Если убрать сад, то с Брест-Литовского действительно удобно подъезжать к первому павильону. И тогда из него, несомненно, может получиться потрясный склад, а еще лучше — цех по выработке чего-либо, например презервативов, как предлагал один из новых украинских. Об этом даже вполне серьезно в студийной многотиражке дискутировали. Вообще, класс! Зафигачить такие презервативы на всех на нас, с головы до пят.
Я упал в траву под яблоню. Перевернулся на спину. Сквозь поблескивающую на солнце листву голубело небо, медленно проплывали округлые, мягкие облака, такие мирные и ласковые…
Года два тому назад, не меньше — во всяком случае, Наташки еще не было, Тамарка моя на сносях ходила, — так вот, пробовался я в свою последнюю картину на главную роль. Поставили здесь в саду камеру, привезли стог сена, и я, мечтавший о роли Тараса-бандеровца, благородного бандита и патриота, должен был сойтись в рукопашной с молодым тюзовским актером Митькой Тиматковым, любимцем худрука, выжившего меня из театра. Можно представить, какие чувства я испытывал к этому Митьке. К тому же он играл энкавэдэшника, и рожа у него была тупая и жестокая, что соответствовало замыслу нового национального киношедевра. Махались мы здорово. Я еле сдерживался, чтобы по-настоящему не съездить по Митькиной сытой роже. Мы падали и катались в сене, разбрасывая его чуть ли не по всему саду. И так — пять дублей. Наконец режиссер, насытившись созерцанием нашего патриотического мордобоя, остановил камеру, обнял меня и поздравил с победой. Митька улегся в сено останавливать кровь из носу: все-таки я ему пару раз звезданул как следует. Я стал снимать разорванную рубашку и, когда передавал ее костюмерше, с ужасом обнаружил, что потерял в драке нательный крестик.
— У-у, це дуже похгано, — мрачно констатировала костюмерша. — Примета е. Така похга-а-ана!
Я упал на колени в разбросанное по траве сено. А за мной на поиски пропажи бросилась вся съемочная группа. Все-все, от режиссера до простого рабочего-постановщика зарылись в стог. Даже Тиматков, шмыгая припухшим носом, честно ползал по траве на карачках. Помню, такая у меня в душе шевельнулась радость от этой солидарности, даже в горле защекотало.
Крестик нашла помрежка-хлопушка Танечка, милая, застенчивая девуля.
— Как же это ты, Танюха, его разглядела? Иголку в стоге сена! выдохнул я, горячо прижимая ее к обнаженной груди и целуя в пушистые золотые волосики на виске.
Целовал в висок, потому что она вся сжалась и склонила голову.
— Так он же блести-и-ит, — прошептала, заливаясь краской.
Ах ты Танюха — два уха! Я ее потом в киноэкспедиции отблагодарил: гуманно и без душевных травм поделился жизненным опытом. А если просто по-человечески сказать — хорошо мне с ней было. Уж так она смешно на мир смотрела, не моргая. Мне все ее защитить хотелось, хоть от себя самого. Жалко, что она потом вдруг исчезла, уехала и не вернулась. А произошло вот что. Организовала администрация киногруппы «тарелку», традиционную в киноэкспедиции вечеринку с обильными возлияниями. Еще в первый день экспедиции, после того как сняли самый первый план, разбили о штатив камеры дешевую общепитовскую тарелку, и каждый взял себе по осколку, по вискирёчку, как мамка говорит. Ну а вечеринку эту самую уже через месяц устроили, когда в рабочий ритм вошли и достаточно материала отсняли. В селе даже по заказу ради такого случая внушительного кабанчика закололи. И вот накрыта на берегу речушки щедрая поляна: горка водочных бутылок, ароматный дымок от мангала, все сыты, пьяны и веселы. И вдруг дикий вопль, и через всю скатерть-самобранку летит граненый стакан с томатным соком. Так прореагировала на неудачную шутку механика съемочной техники московская звезда, снимавшаяся у нас в главной роли, особа своенравная и неприступная. Взяла да запустила в него полным стаканом, а он, стакан-то, возьми да полети чуть правее, прямо в глаз раскрасневшейся возле меня Танюхе. Боже, что тут началось! Я бросился на звезду, все бросились держать меня, звезда вцепилась в волосы механику, и так мы всей съемочной группой, оглашая берег воплями, плясали по пластиковой скатерти, переворачивая тарелки с жирной снедью, раскатывая бутылки и сминая белые пластмассовые стаканчики. И только бедная Танюха, получившая классический фингал и лишившаяся своих киноиллюзий, горько плакала под сенью раскидистого дуба.
Прислали с киностудии новую «хлопушку», барышню многоопытную, нахальную и ленивую. О ней лучше не вспоминать. Она в меня вцепилась такой профессиональной хваткой, куда там. Даже Тамарка тогда, по-моему, все просекла, но не скандалила по причине беременности.
— Фу ты, дьявол! Ты живой? Ты чего тут разлегся-то?
