель, тюки какие-то. Вообще, хорошая идея: удобно, просторно, не жарко. Есть еще, может, слышал, планчик Довженковский сад к чертовой матери вырубить — зафигачить стоянку для трейлеров. Заезд удобный — прямо с трассы, и фуры в первый павильон удобно загонять. Отлично! Во как нонешние лопахины-то!
— Ты же актер клевый, — проговорил я как-то виновато. — Вон какой темперамент бешеный.
— Ну и что? — пожал он плечами, все удаляясь от меня. — Вот пытаюсь на «Визави» сделать свою передачу, но они говорят, сначала найди спонсора. Но у меня такая задумка… Тут скорее заплатят, чтобы это никто не увидел. Так что пока как сторож спонсирую с горем пополам пропитание своего семейства. Ладно, Никита, ни пуха…
Пришлось тихо выругаться:
— К черту!
И я ступил в кондиционированный рай телекомпании «Визави».
Охранник, обнаруживший меня в списке допущенных, как и подобает у врат рая, был сущим ангелом:
— Прошу вас, в конце коридора лестница на второй этаж… Осторожно, здесь ступенька.
Ему бы не в пятнистой форме быть, перетянутой ремнем из грубой кожи, а в каком-нибудь широком и длинном, до полу, одеянии из летящей белой ткани. И рожа смазливая. Ангел-душка!
Я вообще испытываю невероятный кайф, когда изредка доведется зайти в современный офис какой-либо фирмы, не придушенной окончательно налогами. Тело оживает, будто после контрастного душа, вся кожа дышит. Сразу чувствуешь себя достойным человеком в достойном интерьере. У меня, будто у мальчика в игрушечной лавке, начинают глаза гореть от этой мебели, вращающихся и катающихся кресел с воздушной помпой, галогенных светильников, легко и плотно закрывающихся окон и дверей с замысловато витыми, точно литерные сказочные буквы, ручками, выровненных гипсокартоном потолков и стен, обклеенных изящными обоями под мраморную крошку. Господи, можно прожить всю жизнь в дикой пещере — в хрущобе, как жили мои заводские работяги родители и живу теперь я, и думать, что ты — человек. Между тем истинно цивилизованные современные человеки располагают свои тела в обширных белокожих мягких креслах, отхлебывают душистый греческий коньяк и сыто цедят слова в игрушечную трубку мобильного телефона.
Дверь в шестьдесят шестую комнату открылась, и в коридор выплыла красавица Ксюша. За ней выглянула Зина.
— О, Никита, ты прирулил, — кивнула она мне. — Сейчас, жди. Да причешись, горе мое!
И она исчезла за дверью.
— Что, тоже продаваться? — надменно, как мне показалось, спросила Ксюша.
Я пожал плечами. Она смерила меня с ног до головы — мелькнула мысль: вот так Ксюша выбирает себе шмотки.
— Думаю, у тебя получится: ты парень видный. К тому же, по-моему, он мужиков любит больше. Ты курточку-то сними.
Я замялся:
— Дык у меня там, видишь, майка совсем без рукавов.
— Хо-о! — закатила глаза Ксюша. — Ты что, необразованный? Ты ж не хам трамвайный. Я же тебе толкую: твои ручищи как раз ему и понравятся. Сигарету будешь?
Она закурила.
— Слушай, что тебе говорят: я на них не то что собаку — мамонта съела. Я еще с первой своей картины поняла: во время проб надо спать с режиссером, а когда уже утвердили — с оператором, шоб покрасивше снимал. Опыт! — И, затянувшись глубоко, Ксюша добавила: — «…сын ошибок трудных».
Она стояла спиной к окошку и на контровом свету в своем крепдешиновом мини-платьице казалась абсолютно голой. Но ей и было что показать: не фигура, а скульптура! Я считаю, что ежели человеку его формы позволяют пусть ходит голый: радует окружающих и побуждает к активной жизни. Это, по-моему, и молодежь бы стимулировало заниматься спортом. Как в Древней Греции.
Вообще, как это я Ксюху обделил своим вниманием? Да-а, все-таки эта моя нелепая женитьба нанесла невосполнимый урон прекрасному полу.
Ксения, видимо, прочитала в моем взгляде определенный интерес, на лице ее проявилась едва заметная, но весьма двусмысленная улыбочка, и она спросила:
— У тебя мой номерок есть?
— Ты же вроде была у нас не телефонизированная? — оживился я.
— Была. Да один благодарный человек позаботился. Держи. — она протянула визитку:
Ксения Заславская
Актриса, культуролог-исследователь
— Ты как вообще, не бедствуешь? — спросила она, затягиваясь сигаретой.
— Да как сказать?.. Смотря с чем сравнивать.
— С чем? Ну вот хоть с хозяином этой конторы, — она простерла руку в потолок. — Учись! Между прочим, наш одногодок.
Ксюша сказала «наш одногодок», хотя когда я после школы поступил в театральный институт, она его уже заканчивала.
— Ну, тут везение, — развел я руками.
— Да какое там… Просто мальчик нашел достойную бабу. Ты помнишь его документалку «Ауф видерзеен, СССР»?