— А что, нельзя? — я открыл глаза.
Надо мной стоял небритый мужичок в мятом темном пиджаке. Кажется, я его раньше, давным-давно, встречал на съемках в бригаде осветителей.
— Да можно, можно, — с легким стоном выдохнул он и стал озираться по сторонам, будто искал что-то в траве.
Я сел, готовый вскочить и помогать ему: уж больно вид у него был горестный.
— Вы что-то потеряли?
— Да доски матери на гроб ищу.
— О-о… простите. Примите мои соболезнования, — нелепо промямлил я, ощущая всю двойственность своего положения: вроде я не спал и непонятно как попал вдруг в этакий мрачный сон.
— Да-а… — скривился мужик и почесал в затылке. — Государственный-то гроб сейчас, считай, почем?
— Так вы хотите сами?
— Да хотел сколотить, — он отчаянно махнул кулаком. — Так ведь тут, черт его душу знает, куда-то все подевалось, ни одной дощечки нигде не валяется. Сейчас люди все гребут.
Мне невольно захотелось его как-то утешить. Я поднялся, тоже заглядывая кругом под деревья:
— А сколько матушке-то было?
— Да ей-то уж много годков стукнуло. Девяносто!
Мы уставились друг на друга.
— Да она еще живая, — криво усмехнулся мужичок. — Дай ей Бог здоровья. Я так, пока к брату в гараж поставлю. Она ж меня сама попросила. У меня брат — инвалид, у него «запорожец» еще с тех времен. Да он уж не ездиит. Я говорю: продай, продай! А он — кому? О-о…
Мужик оживился и, наверное, еще долго выкладывал бы мне свои проблемы одну за другой, но тут меня позвала Зина:
— Ники-и-ита!
Она стояла возле беседки в углу сада.
— Извините, — пожав плечами, улыбнулся я мужику и легкой рысью направился к моей благодетельнице.
Зинуля выпустила первые стрелы, едва я приблизился:
— Я тебе где сказала ждать? — ее зеленые, в пол-лица глаза от возмущения стали абсолютно круглыми. — В беседке!
— Ну, что там? Сливайте воду? — спросил я, не тратясь на пререкания.
— Я ж уже второй раз сюда прихожу. Ты где был?
— Лежал в траве. Слушай, Зин, а ты продай им Юрку Никулищева. Он актер от бога. У него такой внутренний темперамент…
— Да на фиг он мне надо?! — скривилась Зина. — Уже продавала на свою голову. Он приперся в своей сопливой кепочке и давай им про то, что Украина превращается в отхожее место Европы. Дескать, у нас никаких перспектив, мы для вас только общественный гальюн, а вы и рады нам здесь гадить. Это он итальянцам-то. Они ему работу, понимаешь, а он… Ну скажи? Зануда! Я еще раз подобного козла приведу, так меня эти макаронники саму на фиг уволят. У них же порядок, у них работать надо, а не лапшу на уши вешать… — И вдруг без перехода обрушилась на меня: — Ну а ты чего? Марчелло Менструани! Не мог им по-польски натрепать? Я и то знаю: ешче Польска не схгинэла, алыж схгинуть мусыт…
— Да ладно, не переживай, — усмехнулся я и махнул рукой.
— Что «ладно-то», что «ладно»? Все наши из кожи лезут, чтобы в эту группу попасть. Там уже полстудии подвизается, а ты… Знаешь, сколько они тебе за съемочный день заплатили бы? Сто баксов! За один день! Да у меня за месяц у них сто пятьдесят.
— А что там, роль, что ли? — я ухватил губами протянутую Зиной тоненькую дамскую сигаретку.
— Не роль, но эпизод дня на три, машинист-поляк. Героев у них голливудские звезды будут играть, там вообще другие цифры, с такими нулями!.. Нам не понять, для нас это — космос.
— Ты бы хоть сценарий дала прочитать.
— Да где он, сценарий-то? На русском языке один экземпляр где-то там в дирекции. Да на фиг он тебе надо?! Я тебе и так расскажу. Концлагерь, конец войны, итальяшек освобождают наши…
— А где съемки?
— Под Ивано-Франковском, там декорацию строят. В сентябре где-то начнут снимать. — Зина с досадой оглянулась по сторонам, постукивая по сигарете ярко наманикюренным пальчиком. — Вот олух царя небесного! А я-то, дура, думала, будем вместе в экспедиции… Короче, ГЗМ надо покупать.
— Чего?
— Губозакаточный механизм.
— А-а-а… Да подумаешь, три дня каких-то. — я резко выплюнул в сторону дым. — И сто долларов тоже не деньги.
— Знаешь что?! — возмутилась Зина. — Во-первых, там, где три дня, — там и месяц, и там, где сто баксов, — там и больше может быть. Ты что, первый раз замужем, что ли, не знаешь, как к режиссеру подкатить? А вообще-то на фиг ты мне надо, такой красивый? Ты что думаешь, я ради себя, что ли?..
